Ирина Лагунина: Принять в семью ребенка-сироту в Западных странах – это нормальное явление. Сейчас в центре внимания прессы – сообщение из Гаити, где была задержана группа баптистов, которые хотели вывезти детей из бедствующей после землетрясения страны в Доминиканскую республику, чтобы затем передать их на попечение в США. При этом выясняется, что у некоторых детей были родители, которые, вопреки желанию ребенка, отдали малышей, считая, что в Соединенных Штатах им будет лучше. Дело теперь будет рассматривать суд, но сам этот случай показывает, насколько сложен процесс международного усыновления или попечительства над ребенком. Но эти сложности – только начало процесса. Даже при развитой системе приема в семьи детей возникают проблемы с адаптацией – с принятием ребенком новой культуры, а иногда и новой религии. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Идея этой программы возникла у меня в Портленде, штат Орегон, в местной синагоге, где проходил большой праздник - бат-мицва. Религиозного совершеннолетия достигла 13-летняя Лера, она, по законам иудаизма, стала "дочерью заповеди", и это событие ее весьма состоятельная семья праздновала с большим размахом. Все началось с торжественного ланча в поместье, расположенном на живописном холме - границы его угадываются где-то вдалеке. В конюшне стоят 10 лошадей, которых потом выпускают попастись на воле. В саду бьет фонтан, в гостиной особняка, смахивающего на дворец, почетное место занимают старинные фотографии российских родственников - хозяйка дома имеет российское происхождение. На следующий день было главное торжество в синагоге - долгие обстоятельные обряды, мало понятные для непосвященных вроде меня, чтение священных текстов, в которых участвовала и Лера - успешная ученица еврейской школы. Ну, а потом, естественно, банкет - с роскошным угощением и залихватским оркестром.
Под эти веселые скрипки вообще невозможно устоять на месте, и тут тоже танцевали все, а Леру, сидящую в кресле, ее отец и гости, которые покрепче, долго качали, как будто она плыла на волнах посреди хоровода. Через два года такой же праздник предстоит ее младшему брату Мише. Лера и Миша - счастливые, нарядные, воспитанные, и глядя на них, невозможно догадаться, что это русские дети, усыновленные из детского дома в далеком холодном Ульяновске. Как пришло это решение – усыновить русских детей - об этом я спрашиваю их приемную мать - Крис.
Крис: Это длинная сложная история, это было не так легко. Мы с Майклом поженились уже не молодыми, мы пытались имеет детей, но у нас не получилось, по множеству причин. У него есть две дочери - то есть у меня две падчерицы, но падчерицы не могут дать вам столько любви, сколько дают ваши собственные дети, - это что-то совсем другое. Моя мама рассказала мне, что она видела по телевизору, что русские дети приехали в лагерь - вот, двоих из них усыновили, почему бы тебе тоже не поискать - ну, и так далее. Большинство русских детей в детских вообще не имеют религии. А те двое детей были христиане, их мать умерла, и, очевидно, они были из очень религиозной семьи, очень бедной семьи. У девочки на шее был крестик, и мой муж сказал: "У нас дома не может быть крестов, ведь у нас еврейская семья". Мы получили е-мейл от ребе - он спрашивал, не хочет ли кто-нибудь усыновить русско-еврейского ребенка. Большинство усыновителей в Америке - евангелисты, очень религиозные люди. Я сама не религиозна, почти совсем, мне все это не интересно. Мы связались с агентством по усыновлению в Вашингтон-Ди-Си, оно принадлежит еврейской женщине. Мы интересовались русскими детьми, прежде всего, потому что мой отец родился в России и был очень сильной к ней привязан. Семья отца Майкла тоже из России, и мать его родилась в Литве, тогда это была часть Советского Союза. Ну, и потом, если вы усыновляете ребенка в Америке, это открытое усыновление. Это значит, что кровные родители могут навещать ребенка, и у вас может возникнуть в связи с этим куча проблем. Я была знакома с такими проблемами как мачеха двух падчериц и больше не хотела иметь с этим дело. К тому же, когда мы все это затеяли, нам было уже 50, и мы не могли взять совсем маленьких детей, хотя нам говорили, что чем меньше ребенок, тем меньше будет проблем. Не знаю, почему, но мне хотелось именно брата и сестру.
Хотели русских детей, поскольку у нас обоих тесная связь с Россией. Да и в агентстве нам сказали, что еврейских детей, которых можно усыновить, почти не бывает.
Татьяна Вольтская: Я представляю, как это было сложно - пересадить детей на вашу почву, не знающих ни слова по-английски. Как все это было?
Крис: Перед эти мы, конечно, учили русский. Я знаю немного, но достаточно, чтобы разговаривать с ними, общаться. Но это действительно было очень тяжело. Но я думаю, не язык был самым сложным, а их привычки. Они были очень грубыми, чуть что не по ним – показывали средний палец. Первые недели это была настоящая война. Наши знакомые говорили нам, что как только мы отдадим их в школу, будет легче, потому что у них появятся друзья, и это поможет исправить их поведение. Так что поведение было самым трудным, а не общение.
Татьяна Вольтская: А видели ли вы, что собой вообще представляют ваши новые дети, что они за люди, что у них в сердце?
Крис: Нет. Я не могла бы сказать, это трудно. Когда вы усыновляете детей, вы стараетесь узнать о них все, вы узнаете, что в детском доме их обижали, что у них вообще полно серьезных проблем. У мальчика была серьезная травма, большие проблемы с развитием. Но детский дом старался скрывать от вас эту информацию, он игнорировал ее, даже когда мы писали директору об ужасных вещах, случавшихся с детьми. Дети приходят с огромным багажом своего прошлого, и это действительно трудно.
Татьяна Вольтская: Большие трудности поджидают большинство приемных родителей, - считает психолог Игорь Добряков.
Игорь Добряков: Родители, которые усыновляют ребенка, они усыновляют по разным мотивам. У них могут быть у самих разные проблемы. Но самое главное, что они не представляют себе, что будет дальше. То есть они уверены, что если они возьмут ребенка и обрушат на него свою любовь, то ребенок будет благодарен и все будет хорошо. И первое разочарование, которое появляется у них, это в том, что ребенок оказывается неблагодарным. А наши дети, которых сейчас усыновляют, это очень сложные дети. Это после войны усыновляли хороших детей, у которых была хорошая семья и при этом потеряли семью в результате трагических событий. Сейчас очень часто семьи не очень хорошие, генетика не очень хорошая. И у этих детей уже с рождения глобальное недоверие к миру и очень большая тревога. И эта тревога выражается в странных с точки зрения родителя поступках. Родители говорят: если он попросит, мы ему готовы купить все, что угодно. И все равно вдруг ребенок начинает воровать. Это часто встречающаяся вещь. Часть встречаются какие-то проявления сексуальности, которые родителей тоже пугают, они не могут понять, что происходит. Обычно это наступает у детей, есть периоды, когда это наступает в 3-4 года, потом наступает иногда в 7-9 лет, дальше в подростковом возрасте в период созревания, когда они вразнос идут и родители иногда приходят к выводу очень трагическому и для них, и для детей, когда они говорят: нам такой приемный ребенок не нужен, забирайте его назад.
Татьяна Вольтская: Нет, такого в новой семье Миши и Леры вряд ли можно ожидать, и сейчас уже многое, кажется, позади. Но некоторые классические проблемы, перечисленные Игорем Добряковым, все-таки присутствуют.
Говорит Крис.
Крис: Дети из детских домов - это типичное явление, они похожи друг на друга. Лера, которая прожила там 6 лет, стала большой лгуньей, и она все время крадет вещи, когда остается одна. Очень-очень трудно жить в доме, где ты кому-то не доверяешь. Мы вынуждены запирать двери, дверь моей спальни все время заперта, иначе Лера обязательно что-нибудь украдет. У нас никогда такого не была, я выросла, привыкнув верить людям, и вот я больше им не верю, хотя мой природный инстинкт заставляет меня верить. Она все время обманывает и крадет. Ее проблема в том, в чем и проблема большинства детей из детских домов. Возможно, она была и у ее русской матери, которая попала в тюрьму из-за наркотиков. У этой женщины дети от разных отцов, я не знаю, может быть, она была проституткой - никто этого не знает. С усыновлением вообще были трудности - мать могла выйти из тюрьмы и забрать детей, они общались несколько раз, она даже приходила к Лере в школу. Социальные работники много раз пробовали соединить семью, но из этого ничего не получилось. У Леры не опыта правильного общения с матерью, нет того инстинкта, который есть у большинства детей: я пойду к своим родителям за помощью. По-настоящему трудно быть родителем в таких случаях. В своей первой школе здесь она что-то украла, пришлось перевести ее в другую школу. Не прошло и двух недель - она украла снова у своих новых друзей. Я не знаю, почему она это делает - у нее все есть. И я не верю, что она меня любит. Иногда, когда она приходит - о, мамочка! - я думаю - что ей от меня нужно?
Татьяна Вольтская: А Миша - он ведь младше, и он не успел набраться такого опыта в детском доме - с ним все-таки легче?
Крис: Да, в его любовь я верю больше. Он был маленький, и он мальчик – а мальчики, я думаю, в любом случае младше. Ему было 7, а ей 9. 7-летний мальчик - совсем не то, что 7-летняя девочка. В детском доме она впитала систему, по которой нужно как можно больше взять себе - включая внимание, сласти, еду. Кроме того, я думаю, в большинстве детских домов дети подвергаются сексуальному насилию, обидам, оскорблениям. Дети, подвергшиеся насилию, обучают других детей.
Татьяна Вольтская: На мой - наверное, не совсем корректный вопрос, возникла ли к приемным детям такая же любовь, как к своим, Крис не смогла мне ответить - как я могу судить об этом не имея своих кровных детей, - сказала она и посоветовала спросить у мужа, Майкла.
Майкл: Ну, конечно, я люблю их. Но нужно время, чтобы это чувство развилось. Нужно время, потому что когда мы усыновляли детей, главное внимание и энергия были направлены на то, привяжутся ли дети к своим родителям. И очень мало говорилось о том, привяжутся ли родители к детям. И вот появилось это чувство, но нам понадобилось время, чтобы почувствовать привязанность к этим детям.
Татьяна Вольтская: Большое ли место занимает религия в жизни вашей семьи?
Майкл: Я вырос в по-настоящему религиозном доме, моя мама была очень ортодоксальной. Моя бабушка была очень правоверной. И меня воспитали так, что иудаизм стал частью меня самого. Но интересно, что особенно Лера, когда она появилась в нашем доме, постигла во всем тонкостях, что значит быть еврейкой. Приехав оттуда, где религии практически нет, она моментально полностью идентифицировала себя как еврейку. Миша – он мальчик, он младше, он тоже готов быть евреем, но с гораздо меньшей пылкостью, чем Лера.
Татьяна Вольтская: Вы соблюдаете дома все религиозные праздники?
Майкл: Мы - я бы сказал так - может быть, раз в месяц мы празднуем шабат. На службы мы ходим нерегулярно, мы отмечаем праздники - Пасху, Хануку, но не все - наша жизнь не вращается вокруг еврейского календаря.
Татьяна Вольтская: Крис уверена, что религия рано или поздно подействует на детей благотворно.
Крис: В России в детском доме они праздновали Рождество, но только в качестве порции сластей. Но они чувствовали себя обманутыми, не имея елки и всего того блеска, который связан с этим праздником. Елки у них нет и сейчас, но благодаря моему мужу они становятся настоящими евреями. Он настоящий еврей - больше еврей, чем я могу себе представить. Но у Леры огромное стремление присоединиться к этой религии, у Миши такого нет, но мы решили отдать их в еврейскую академию. Конечно, какое-то время ушло на изучение иврита. Я думаю, религия это по-настоящему хорошая вещь, которая дает множеству людей моральные и этические основы. У меня эти основы заложены с младых ногтей, а для этих детей, практически лишенных морального и этического обучения, - я думаю, для них это очень хорошо - иметь такое направление в жизни. Я сама не имею религиозного чувства, и не собираюсь им лгать, но я разрешаю им стать евреями, если они этого хотят.
Татьяна Вольтская: Идея этой программы возникла у меня в Портленде, штат Орегон, в местной синагоге, где проходил большой праздник - бат-мицва. Религиозного совершеннолетия достигла 13-летняя Лера, она, по законам иудаизма, стала "дочерью заповеди", и это событие ее весьма состоятельная семья праздновала с большим размахом. Все началось с торжественного ланча в поместье, расположенном на живописном холме - границы его угадываются где-то вдалеке. В конюшне стоят 10 лошадей, которых потом выпускают попастись на воле. В саду бьет фонтан, в гостиной особняка, смахивающего на дворец, почетное место занимают старинные фотографии российских родственников - хозяйка дома имеет российское происхождение. На следующий день было главное торжество в синагоге - долгие обстоятельные обряды, мало понятные для непосвященных вроде меня, чтение священных текстов, в которых участвовала и Лера - успешная ученица еврейской школы. Ну, а потом, естественно, банкет - с роскошным угощением и залихватским оркестром.
Под эти веселые скрипки вообще невозможно устоять на месте, и тут тоже танцевали все, а Леру, сидящую в кресле, ее отец и гости, которые покрепче, долго качали, как будто она плыла на волнах посреди хоровода. Через два года такой же праздник предстоит ее младшему брату Мише. Лера и Миша - счастливые, нарядные, воспитанные, и глядя на них, невозможно догадаться, что это русские дети, усыновленные из детского дома в далеком холодном Ульяновске. Как пришло это решение – усыновить русских детей - об этом я спрашиваю их приемную мать - Крис.
Крис: Это длинная сложная история, это было не так легко. Мы с Майклом поженились уже не молодыми, мы пытались имеет детей, но у нас не получилось, по множеству причин. У него есть две дочери - то есть у меня две падчерицы, но падчерицы не могут дать вам столько любви, сколько дают ваши собственные дети, - это что-то совсем другое. Моя мама рассказала мне, что она видела по телевизору, что русские дети приехали в лагерь - вот, двоих из них усыновили, почему бы тебе тоже не поискать - ну, и так далее. Большинство русских детей в детских вообще не имеют религии. А те двое детей были христиане, их мать умерла, и, очевидно, они были из очень религиозной семьи, очень бедной семьи. У девочки на шее был крестик, и мой муж сказал: "У нас дома не может быть крестов, ведь у нас еврейская семья". Мы получили е-мейл от ребе - он спрашивал, не хочет ли кто-нибудь усыновить русско-еврейского ребенка. Большинство усыновителей в Америке - евангелисты, очень религиозные люди. Я сама не религиозна, почти совсем, мне все это не интересно. Мы связались с агентством по усыновлению в Вашингтон-Ди-Си, оно принадлежит еврейской женщине. Мы интересовались русскими детьми, прежде всего, потому что мой отец родился в России и был очень сильной к ней привязан. Семья отца Майкла тоже из России, и мать его родилась в Литве, тогда это была часть Советского Союза. Ну, и потом, если вы усыновляете ребенка в Америке, это открытое усыновление. Это значит, что кровные родители могут навещать ребенка, и у вас может возникнуть в связи с этим куча проблем. Я была знакома с такими проблемами как мачеха двух падчериц и больше не хотела иметь с этим дело. К тому же, когда мы все это затеяли, нам было уже 50, и мы не могли взять совсем маленьких детей, хотя нам говорили, что чем меньше ребенок, тем меньше будет проблем. Не знаю, почему, но мне хотелось именно брата и сестру.
Хотели русских детей, поскольку у нас обоих тесная связь с Россией. Да и в агентстве нам сказали, что еврейских детей, которых можно усыновить, почти не бывает.
Татьяна Вольтская: Я представляю, как это было сложно - пересадить детей на вашу почву, не знающих ни слова по-английски. Как все это было?
Крис: Перед эти мы, конечно, учили русский. Я знаю немного, но достаточно, чтобы разговаривать с ними, общаться. Но это действительно было очень тяжело. Но я думаю, не язык был самым сложным, а их привычки. Они были очень грубыми, чуть что не по ним – показывали средний палец. Первые недели это была настоящая война. Наши знакомые говорили нам, что как только мы отдадим их в школу, будет легче, потому что у них появятся друзья, и это поможет исправить их поведение. Так что поведение было самым трудным, а не общение.
Татьяна Вольтская: А видели ли вы, что собой вообще представляют ваши новые дети, что они за люди, что у них в сердце?
Крис: Нет. Я не могла бы сказать, это трудно. Когда вы усыновляете детей, вы стараетесь узнать о них все, вы узнаете, что в детском доме их обижали, что у них вообще полно серьезных проблем. У мальчика была серьезная травма, большие проблемы с развитием. Но детский дом старался скрывать от вас эту информацию, он игнорировал ее, даже когда мы писали директору об ужасных вещах, случавшихся с детьми. Дети приходят с огромным багажом своего прошлого, и это действительно трудно.
Татьяна Вольтская: Большие трудности поджидают большинство приемных родителей, - считает психолог Игорь Добряков.
Игорь Добряков: Родители, которые усыновляют ребенка, они усыновляют по разным мотивам. У них могут быть у самих разные проблемы. Но самое главное, что они не представляют себе, что будет дальше. То есть они уверены, что если они возьмут ребенка и обрушат на него свою любовь, то ребенок будет благодарен и все будет хорошо. И первое разочарование, которое появляется у них, это в том, что ребенок оказывается неблагодарным. А наши дети, которых сейчас усыновляют, это очень сложные дети. Это после войны усыновляли хороших детей, у которых была хорошая семья и при этом потеряли семью в результате трагических событий. Сейчас очень часто семьи не очень хорошие, генетика не очень хорошая. И у этих детей уже с рождения глобальное недоверие к миру и очень большая тревога. И эта тревога выражается в странных с точки зрения родителя поступках. Родители говорят: если он попросит, мы ему готовы купить все, что угодно. И все равно вдруг ребенок начинает воровать. Это часто встречающаяся вещь. Часть встречаются какие-то проявления сексуальности, которые родителей тоже пугают, они не могут понять, что происходит. Обычно это наступает у детей, есть периоды, когда это наступает в 3-4 года, потом наступает иногда в 7-9 лет, дальше в подростковом возрасте в период созревания, когда они вразнос идут и родители иногда приходят к выводу очень трагическому и для них, и для детей, когда они говорят: нам такой приемный ребенок не нужен, забирайте его назад.
Татьяна Вольтская: Нет, такого в новой семье Миши и Леры вряд ли можно ожидать, и сейчас уже многое, кажется, позади. Но некоторые классические проблемы, перечисленные Игорем Добряковым, все-таки присутствуют.
Говорит Крис.
Крис: Дети из детских домов - это типичное явление, они похожи друг на друга. Лера, которая прожила там 6 лет, стала большой лгуньей, и она все время крадет вещи, когда остается одна. Очень-очень трудно жить в доме, где ты кому-то не доверяешь. Мы вынуждены запирать двери, дверь моей спальни все время заперта, иначе Лера обязательно что-нибудь украдет. У нас никогда такого не была, я выросла, привыкнув верить людям, и вот я больше им не верю, хотя мой природный инстинкт заставляет меня верить. Она все время обманывает и крадет. Ее проблема в том, в чем и проблема большинства детей из детских домов. Возможно, она была и у ее русской матери, которая попала в тюрьму из-за наркотиков. У этой женщины дети от разных отцов, я не знаю, может быть, она была проституткой - никто этого не знает. С усыновлением вообще были трудности - мать могла выйти из тюрьмы и забрать детей, они общались несколько раз, она даже приходила к Лере в школу. Социальные работники много раз пробовали соединить семью, но из этого ничего не получилось. У Леры не опыта правильного общения с матерью, нет того инстинкта, который есть у большинства детей: я пойду к своим родителям за помощью. По-настоящему трудно быть родителем в таких случаях. В своей первой школе здесь она что-то украла, пришлось перевести ее в другую школу. Не прошло и двух недель - она украла снова у своих новых друзей. Я не знаю, почему она это делает - у нее все есть. И я не верю, что она меня любит. Иногда, когда она приходит - о, мамочка! - я думаю - что ей от меня нужно?
Татьяна Вольтская: А Миша - он ведь младше, и он не успел набраться такого опыта в детском доме - с ним все-таки легче?
Крис: Да, в его любовь я верю больше. Он был маленький, и он мальчик – а мальчики, я думаю, в любом случае младше. Ему было 7, а ей 9. 7-летний мальчик - совсем не то, что 7-летняя девочка. В детском доме она впитала систему, по которой нужно как можно больше взять себе - включая внимание, сласти, еду. Кроме того, я думаю, в большинстве детских домов дети подвергаются сексуальному насилию, обидам, оскорблениям. Дети, подвергшиеся насилию, обучают других детей.
Татьяна Вольтская: На мой - наверное, не совсем корректный вопрос, возникла ли к приемным детям такая же любовь, как к своим, Крис не смогла мне ответить - как я могу судить об этом не имея своих кровных детей, - сказала она и посоветовала спросить у мужа, Майкла.
Майкл: Ну, конечно, я люблю их. Но нужно время, чтобы это чувство развилось. Нужно время, потому что когда мы усыновляли детей, главное внимание и энергия были направлены на то, привяжутся ли дети к своим родителям. И очень мало говорилось о том, привяжутся ли родители к детям. И вот появилось это чувство, но нам понадобилось время, чтобы почувствовать привязанность к этим детям.
Татьяна Вольтская: Большое ли место занимает религия в жизни вашей семьи?
Майкл: Я вырос в по-настоящему религиозном доме, моя мама была очень ортодоксальной. Моя бабушка была очень правоверной. И меня воспитали так, что иудаизм стал частью меня самого. Но интересно, что особенно Лера, когда она появилась в нашем доме, постигла во всем тонкостях, что значит быть еврейкой. Приехав оттуда, где религии практически нет, она моментально полностью идентифицировала себя как еврейку. Миша – он мальчик, он младше, он тоже готов быть евреем, но с гораздо меньшей пылкостью, чем Лера.
Татьяна Вольтская: Вы соблюдаете дома все религиозные праздники?
Майкл: Мы - я бы сказал так - может быть, раз в месяц мы празднуем шабат. На службы мы ходим нерегулярно, мы отмечаем праздники - Пасху, Хануку, но не все - наша жизнь не вращается вокруг еврейского календаря.
Татьяна Вольтская: Крис уверена, что религия рано или поздно подействует на детей благотворно.
Крис: В России в детском доме они праздновали Рождество, но только в качестве порции сластей. Но они чувствовали себя обманутыми, не имея елки и всего того блеска, который связан с этим праздником. Елки у них нет и сейчас, но благодаря моему мужу они становятся настоящими евреями. Он настоящий еврей - больше еврей, чем я могу себе представить. Но у Леры огромное стремление присоединиться к этой религии, у Миши такого нет, но мы решили отдать их в еврейскую академию. Конечно, какое-то время ушло на изучение иврита. Я думаю, религия это по-настоящему хорошая вещь, которая дает множеству людей моральные и этические основы. У меня эти основы заложены с младых ногтей, а для этих детей, практически лишенных морального и этического обучения, - я думаю, для них это очень хорошо - иметь такое направление в жизни. Я сама не имею религиозного чувства, и не собираюсь им лгать, но я разрешаю им стать евреями, если они этого хотят.
