Марина Тимашева: У нас в гостях - народный артист России Александр Филиппенко. Вопросы ему задают – Эдуардо Гедеш, журнал «De Noticias», Португалия, и Илья Рассолов, Российская радиостанция «София».
И вначале по традиции – краткая биография гостя нашей передачи, которую Александр Георгиевич, должно быть, давно не слышал. Филиппенко Александр Георгиевич родился в Москве 2 сентября 1944 года. В 67-ом окончил Московский физико-технический институт и работал старшим инженером Института геохимии. В то же самое время становится актером, потом режиссером студии МГУ «Наш дом», звездой КВН в составе сборной МФТИ. С 69-го по 75-ый год – актер Театра драмы и комедии на Таганке, играл в «Гамлете», «Товарищ, верь...», «Тартюф», «Час пик», «Пугачев» и других спектаклях. В 1974 году Филиппенко окончил режиссерское отделение Театрального училища имени Щукина и на следующий год зачислен в труппу Театра имени Вахтангова, где и служил до 94-го года. Был занят в спектаклях «Русский водевиль», «Ричард III», «Игроки», «Брестский мир», «Кабанчик», «Уроки мастера» и многих других. Навсегда запомнился театральной Москве монологом по пьесе Виктора Славкина «Взрослая дочь молодого человека». Много выступает с сольными программами по произведениям Зощенко, Аверченко, Чехова, Гоголя, Булгакова, Платонова, Довлатова, Горенштейна, Акунина и с поэтическими программами. Удостоен премии «За верность высоким идеалам литературы на эстраде», сотрудничает со знаменитыми джазовыми музыкантами и классическими тоже. В кино Александр Филиппенко дебютировал в 1969 году, это был фильм «Я - его невеста». С тех пор сыграл в доброй полусотне картин, в том числе таких, как «Гори, гори, моя звезда», «Бумбараш», «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Мой друг Иван Лапшин», «Визит к Минотавру», «Убить дракона», «Трудно быть Богом», «Карьера Артура Уи». Снимается в телесериалах. Мы помним его по «Бедной Насте», «Адъютантам любви», «Мастеру и Маргарите» и так далее. Озвучивает мультипликационные фильмы. В 1995 году Александр Филиппенко возглавил Театр «Моно-Дуэт-Трио», в репертуаре которого значились «Поезд на Чатанугу», моноспектакль «Мертвые души», «Фальбала» по «Бедным людям» Достоевского, вечер одноактных пьес Вацлава Гавела «За нашу и вашу свободу». В 1999 году за «Мертвые души» Александр Филиппенко удостоен Государственной премии Российской Федерации, и он - народный артист России. За последние годы им сыграно очень много ролей на драматических сценах, в частности, Антонио в «Шейлоке» Театра «Et Cetera», Клавдий и отец Гамлета в «Гамлете» театра «Сатирикон», Сатин в спектакле «На дне» в Театре Олега Табакова, Ихарев в гоголевских «Игроках». И наверное, последняя роль – это Серебряков в «Дяде Ване». Спектакль поставлен Андроном Кончаловским и идет на сцене Театра имени Моссовета.
Александр Георгиевич, все ли верно? Есть ли желание что-то добавить?
Александр Филиппенко: Театр «Моно-Дуэт-Трио» - это литературный театр при «Москонцерте» любимом, дорогом. Вот там некая площадка моя нынешняя. Плюс Театр «Практика», надо отметить, где Марк Равенхилл – интересный опыт мой был в моноспектакле. И там же «Один день Ивана Денисовича». Ну и, конечно же, «Современник», «Сон Гафта» в постановке Виктюка. А так все верно, и так уже много... И еще одно добавлю. «Трудно быть Богом» - это тоже памятный фильм для меня. Это не то, что сейчас выходит у Германа. Это было первое совместное производство Киностудии Довженко и «Бавария-фильм», когда мы впервые увидели, что такое договор западного актера. У меня всегда была одна страничка. И в фильме «Я - его невеста», где я играл первую роль, и в театре на Таганке - одна страничка текста. И я все должен.
Марина Тимашева: А что такое договор западного артиста?
Александр Филиппенко: Ну, 10 сантиметров толщиной. А потом еще был некий опыт у Никиты Михалкова «Очи черные». Когда он был весь настроен на Мастрояни, то позвал, чтобы спина была прикрыта, всех своих друзей, зная, что сделают. И мы с Ларисой Кузнецовой поехали. У меня была маленькая роль. Но как лихо работала вся система, ассистенты!.. В нужный момент мы сидели втроем – Мастроянни, Табаков, я. Табаков на немецком разговаривал, я только улыбался. Раз – и вдруг мы все в разных местах. Так же, как технологии «Бедной Насти», которая снималась по кальке, конечно, «Санта-Барбары». И даже ассистенты режиссеров ездили, говорят, на практику туда. Какая была организация на площадке! Это сумасшествие! Потом наши попробовали без американцев сделать. И на 200 серий растянуть сценарий не удавалось, и организация была другая. Запомнили только одно, что стоял титан – кофе, чай, много сушек, разных штучек-дрючек. И все вместо того, чтобы репетировать. А особенно при американцах в «Бедной Насте». И такой был кофе, и такой, и такой. Вот что надо – накормить актера однажды. Тоня Шуранова мне рассказывала, как ее встречали где-то. Не успел поезд подойти, сразу чемодан взяли: «Проходите, пожалуйста. Заполнять вот эту бумажку в гостинице не надо, все сделают. Вот буфетчица. Когда хотите, будете приходить». И главное – нет проблем. Выполнят ли они твою просьбу – это неизвестно, но ответ первый на любой вопрос: «Нет проблем!». И после этого она мне говорила, когда попросил ее в 3 ночи Никита в холодную воду заходить в Пущино: «Сашка, я вошла». Потому что нет проблем - и чемоданчик взяли, и проводили... Что нам еще надо? Доброе слово. Больше ничего.
Марина Тимашева: Я все поняла. Раньше считалось, что место актера в буфете, а теперь место буфета там, где артисты. Мы переиначили классическую реплику.
Александр Георгиевич, а вот теперь контракт или договор с артистом у нас в России, он тоже такой?
Александр Филиппенко: Да, возрастает объем. И опять, возвращаясь к «Бедной Насте», там была даже специальная команда адвокатов, которые помогали тебе, что важно, в основном по части «переработок» . Это ведь самое главное, сколько актер работает в этих сериалах. Молодые актеры иногда домой не уходили, там спали. Я мог еще топнуть и сказать: «Нет, в 12 часов машину мне, и домой!». И всегда был чудный шофер, мы разговаривали. Приезжал, а ребята еще там. Поэтому там и павильоны, и буфеты, и гостиницы, и костюмерные, и шьют... Технологии такие настоящих, классических «мыльных опер».
Марина Тимашева: Значит, контракты, адвокаты – уже практически как в Соединенных Штатах Америки...
Александр Филиппенко: А толку мало.
Марина Тимашева: А переработок в Соединенных Штатах Америки профсоюз не допустит.
Александр Филиппенко: Никогда! С «Брестским миром» мы поездили в постановке Стуруа в эпоху «перестройки» горбачевской. Если договор с тобой не подписан, ты стоишь рядом, но руки назад надо держать. Ты ничего не должен тронуть, сделать. Я вспоминаю, ансамбль Уткина «Эрмитаж», там и инспекторы есть, и все. Ведь самые строги правила у оркестрантов. Закончилось – все, конец, до свидания, сворачиваются и уходят. Но толка от этого не будет.
Марина Тимашева: Уткин Алексей, знаменитый гобоист, руководитель ансамбля «Эрмитаж», с которым Александр Георгиевич сделал свою программу, она называется «Триумф художественного вкуса».
Илья Рассолов: Говорили про договор, я все-таки юрист по своей базовой профессии. Александр Георгиевич, вот эти гарантии улучшаются у актера?
Александр Филиппенко: Да.
Илья Рассолов: То есть лучше вы себя ощущаете по защищенности?
Александр Филиппенко: Лучше. И главное – ответственнее. У тебя в мозгах крутится-вертится, в буфетах, за кулисами с кем-то говоришь. А вот когда ты выпишешь это на бумагу и увидишь глазом: «Ох, я чего-то недописал». Ответственность и говорящего, и подписывающего. Это очень важно. От чего мы отвыкли. У нас была коллективная безответственность в пионерской организации. А что лично ты?
Илья Рассолов: А может быть, это потому, что у вас такой склад ума?
Александр Филиппенко: У того времени.
Марина Тимашева: У тех людей, которые физтех окончили?
Александр Филиппенко: Нет, у «шестидесятников», у тех, кто маленковско-хрущевские пионеры. Вот мы те, и все там, и «физтехи» тоже. Вы о том, что сейчас актерская профессия безалаберная, может быть?
Илья Рассолов: Нет, она все-таки творческая.
Александр Филиппенко: Нас и в «Щуке» так учили: «Завизируй, а потом импровизируй». Это отдельный разговор, это огромная тема. «Как пойдет» - ох, я это выражение ненавижу! Нас учили, и у Алексея Германа особенно, делать вид, что это импровизация, играть, как бы ничего не играя, под хронику. Но все должно быть по нотам. И у меня много конфликтов бывало, особенно с актрисами: «Как пойдет». Не надо, нет. Организация должна быть, ребята. А иначе ничего не будет. И сейчас у меня уже, слава Богу, есть возможность подписывать договор с теми, кого я уважаю. И если я подписываю, я целиком подчиняюсь.
Илья Рассолов: А договор такой же большой или маленький?
Александр Филиппенко: Чуть поменьше.
Марина Тимашева: Тут Илья и Александр Георгиевич показывают руками, насколько меньше. Меньше получилось раза в три.
Александр Георгиевич, а значит ли то, о чем мы сейчас разговаривали, что вы подписали контракт об участии в спектакле Андрона Кончаловского «Дядя Ваня», и теперь, если вам, например, захочется из него выйти, а вы -человек-то в этом смысле довольно своеобразный, все время, как Колобок, уходили то от одного театра...
Александр Филиппенко: Есть ведь дата окончания договора, и прописано, за сколько дней я должен заявить – за 30-40 дней. Это очень важный момент. Это и меня организует, и всех. Что значит – колобок? Ну, какие-то ресурсы исчерпывались. Я так скажу, он мне нравится или не нравится. Приборов таких нет, чтобы зафиксировать. Вот вдруг заканчивается момент, когда «он мне нравился». «Как ты можешь с ним ходить? Он же – ужас». «А он мне нравится», - говорит девочка. И все. А потом заканчивается. И ты знаешь, бывает, вот как вилку микрофонную я сейчас вытащу, штекер – и как отрубает. И все. Екает ли у меня сердце, когда я хожу по улице Вахтангова? Мимо училища – екает. Я помню, там когда-то фонтан был. Екает, что Михаила Александровича Ульянова нет или Гриценко…
Ведь самое главное в нашей работе... Толчанов так говорил: «Общение должно быть вилкой в глаз, чтобы брызнуло». И в это время происходит тот самый контакт , который передается залу. И я видел такие глаза. Но есть и такие актеры, которые... глаза этого человека ты никогда не увидишь на сцене.
Марина Тимашева: Бывает такое, да.
Эдуардо Гедеш: Я слышал вашу биографию, и у меня такой вопрос. Времена сильно менялись в течение вашей актерской карьеры. Я думаю, что, наверное, сначала было известно, как себя вести, будущая работа. Может быть, были переломные моменты. Может быть, сейчас уже другая ситуация. Я думаю, что и общество тоже меняется. Какие были для вас самые лучшие моменты? Как вы оцениваете настоящую актерскую жизнь?
Александр Филиппенко: Я ведь помню какой-то запах, ощущение, когда мы с мамой первый раз приехали в Долгопрудный поступать на физтех в святые 60-ые годы. Вольнодумный, лучший вуз мира – Долгопрудный, физтех. КВНы первые. Там же первый раз джаз. У нас разрешали чуть больше на физтехе, полузакрытый был ВУЗ. Вот это осталось. Потом – ночной Манеж, ночные репетиции «Нашего дома». А на Таганке!.. С 69-го по 75-ый – это совершенно золотые годы. Сумасшествие! И драмкружок я помню. Ведь все «шестидесятники», кто более-менее чего-то добился, вышли из драмкружков 57-58-го года. И как я выяснил, мы играли одни пьесы с Юрским. Он играл в драмкружке «20 лет спустя» Светлова, только я играл налево, а он направо. И я бы ничего не поменял. Самое главное, чтобы мозги успевали за переменой жизни. «Столкновение с будущим» - была статья Тоффлера в свое время. И сейчас это самое главное. А уже когда цифры набираются... Изменить ничего бы не хотел, но благодарю, что мозги – спасибо физтеху! – успевают за этими великими переменами. Вы правы, что я очень много видел таких переходов.И последнее. Вот в радиостудии идет озвучание грузинского фильма на русский язык. Юбилей «Грузия-фильм». А рядом чехи сидят. Озвучание было в Праге. И я что-то про 68-ой год, а они: «Александр Георгиевич, мы тогда еще не родились». Они про это не понимают, не знают. А я вам скажу, для меня, что август 68-го, что август 2008 года – война в Грузии – это раны незаживающие. Но все это идет о той жизни, о тех переменах, какие есть. И здесь я разделяю фразу... великий парадокс Жванецкого, который он написал гениально про все наше поколение: «Если говорить честно, тогда мы жили лучше, хотя сама жизнь лучше сейчас». А те, кто не помнит август 68-го, ну что ж, и слава Богу, может быть. Может быть, пройдут века, я также скажу, как у Есенина: «Года все смелют, дни пройдут, людская речь в один язык сольется. Историк, сочиняя труд, над нашей рознью улыбнется. Он скажет: В пропасти времен есть изысканья и приметы... Дралися сонмища племен, зато не ссорились поэты». Марина Тимашева: Вы говорили о Грузии, потом финальная строка стихотворения «зато не ссорились поэты», и я подумала, что пару дней назад встретила Роберта Стуруа, который снова приступил к репетициям в Театре «Et Cetera» у Александра Калягина, и значит, поэты театральные не ссорятся. Илья Рассолов: Эдуардо правильно отметил, что вы актер разных эпох, так скажем, разного времени. И я хотел бы спросить у вас о том, как вы себя чувствуете сегодня? И предыдущий этап все-таки был отмечен определенной идеологией. Чувствуете ли вы ее сегодня? И самое главное, есть ли запрос у общества на определенную идеологию? Александр Филиппенко: Самое главное, конечно, у меня ощущение, что весь наш театр в пантеон отодвинут, театр Товстоногова, Ефремова, Эфроса, Стуруа остается там. Сериалы испортили манеру актерской игры. Нет времени для образа, понимания чего-то. Если вдруг попадается великая партнерша, как Остроумова или Муравьева, ты с ней успеешь быстро договориться, и мы в яркую, но однослойную «мыльную оперу» по капле достоевщины, ибсеновщины успеем вставить. Раньше мы принадлежали к институту идеологии, его теперь нет. Теперь мы перешли в сферу обслуживания с большой буквы: мы должны отвлекать. Раньше надо было иметь две-три аллюзии, чтобы как-то расшевелить, теперь на этих скоростях отвлечения-развлечения, и я это умею и знаю, поскольку есть опыт литературных спектаклей, монолитературных вечеров. Ты сразу зрителя заводишь, как рыбак. И есть два-три звоночка у тебя. И ты их заманываешь-заманываешь. Нас учили в «Щуке»: иди от автора – раз, второе – зритель – составная часть спектакля. Зритель не принимает сейчас ничего этого. Трудно. Вот я играю Солженицына, и я об этом скажу тоже... Марина Тимашева: Я как раз не очень поняла, чего зритель не понимает, когда на всех ваших моноспектаклях по сложнейшей прозе полно народа? Александр Филиппенко: Мало народа. Как на Западе, есть Бродвей, есть «оф-Бродвей», есть «оф-оф-Бродвей». Есть «тысячники», есть 500 мест, 150-200. И я вспоминаю, как с «Вокруг смеха», где мой монолог прозвучал по мотивам пьесы Славкина «козел на саксе – фаду-фаду-фаду», мы на стадионах выступали. Я никогда не забуду, когда крытый стадион в Питере был разделен пополам. Та сторона гудит, я рой чувствую, а тут я один, через половину футбольного поля бегу в пасть к тиграм туда. Или из «Олимийского». Я даже машину не брал. «Давай мы тебя до дома довезем». «Нет, я не могу, не в силах. Я пройдусь пешком». И по бульвару от Театра Советской Армии, пройду. Но это 89-ый год. Всем хотелось что-то услышать. Сейчас – отвлечение. Думай, дорогой, для этого тебя и учили. Что сейчас надо? – это самый сложный вопрос. Конечно, здесь нужен гуру, учитель, Стуруа или Кончаловский, которого ты трясешь, спрашиваешь, почему и что я должен. Все-таки так нас учили. Все-таки театр -кафедра. Все-таки я должен что-то передать, сказать. И в этом трудность актерской игры. Жаль, что не преподают историю теории режиссуры. Историю и манеру актерской игры, а она разная, совершенно стала разная. И есть подозрение, что точка невозврата некая пройдена. Илья Рассолов: То есть она другая? Александр Филиппенко: Все другое. Но это лично мое. Я давно не был в училище. Друзья мои просят провести разговор со студентами. Одно скажу, что среди десятка двух людей все-таки есть три-пять, которые тебя начинают цеплять, и есть надежда, что потом они к этому вернутся. И этот наш литературный театр Козакова, Юрского, Филиппенко, Демидовой, Кузнецовой, он не рухнет, хотя все говорят, что это ушло куда-то, это никому не надо. В другом виде, наверное, чуть-чуть. Когда я сдавал классические литературные программы по Закушняку, такой был теоретик, меня не принимали. У Калягина Рабле зарубили в свое время. Поскольку мы играли свои программы по системе Станиславского: «я - здесь и сейчас». А это было тогда не по правилам. «Нет, это вы в театр идите, в театр. У нас на эстраде строгие правила». Однажды я сдавал «Рождение человека» Горького, где мужик помогает бабе рожать, известный его романтический рассказ. «И когда этот актер с Таганки стал перед нами рожать...». А стенографистка говорит: «А нам было интересно». Главное в одном – интересно или нет, вот о чем речь, вот тут надо понять, и что сейчас интересно. Илья Рассолов: Сергей Юрьевич, когда сидел на вашем месте где-то год назад (скоро у него юбилей, насколько я знаю), он говорил о различных тупиках, правда, не в творчестве. Он говорил об экономических, политических и иных тупиках. Не есть ли изменение сегодняшнего актера и зрителя - некий тупик все-таки в профессии? Либо это перерождение во что-то новое, когда зритель участвует и является и режиссером, и одновременно актером, допустим, в какой-нибудь постановке, либо если зритель сидит дома у экрана своего компьютера, одновременно являясь и актером, и режиссером? Александр Филиппенко: Это и тупик, а если ты ударился в тупик, если в голове что-то есть и болит у тебя , ты начинаешь искать выход. И я хочу на своем сайте, который никак не открою, сделать флэш-видео, чтобы было живое общение на 5 минут со зрителем. Там тоже будет ниша, в которой надо успеть сказать. Вот сегодня я захотел это, и это я сделаю, для молодежи это легко. Дочка, может быть, поможет. Марина Тимашева: Александр Георгиевич, вы начали говорить о том, что (я вас так поняла, по крайней мере) литературный театр уже мало кому нужен. Я, честно говоря, не очень вас понимаю. Потому что аудио-книги, которые выходят, прекрасным образом раскупаются, между прочим. И огромное число людей сидят в машинах в бесконечных пробках и вместо того, чтобы знакомиться с новостями, слушают радиоспектакли... Александр Филиппенко: Очень больной вопрос. Затоптали этот рынок. Всем казалось в эпоху дикого капитализма, любого актера посади, кнопка одна «вкл.-выкл.» - и все прочли. И затоптали. Радиотеатр – это отдельная история. Я горжусь - мои Эвересты, - что Акунин давно сказал: «Только Филиппенко будет читать». «Пиковый валет» - была первая книга, «Кладбищенские истории», потом были еще какие-то. Марина Тимашева: Но ведь продают в магазинах аудио-книги. Александр Филиппенко: Так надо только найти команду хорошую, которая не просто начинай что хочешь. Я хотел бы Стругацких «Улитка на склоне» прочитать, а уже кто-то прочитал, уже сделали. Рынок больной, но нужный. Но ничего же не заменит общения с актером. Я вам скажу, что такое зритель. 2 часа 10 минут я читаю «Один день Ивана Денисовича» - сидят как мышки все. И вот у меня вначале есть три пункта на первой странице. Это не я виноват, это все у Александра Исаевича было написано. И я в это время делаю паузу. Первая фраза идет: «В 5 часов утра, как всегда, пробило подъем молотком об рельсы у штрафного барака». В 5 часов – это как всегда – бах! «Холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать». «Было – была» - вот тебе уже звукоречь у Александра Исаевича, уже мы начнем поэтику вынимать из этого. «Запомнились Шухову слова их бригадира Куземина, который в 43-м году у костра сказал своему пополнению, привезенному с фронта». 43-ий год, пополнение с фронта. А на фронте-то кто остался? Что это? И вот эти три точки – и дальше я повел-повел зрителя по всем пригоркам, по Солженицыну, и смеются. А я их заманываю дальше. И последний абзац... Марина Тимашева: И сколько спектаклей уже сыграно по «Одному дню Ивана Денисовича»? Александр Филиппенко: Каждый месяц я играю. Марина Тимашева: Примерно сколько всего? Александр Филиппенко: 25, может быть, 30. Марина Тимашева: А аудитория по 150 человек примерно? Александр Филиппенко: Да. Но я и в Перми 36 читал. В музее. Там реальная вышка стоит. И это было тоже, да. Эдуардо Гедеш: Слушая вас, у меня такой вопрос. Сейчас есть что-то общее между журналистами и актерами. Это то, что есть такой риск, что информация станет товаром. И есть такое ощущение, что надо давать публике то, что публика требует. Предприятие, которое организует эту систему, оно считает, что это – товар, и товар надо представить так, как клиент хочет. И от этого иногда неудобно.
Александр Филиппенко: Да тут проверяетесь вы. Я только отвечу репризой из великого Аркадия Исааковича Райкина, тоже в советские, старые времена, какая она была великая, она отражает все. «Мы столько мяса, столько хлеба, столько молока!». «Нет, лично вы – что?». «Мы столько угля, столько стали!». «Нет, лично вы – что?». «Я могу пиво зубами открывать». «Вот лично вы» - тут-то все и произошло. Как у Кима: «Ну, ребята, - все, ребята, нету ходу нам назад, оборвалися канаты, тормоза не тормозят. Вышла фига из кармана, тут же рухнули мосты, а в условьях океана негде спрятаться в кусты».
Классная фраза! Я у вас забираю: «торговля информацией». Только автор информации Гоголь или лично вы? Конечно!
Марина Тимашева: Александр Георгиевич, 4 марта будет у вас в Музее Пушкина большой поэтический вечер, и как я понимаю, будет сольная программа и будете вы читать Бродского, и как я где-то уже прочитала, Пастернака, и Олега Григорьева, и прозу Зощенко.
Александр Филиппенко: Проза Зощенко - там написано, но, наверное, это ошибка, я не проследил. Есть другой вопрос. Позвонила Алла Сергеевна Демидова. Какая ошибка бывает, когда друзья просят посниматься где-то, поучаствовать, ты даешь согласие, но надо проверять, что там написано.
Марина Тимашева: И что там будет? Вместе с Уткиным и с ансамблем «Эрмитаж»?
Александр Филиппенко: Нет! Один, видимо, с органом. Я без музыки не могу никак. В Музее Пушкина есть орган. Почему бы не выступить? У меня есть набор некоторых поэтических... Когда Алла позвонила утром, я сказал: «Алла, до вечера дай подумать». У нас есть право до вечера подумать: я подписываю договор или нет. И я взял из Левитанского, Пастернака и Григорьева. И обычно 30 октября (дата всем известная – памяти жертв политических репрессий) я всегда читал «Ивана Денисовича». И премьера была года три назад 30 октября. Теперь я читал стихи Жигулина, Домбровского, Шаламова и Солженицына. Наталья Дмитриевна Солженицына мне дала три стихотворения. И я сейчас решил сделать блок, где одного Жигулина прочту и одного Шаламова. И потом вернусь, чтобы было легко, к моей программе «Демарш энтузиастов» - так называется, где Довлатов, Аксенов, Высоцкий, Левитанский, Окуджава, Жванецкий. И вот там я предполагал прозу, поэтический вечер. А у Аллы в марте поэтические вечера, она проводит не первый год в Музее Пушкина. И видимо, из всей прозы будет маленький кусочек из Солженицына.
Марина Тимашева: Так я запуталась абсолютно. Бродский будет?
Александр Филиппенко: Стихи будут.
Марина Тимашева: И с органом будет Олег Григорьев?
Александр Филиппенко: Между блоком Жигулина и Шаламова, Левитанского, когда будет другой переход, там надо дать чуть-чуть музыкальную перебивку. Я так подозреваю, что на этих вечерах, которые Алла не первый раз проводит, там демократическая обстановка. Кстати, вспоминая, когда мы были на гастролях где-то далеко с «Брестским миром», я вышел из театра, проходил рядом... По-моему, это был Буэнос-Айрес. И мне запомнилось, рядом была галерея картинная, туда приличная публика заходила. Я поднялся, посмотрел – картины, картины. Зашел наверх. Я сказал, что я актер тоже. Стулья, пюпитр, приятный свет был сделан театральный. И какой-то знаменитый аргентинский актер читал монологи известные. Маленькие литературные вечера. Вот так мне запомнилось. Так и должно быть. И почему в Музее Пушкина не должна звучать хорошая поэзия, правильно?
Марина Тимашева: Должна. Она вообще везде должна звучать.
Илья Рассолов: У меня маленькая просьба. Вы сказали о том, что многие... И это жестокое слово – потребитель информации, которое употребил Эдуардо. Я, как потребитель информации, вас прошу, если что-то уже записано по Стругацким, делайте тоже. Потому что у нас, как у потребителей, должен быть выбор. Я и Сергею Юрьевичу Юрскому говорил о том, что мое поколение выросло на этом, мы выросли на радиоспектаклях, на этих рассказах, на этих пластинках.
Александр Филиппенко: Слово даю! И я хочу вспомнить Славу Невинного. Я застал в конце вот этих лучших гигантов радиотеатра. Я все прошел, физтех и партком, и местком, и страшные запреты Таганки, и все это я видел, и не хочу туда. И лучше, чтобы это забыли. Но вот почему в своей программе я читаю «Демарш энтузиастов». Сейчас много интерпретаторов, «наперсточников» по передергиванию фактов, и так лихо, так умело это все делают, так лихо торгуют этой информацией. А молодежь ведь такая доверчивая, дорогая, любимая, ненаглядная молодежь, которой надо помогать.
Илья Рассолов: И вопрос, который связан с молодежью. Я знаю, что во многих спектаклях ваши дети играют вместе с вами. Они делают ваше дело вместе с вами, так скажем.
Александр Филиппенко: Нет, это ошибка Интернета. Там много разных интерпретаций. Но важно одно, что Александра Александровна, моя дорогая, была Сашенька маленькая-маленькая, ездила вначале со мной по всем концертам, круизам, научилась вести... Я говорю: «Ты же включаешь свои плееры. Ну, включи мне рок-н-ролл в конце». Потом стала действительно моим звукорежиссером. И мне очень удобно и приятно, и мы с ней разъезжаем. Но вот она МГИМО уже окончила, специализация – Америка, и аспирантура. И теперь она говорит: «Папа, давай мы выберем дни». Теперь я согласовываю свои гастроли с ней. Потому что удобно. Не всегда, но иногда я меняю перед началом, что-то хочу вдруг добавить. И счастье, что я замечаю, что на мои концерты многие родители приводят детей, а особенно на Солженицына.
Марина Тимашева: Вот как интересно получается. Значит, про запреты Таганки, парткомы, месткомы и так далее надо забыть, а то, про что пишет Солженицын, не надо забыть? Так надо все-таки забывать или не надо?
Александр Филиппенко: Нет. У Сатина есть: «А если меня один раз обидели и на всю жизнь сразу, как быть? Простить. Никому, ничего». Это у Горького так.
Марина Тимашева: «На дне».
Александр Филиппенко: Нет, не забыть ничего. Наоборот, и говорить, и говорить об этом. И тогда мы выйдем из тупика. Только диалог, только разговор и лицом к лицу.
Марина Тимашева: Александр Георгиевич, у меня совершенно нелепый вопрос. Когда вы учите стихи наизусть и учите прозу наизусть, то вот способ, он один и тот же?
Александр Филиппенко: Нет, разные. Во-первых, любимый текст – приятно всегда. Как правило, режиссер подсказывает какой-то ход еще, так сказать, второй сюжет. Как Юрий Петрович говорил: «Мольер все написал. Я что, кроме Мольера, добавлю?». Про вторые сюжеты - гениально Театр Стуруа научил этому, и Театр Виктюка. Это совсем иные вещи. Я люблю это. То есть второй сюжет, который никак не связан с текстом.
Марина Тимашева: Это как подтекст?
Александр Филиппенко: Нет, совсем другой сюжет. Я бы мог вам сейчас наговорить столько... И ты увлечен, ты выполняешь второй сюжет. Метод простых физических действий – у Станиславского назывался. Весь Герман на этом. Мы покашливаем, мы чешемся, мы что-то делаем, мы что-то убираем. «Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье и погибнуть, или уснуть, и видеть сны. Какие сны? В том страшном сне...». Мысль о том, что как учатся по-разному сейчас. Уже иногда берешь в руки текст. И я у Аллы спросил: «Алла, можно я иногда буду с листочками?». Красота платоновского текста, ее надо передать точно, как здесь написано. Солженицына я читаю, а листки и не заметны. Я специально переделываю, какие листки и что переносится. Там же не подряд, не как компьютер тебе выдаст все подряд. Я переделываю тексты. Теперь уже вот так. Главное, что это любимая работа. На работу – как на праздник. Как и к вам сегодня.
Марина Тимашева: «Сделайте мне работу удовольствием», -как говорил один персонаж из того же «На дне»,- « и я стану работать».
Эдуардо Гедеш: У меня немножко странный вопрос. Иногда у нас представляют реальность, которая не совсем совпадает с реальностью, иногда жизнь получается как театр, и не всегда очень хороший. Но кто живет в театре, наверное, чувствует, что там совсем другая жизнь. Как вы сравниваете вот эти два...
Александр Филиппенко: Как легко мне ответить на ваш вопрос. Все важно в режиссере, а нынче в продюсере. Я – переводчик. Если я вам доверяю, вы пришли с идеей. Я тебе скажу: «Ой, нет, я занят, у меня какие-то дела». Либо я соглашаюсь. И мы с вами вот эту жизнь, которая, надеюсь, я вам доверяю, понравится зрителю, и они придут. И тут сложнейший вопрос, чтобы тебя какой-то режиссер не использовал. И самая большая для меня сейчас... чтобы меня не приняли за какого-то лаптя-лопуха. А сейчас такие мастера режиссуры, такой театр разыгрывается, что-то неповторимое. Гуру, учитель нужен, у кого можно спросить. И когда не стало Михаила Александровича или Александра Исаевича, было ощущение… раньше всегда можно кому-то позвонить, спросить, когда трудно. Гриша Горин такой был, кого я близко знал. И сколько раз я звонил из разных концов что Грише, что Стуруа.
Марина Тимашева: Когда Эдуардо задавал свой вопрос, я подумала, что если бы я на него отвечала, ну, грубо говоря, где лучше – в театре или в жизни, то я бы сказала: «где нас нет».
Александр Георгиевич, вы цитировали Гоголя, о том, что начинать надо с «благоустройства душевного имущества». А это как? Фраза сама по себе хороша, однако, с чего начинать-то это благоустройство?
Александр Филиппенко: С себя, прежде всего. Не делай того-то, того-то, какие-то внутренние критерии и оценки должны быть. Какая-то шкатулочка должна же у тебя быть внутри и точка отсчета. Оборвались все канаты, тормоза не тормозят, всеобщая свобода. А на физтехе учили: точка отсчета где, какова система координат, в какой системе будем общаться с вами.
Марина Тимашева: Интересно, в этом смысле то, чему учили в физтехе, похоже на то, чему должны учить в театре.
Александр Филиппенко: Очень похоже, да.
Марина Тимашева: От чего я иду, куда я иду, как общаемся, в какой системе координат.
Александр Филиппенко: Обязательно. И должен быть учитель. Но важный вопрос, с чего начинать переустройство душевного имущества, ведь от него зависит, и это очень важно. У меня даже ответ есть, реприза гениальная. А ведь Гоголь второй том и не закончил поэтому. Ведь дальше говорится: «Видимо, старик прав, сказал Чичиков, пора на другую дорогу. И с этими словами он вышел из тюрьмы». И дальше цитата, забегая вперед, совершенно не гоголевская, а платоновская: «Пора на другую дорогу, сказавши это, Чичиков вышел из тюрьмы. Да, перед нами был уже другой Чичиков. Это была какая-то развалина прежнего Чичикова. Внутреннее состояние его души можно было бы сравнить с разобранным строением, которое разобрали, чтобы строить новое. Но новое еще не начиналось, потому что от архитектора не пришел определенный план. И работники остались в недоумении». Чистый Платонов. «Градов от Москвы лежал в 500 верстах, но революция шла сюда пешим шагом». И вот тебе Гоголь. И тут три точки, и на этом рукопись поэмы... ну, не на этом, но буквально через страницу рукопись обрывается. И он не знал как. И дальше еще скажу, ты поймешь, как никто, когда я читаю заключительную главу первого тома и второго рядом, то умные дамы подходят, и одна говорит: «Александр Георгиевич, как же вы Николая Васильевича подставляете. Ведь видно, что второй том не очень, уж больно назидателен он, ведь вот так лучше, сравнение-то сразу видно».
Марина Тимашева: Я в последнее время довольно часто встречаюсь с такой идеей, которая не нова, но вдруг снова расцвела, что великие писатели земли русской виноваты во всем, что произошло с Россией, потому что это они, безбожники, научили Бога не бояться, они со своими рефлексиями - ныть, нудить научили, они научили народ власть не любить, они научили, и они во всем виноваты. Вот вы их очень много читаете, этих самых великих, во всем виноватых, они виноваты перед нами?
Александр Филиппенко: Нет, они не виноваты. Они где-то стоят на полочке, и надо вернуться. Не то что ты нажал кнопку в Интернете – и все нашел, прочитал. Нет, надо как в наши времена – в библиотеке выписку, требование написать, взять этих великих, почитать. Но это личное у торшера. А может быть, вообще уже время прошло. Может быть, мы вообще уже на дне синусоиды, по физтеху, может быть, точку невозврата прошли и закончилось от эпохи Возрождения. Это у Фридриха Горенштейна в одной статье есть. Началось оттуда, через немецкую философию, через романтизм и через наших Толстого, Чехова. И мы вошли на дно синусоиды. И потом когда-нибудь, когда нас уже не будет...
Марина Тимашева: Но не они виноваты в том, что мы не очень красиво живем?
Александр Филиппенко: Нет! А кто виноват, не знаю. А что делать, мы решили. Время уходит, а мне надо Кирсанова прочитать.
«Бессмертья нет - и пусть,
На кой оно, бессмертье?
Короткий жизни путь
С задачей соразмерьте,
Признаем, поумнев,
Ветшает и железо,
Бесстрашье - вот что мне потребно до зареза,
Из всех известных чувств,
Сегодня, ставши старше,
Я главного хочу:
Полнейшего бесстрашья!
Перед пустой доской
Неведомого завтра,
Перед слепой тоской
Внезапного инфаркта,
Перед тупым судьей,
Который лжи поверит,
И перед злой статьей
Разносною, и перед
Фонтаном артогня,
Громилою с кастетом
И мчащим на меня
Грузовиком без света…
Бессмертье - мертвецам:
Им - медяки на веки,
Пусть прахом без конца
Блаженствуют вовеки.
О жизнь! Искрись, шути,
Играй в граненых призмах,
Забудь, что на пути
Возникнет некий призрак.
Кто сталкивался с ним
Лицом к лицу - тот знает:
Бесстрашие - живым –
Бессмертье заменяет!..».
