Дмитрий Волчек: Несколько месяцев тому назад в Глазго открылся новый культурный центр “Тронгейт, 103”. Среди его хозяев - кинематический театр-галерея “Шарманка”, созданный бывшими петербуржцами Эдуардом Берсудским и Татьяной Жаковской. Его историю рассказывает театровед Наталья Казимировская.
Наталия Казимировская: Эдуарда Берсудского я встретила впервые в начале 80-ых годов в Питере в гостях у Евдокии Петровны Кузьминской – матери уехавшего уже к тому времени в Америку поэта Кости Кузьминского. Берсудский пригласил меня посмотреть его произведения. Он жил на Московском проспекте у метро “Электросила”, и вся его квартира была заполнена, как мне тогда показалось, какими-то полыми стволами деревьев, внутри которых на разных уровнях размещались маленькие, вырезанные из дерева фигурки, возникали какие-то сценки и сюжеты. Берсудский нажимал на невидимые кнопки или рычаги, и всё это начинало крутиться, вертеться, подсвечиваться, жить своей жизнью. Это было чудо, волшебство, магия! А за окном – хмурый грязноватый рабочий район, серые усталые люди, потоками вливающиеся в здание метро...
Творческое становление Эдуарда Берсудского пришлось на 70-ые годы - период пышного расцвета питерского андеграунда, он выставил свои работы на прогремевшей выставке авангардного искусства в Доме культуры Невский и вошёл в компанию тех, кого сегодня считают представителями культурного явления, называемого “газоневщиной”, по имени двух знаменитых питерских выставок в Доме культуры Газа и Доме культуры Невском.
“Газоневщина” - это было не просто узко цеховое художническое явление, но общекультурное. Цеховых границ между художниками, поэтами, фотографами и просто сочувствующими, как вспоминают “газоневщики”, почти не существовало. В книге, изданной в серии “Авангард на Неве”, “газоневщина” определяется как игровая площадка, на которой проявили себя разные таланты: художники, фотографы, поэты, писатели, коллекционеры, искусствоведы. И не случайно встреча Берсудского и известного питерского театроведа и режиссёра народного театра “Четыре окошка” Тани Жаковской, привела к коренным переменам, как в его личной жизни, так и в его творческой судьбе. Жаковская была потрясена талантом и личностью Берсудского, она начала действенно и активно помогать мастеру создавать свой театр – театр движущейся скульптуры, театр кинематов.
Татьяна Жаковская: В 1988 году меня привели в квартиру под номером 50 на Московском проспекте города, тогда еще Ленинграда. Совершенно нормальный подъезд, совершенно нормальная лестница, совершенно нормальный вход в квартиру. Потом открывается дверь… Я, в общем, не поняла, куда я попала. Потому что это было совершенно явное пятое измерение. Там был целый мир, у меня был почти испуг, потому что я не понимала, как такое может где-то помещаться в обыкновенной комнате обыкновенной питерской квартиры. И, на мой взгляд, это был лучший театр, который я видела в своей жизни. Это был театр без живых актеров. Я могу подвести теоретическую базу и сказать, что это осуществленная мечта Гордона Крэга или, если смотреть еще больше вглубь веков, осуществленная мечта фон Кляйста, который писал о том, что есть вещи доступные марионетке и недоступные живому актеру. Но вот если бы еще нашелся такой гениальный механик, который бы сделал так, чтобы не было еще и кукловода, чтобы еще и марионетка была механической - вот Берсудский это создал. Это была Вселенная. Это выглядит, как средневековый город, это модель мира, в котором есть Ярмарка, практически как городок аттракционов, как игровой такой кинемат - горбун, жонглеры, клоуны, акробаты, Цирк, как мы любим в детстве. Потом это Вавилон, Вавилонская башня, где все что-то делают и ничего не происходит. И это - наша взрослая жизнь. И Замок, который выглядит как машина Франца Кафки, это как тюрьма, пыточные агрегаты. Это то, через что мы все проходим раньше или позже в нашей жизни. И Корабль, который такой железный Корабль дураков, который никого никуда не может увезти. Но мы все как-то пытаемся куда-то уехать. И Маяк рядом с ним, как вход в гавань, а на этом Маяке - три этажа. Там Астроном, Алхимик и Механик. И наверху еще Ангел. Все это был мир.
Наталия Казимировская: Летом 1989 года кинематы Берсудского переехали из его 18-метровой комнаты (к тому моменту забитой ими до отказа) в 80 квадратных метров бывшего детского садика “Электросилы” на Московском проспекте 151А и там к новому 1990 году открылся Кинематический театр “Шарманка” - один из сотни новых театров, выросших в эту перестроечную пору в Петербурге, как грибы после дождя. Возможно, его жизнь оказалась бы такой же недолгой, как у большинства коллег, если бы среди первых его зрителей не оказалось пары туристов из Шотландии - замечательного скульптора Тима Стэда и его жены, лингвиста Мэгги, которые стали верными друзьями “Шарманки”.
Берсудский увлеченно заполнял новое пространство. Вдохновленный выставкой знаменитого швейцарского скульптора – кинематиста Тэнгли, которую он увидел в Москве в 1990 году, и не связанный больше необходимостью зарабатывать на жизнь работой в котельной, он построил масштабный кинематический триптих “Пролетарский привет мэтру Жану Тэнгли от мастера Эдуарда Берсудского из колыбели трёх революций”. За пятнадцать минут три кинемата - Карл Маркс, Кремлёвский мечтатель, и Осенняя прогулка в эпоху перестройки – разыгрывают краткий курс истории коммунизма в России. Премьера совпала со днем августовского путча в 1991, а через две недели туристы из Швейцарии сообщили о смерти адресата послания – Жана Тенгли.
В 1991 году “Шарманка” выехала на свои первые гастроли – на фестиваль в Утрехт. Спектакли проходили в музее “От музыкальных часов до шарманок” - среди богатейшей в Европе коллекции механической музыки. Успех был феноменален – количество спектаклей пришлось утроить, чтобы вместить всех желающих. У Тима и Мегги Стэд, которые пытались организовать гастроли “Шарманки” в Шотландии, появился серьезный козырь. В конце концов они заразили своим энтузиазмом директора Глазговских музеев Джулиана Сполдинга.
Джулиан Сполдинг: “Когда я впервые увидел “Шарманку”, я сразу же понял, что должен сделать что-то с этими произведениями, хотя и предчувствовал, что это доставит мне множество проблем. Сейчас-то я уже знаю, насколько верным было это предчувствие.... Но помочь “Шарманке” было абсолютно необходимо, ведь эти творения совершенно уникальны...”
Наталия Казимировская: Ситуация в России между тем резко изменилась... В книге “Газоневщина” авторы цитируют Эдуарда Берсудского, отвечающего на вопросы о причинах, вынудивших его покинуть страну.
Диктор: “Нам сказали, что за помещение на Московском проспекте мы должны платить 500 долларов в месяц. В те годы это была для нас немыслимая сумма. В этот момент нам предложили сделать выставку в Лейпциге. И мы поехали туда. Я тогда не думал, что останусь. Мы собрали всё: и железо, и деревяшки. Выставка была в огромном помещении, длилась месяц. Это произошло в 1993 году, в мае. Туда приехал директор музеев города Глазго Джулиан Сполдинг. Сказал, что покупает три работы, так как собирает экспонаты для будущего музея современного искусства. Это человек смелый, умный, авантюрный. Он очень любил Жана Тенгли. Но Жан Тэнгли к этому времени умер, наверное, поэтому он занялся моими работами. Я тогда ещё не понимал, что это такое: деньги, фунты, доллары. Я и сейчас этим не очень интересуюсь. Он предложил нам выставку в Глазго. Я не сказал ему “нет”, как вы понимаете – возвращаться нам было некуда. Ну, мы и отвезли всё в Шотландию”.
Наталия Казимировская: Жизнь в Шотландии началась в деревне Бленсли, где Тим и Мэгги сняли для “русских” маленький полуразвалившийся коттедж. Готовясь к выставке, Эд построил два кинемата в бывшем коровнике, а в бывшей конюшне – ещё один. Когда эти кинематы уехали на выставку в Глазго, он в том же коровнике соорудил Титаник, который был немедленно куплен Сполдингом.
Музыку Альбинони Берсудский использовал для своего кинемата Титаник. Эта работа Берсудского посвящена Рите Климовой. Рита Климова - подружка Иосифа Бродского, Револьта Пименова, Кости Кузьминского, а также всей прочей тусовки 70-х. Она была судима и посажена за распространение самиздата. Берсудский до этого вообще политикой не интересовался – делал свои игрушки в фольклорно-лубочном стиле, а тут его достало. Он день за днем сидел на ее процессе и по сей день вспоминает, как в бессильной ярости шел по Фонтанке следом за коротконогой прокуроршей. После этого процесса стиль его работ кардинально изменился – в них вошли Кафка и Босх. Рита Климова писала ему из ссылки, а вернувшись в Питер, тяжело больная, часто приходила в “Шарманку”.
В 1994-м, во время первой выставки в Глазго Эд и Татьяна вытащили Климову в Шотландию, уже едва живую. “Эмнести” помогла организовать консультацию в онкологическом центре в Эдинбурге. Врачи за нее круто взялись – переливания, химиотерапия, радиотерапия, - и она ожила на глазах. Ей дали с собой гору лекарств, денег никаких не взяли – сказали, проживет еще лет десять, надо только кровь проверять и раз в три месяца переливать. Через три месяца она умерла в приемном покое на Березовой – не было крови для переливания
Эд делал тогда Титаник и слушал Альбинони. И у него все это кликнуло вместе в голове - обреченный полет в никуда всей этой компании мечтательных чудиков с короткими крылышками. Но все-таки – полет.
В 1995 Глазговский горсовет предоставил “Шарманке” помещение для галереи и мастерской. К 2003 году Берсудский всё это пространство забил полностью, построив еще дюжину кинематов. “Русская Тройка” и “Пизанская башня”, “Аврора” и “Крестоносец”, “Ноев Ковчег” и “Мастер и Маргарита”, “Шаман” и “Мост Ватерлоо”.
Фонограмму к одному из кинематов записал старый друг Берсудского - художник Борис Аксельрода (Аксель), ещё одна легендарная фигура питерского андеграунда. Это в мансарде Акселя, где собирались музыканты, художники и поэты, Анри Волохонский когда-то за полчаса написал едва ли не самый популярный текст эпохи – “над небом голубым есть город золотой...”. Атмосфера сборищ в мансарде не понравилась компетентным органам, и Акселя вынудили уехать из страны, дав 72 часа на сборы. 20 лет спустя Эдуард нашел старого друга на берегу Галилейского моря. И вот теперь голосом Акселя поёт и одновременно крутит ручку шарманки здоровенный печальный бык-монстр с вывернутыми губами, огромным вспухшим носом. Из широченных ноздрей, как крупные капли, повисли два грязно-коричневых шарика, которые движутся в такт музыке. “Разлука ты, разлука...” - хриплым тоскливым голосом выводит этот жутковатый сопливый шарманщик, притоптывает страшной железной ногой в огромном ботинке, как в протезе. Кинемат называется “Автопортрет с обезьянкой”, и маленькая поникшая обезьянка тоже присутствует где-то внизу, под стулом, между ног у великана.
Татьяна Жаковская: Как у него возникают темы, он и сам объяснить не может. Он - человек интуитивный. Я с ним 20 лет работаю, и не знаю, как у него башка устроена, и откуда это все берется. Он и сам не знает, и объяснить этого не может. Иногда заводка идет от того, что какую-то старинную часть машины ему дали, какую-то деталь. Например, я нашла ему на E-bay яблокорезку индустриальную, сделанную в Америке в 1870-м каком-то году. Через два месяца она превратилась в кинемат, который называется “Едоки яблок”. Она там превратилась в лошадь, у которой яблоко перед мордой, а на спине у этой лошади сидят Адам и Ева, и Ева ему предлагает яблоко, а он так думает, отворачивается от нее, отказывается от этого дела, потом поворачивается опять, она ему опять предлагает, он опять думает, отказывается, и так это все ходит по кругу. Это все возникло из этой машины. Иногда это его сновидения или не сновидения, а просто дневное видение, наяву. Не знаю, когда это его посещает, но что-то его посещает, он сам говорит, что это не он сделал эти кинематы, они сами выросли, а он им только помог воплотиться в жизнь. Он - из людей, которым диктуют. Вообще-то он, собственно говоря, раб лампы - ничего другого он не делает, и делать не может. То есть, если его попросить вбить гвоздь на кухне, будет выбита штукатурка, будет поломан гвоздь, упадет молоток. Как я говорю, у него в мастерской две руки – правые, а вне мастерской две руки - левые. Совершенно непонятно, это просто другой человек. В мастерской он привык проводить 12 часов в день семь дней в неделю, ему теперь 70, значит, он теперь проводит 10 часов в день шесть дней в неделю. Субботу я отвоевала, в субботу мы ездим на природу.
Наталия Казимировская: В 1999 году Эдуард Берсудский и Тим Стэд осуществили, наконец, совместный проект, о котором мечтали много лет - построили “Часы Миллениум” для Королевского Музея в Эдинбурге. Это огромная 11-ти метровая башня похожа одновременно и на готический собор, и на дерево, обгоревшее во всех пожарах 20-го века. Несколько раз в день в ней разыгрывается механический спектакль на темы века минувшего – внизу дрессированная обезьянка крутит тяжелые колеса государственной машины и сторожит заключенного - вырезанный из дуба древний дух, в нефе люди, как вы и я, заняты своими любимыми играми – и маятник-зеркало включает зрителей в число действующих лиц, между тем как троица диктаторов увлеченно работает пилой, перерабатывая чьи-то жизни в опилки, а наверху кружится бесконечный круг отлетевших душ их жертв - тут и посаженный на кол интеллигент, и инвалид войны, и еврей, придавленный огромной шестиконечной звездой, и обнаженная женщина, опутанная колючей проволокой, и другая, обнимающая скелет давно погибшего возлюбленного... “Часы Милленниум”, первоначально построенные как временный объект, стали одним из самых популярных экспонатов музея и вошли в его постоянную коллекцию.
В центре новой галереи – особое пространство для старых кинематов – того же объема, что комната в квартире номер 50 на Московском проспекте, где он их построил – 18 квадратных метров. Более молодые расположились на оставшихся 280 квадратных метрах – за исключением “Пизанской башни”, которая не влезла по высоте и теперь будет жить в МАДА – Иерусалимском музее Науки
Два “выставочных набора” – “Путешествующий цирк” и “Готическая кинетика” будут отдыхать между гастролями в отапливаемом подвале. Скучать им, судя по всему, не придётся. В прошлом году они участвовали в фестивалях в Лондоне и в Лилле, недавно закончилась трехмесячная выставка в Гранаде, а летом они будут играть спектакли в Тель-Авиве. Там их уже ждут поклонники “Шарманки” – несколько лет назад выставку в Иерусалимском музее науки посетило 40 тысяч человек, а два кинемата – один заказанный, другой недавно подаренный музею – прописаны там постоянно.
Татьяна Жаковская: Сейчас главным работником нашего театра оказался мой сын Сережа, который в первый раз увидел эти кинематы, когда ему было 6 лет. Сейчас ему 30, он получил образование уже здесь, в Театральной академии Глазго. С нами он работает с 12 лет, он замечательный театральный художник по свету, очень успешный. Мы невольно тормозим его карьеру, потому что сейчас пошло огромное количество гастролей, он практически технический менеджер “Шарманки”, плюс он делает весь свет и всю фонограмму. Скажем, новую галерею построил он, я к этому вообще не притрагивалась.
Наталия Казимировская: В прошлом году экспертный совет Золотой Маски порекомендовал показать “Шарманку” в программе “Маска+”, но у администрации фестиваля не нашлось средств. Так что единственный представитель “Шарманки” на родине – небольшой кинемат, который Эдуард подарил музею нон-конформистского искусства на Пушкинской 10 в Петербурге. Навеянный Берсудскому воспоминаниями послевоенного детства, безногий инвалид на тележке, которая стала его домом и миром, стережет вход в хранилище памяти о Газаневщине и о тех выходцах из России, многих из которых уже нет, а многие – далече...
Наталия Казимировская: Эдуарда Берсудского я встретила впервые в начале 80-ых годов в Питере в гостях у Евдокии Петровны Кузьминской – матери уехавшего уже к тому времени в Америку поэта Кости Кузьминского. Берсудский пригласил меня посмотреть его произведения. Он жил на Московском проспекте у метро “Электросила”, и вся его квартира была заполнена, как мне тогда показалось, какими-то полыми стволами деревьев, внутри которых на разных уровнях размещались маленькие, вырезанные из дерева фигурки, возникали какие-то сценки и сюжеты. Берсудский нажимал на невидимые кнопки или рычаги, и всё это начинало крутиться, вертеться, подсвечиваться, жить своей жизнью. Это было чудо, волшебство, магия! А за окном – хмурый грязноватый рабочий район, серые усталые люди, потоками вливающиеся в здание метро...
Творческое становление Эдуарда Берсудского пришлось на 70-ые годы - период пышного расцвета питерского андеграунда, он выставил свои работы на прогремевшей выставке авангардного искусства в Доме культуры Невский и вошёл в компанию тех, кого сегодня считают представителями культурного явления, называемого “газоневщиной”, по имени двух знаменитых питерских выставок в Доме культуры Газа и Доме культуры Невском.
“Газоневщина” - это было не просто узко цеховое художническое явление, но общекультурное. Цеховых границ между художниками, поэтами, фотографами и просто сочувствующими, как вспоминают “газоневщики”, почти не существовало. В книге, изданной в серии “Авангард на Неве”, “газоневщина” определяется как игровая площадка, на которой проявили себя разные таланты: художники, фотографы, поэты, писатели, коллекционеры, искусствоведы. И не случайно встреча Берсудского и известного питерского театроведа и режиссёра народного театра “Четыре окошка” Тани Жаковской, привела к коренным переменам, как в его личной жизни, так и в его творческой судьбе. Жаковская была потрясена талантом и личностью Берсудского, она начала действенно и активно помогать мастеру создавать свой театр – театр движущейся скульптуры, театр кинематов.
Татьяна Жаковская: В 1988 году меня привели в квартиру под номером 50 на Московском проспекте города, тогда еще Ленинграда. Совершенно нормальный подъезд, совершенно нормальная лестница, совершенно нормальный вход в квартиру. Потом открывается дверь… Я, в общем, не поняла, куда я попала. Потому что это было совершенно явное пятое измерение. Там был целый мир, у меня был почти испуг, потому что я не понимала, как такое может где-то помещаться в обыкновенной комнате обыкновенной питерской квартиры. И, на мой взгляд, это был лучший театр, который я видела в своей жизни. Это был театр без живых актеров. Я могу подвести теоретическую базу и сказать, что это осуществленная мечта Гордона Крэга или, если смотреть еще больше вглубь веков, осуществленная мечта фон Кляйста, который писал о том, что есть вещи доступные марионетке и недоступные живому актеру. Но вот если бы еще нашелся такой гениальный механик, который бы сделал так, чтобы не было еще и кукловода, чтобы еще и марионетка была механической - вот Берсудский это создал. Это была Вселенная. Это выглядит, как средневековый город, это модель мира, в котором есть Ярмарка, практически как городок аттракционов, как игровой такой кинемат - горбун, жонглеры, клоуны, акробаты, Цирк, как мы любим в детстве. Потом это Вавилон, Вавилонская башня, где все что-то делают и ничего не происходит. И это - наша взрослая жизнь. И Замок, который выглядит как машина Франца Кафки, это как тюрьма, пыточные агрегаты. Это то, через что мы все проходим раньше или позже в нашей жизни. И Корабль, который такой железный Корабль дураков, который никого никуда не может увезти. Но мы все как-то пытаемся куда-то уехать. И Маяк рядом с ним, как вход в гавань, а на этом Маяке - три этажа. Там Астроном, Алхимик и Механик. И наверху еще Ангел. Все это был мир.
Наталия Казимировская: Летом 1989 года кинематы Берсудского переехали из его 18-метровой комнаты (к тому моменту забитой ими до отказа) в 80 квадратных метров бывшего детского садика “Электросилы” на Московском проспекте 151А и там к новому 1990 году открылся Кинематический театр “Шарманка” - один из сотни новых театров, выросших в эту перестроечную пору в Петербурге, как грибы после дождя. Возможно, его жизнь оказалась бы такой же недолгой, как у большинства коллег, если бы среди первых его зрителей не оказалось пары туристов из Шотландии - замечательного скульптора Тима Стэда и его жены, лингвиста Мэгги, которые стали верными друзьями “Шарманки”.
Берсудский увлеченно заполнял новое пространство. Вдохновленный выставкой знаменитого швейцарского скульптора – кинематиста Тэнгли, которую он увидел в Москве в 1990 году, и не связанный больше необходимостью зарабатывать на жизнь работой в котельной, он построил масштабный кинематический триптих “Пролетарский привет мэтру Жану Тэнгли от мастера Эдуарда Берсудского из колыбели трёх революций”. За пятнадцать минут три кинемата - Карл Маркс, Кремлёвский мечтатель, и Осенняя прогулка в эпоху перестройки – разыгрывают краткий курс истории коммунизма в России. Премьера совпала со днем августовского путча в 1991, а через две недели туристы из Швейцарии сообщили о смерти адресата послания – Жана Тенгли.
В 1991 году “Шарманка” выехала на свои первые гастроли – на фестиваль в Утрехт. Спектакли проходили в музее “От музыкальных часов до шарманок” - среди богатейшей в Европе коллекции механической музыки. Успех был феноменален – количество спектаклей пришлось утроить, чтобы вместить всех желающих. У Тима и Мегги Стэд, которые пытались организовать гастроли “Шарманки” в Шотландии, появился серьезный козырь. В конце концов они заразили своим энтузиазмом директора Глазговских музеев Джулиана Сполдинга.
Джулиан Сполдинг: “Когда я впервые увидел “Шарманку”, я сразу же понял, что должен сделать что-то с этими произведениями, хотя и предчувствовал, что это доставит мне множество проблем. Сейчас-то я уже знаю, насколько верным было это предчувствие.... Но помочь “Шарманке” было абсолютно необходимо, ведь эти творения совершенно уникальны...”
Наталия Казимировская: Ситуация в России между тем резко изменилась... В книге “Газоневщина” авторы цитируют Эдуарда Берсудского, отвечающего на вопросы о причинах, вынудивших его покинуть страну.
Диктор: “Нам сказали, что за помещение на Московском проспекте мы должны платить 500 долларов в месяц. В те годы это была для нас немыслимая сумма. В этот момент нам предложили сделать выставку в Лейпциге. И мы поехали туда. Я тогда не думал, что останусь. Мы собрали всё: и железо, и деревяшки. Выставка была в огромном помещении, длилась месяц. Это произошло в 1993 году, в мае. Туда приехал директор музеев города Глазго Джулиан Сполдинг. Сказал, что покупает три работы, так как собирает экспонаты для будущего музея современного искусства. Это человек смелый, умный, авантюрный. Он очень любил Жана Тенгли. Но Жан Тэнгли к этому времени умер, наверное, поэтому он занялся моими работами. Я тогда ещё не понимал, что это такое: деньги, фунты, доллары. Я и сейчас этим не очень интересуюсь. Он предложил нам выставку в Глазго. Я не сказал ему “нет”, как вы понимаете – возвращаться нам было некуда. Ну, мы и отвезли всё в Шотландию”.
Наталия Казимировская: Жизнь в Шотландии началась в деревне Бленсли, где Тим и Мэгги сняли для “русских” маленький полуразвалившийся коттедж. Готовясь к выставке, Эд построил два кинемата в бывшем коровнике, а в бывшей конюшне – ещё один. Когда эти кинематы уехали на выставку в Глазго, он в том же коровнике соорудил Титаник, который был немедленно куплен Сполдингом.
Музыку Альбинони Берсудский использовал для своего кинемата Титаник. Эта работа Берсудского посвящена Рите Климовой. Рита Климова - подружка Иосифа Бродского, Револьта Пименова, Кости Кузьминского, а также всей прочей тусовки 70-х. Она была судима и посажена за распространение самиздата. Берсудский до этого вообще политикой не интересовался – делал свои игрушки в фольклорно-лубочном стиле, а тут его достало. Он день за днем сидел на ее процессе и по сей день вспоминает, как в бессильной ярости шел по Фонтанке следом за коротконогой прокуроршей. После этого процесса стиль его работ кардинально изменился – в них вошли Кафка и Босх. Рита Климова писала ему из ссылки, а вернувшись в Питер, тяжело больная, часто приходила в “Шарманку”.
В 1994-м, во время первой выставки в Глазго Эд и Татьяна вытащили Климову в Шотландию, уже едва живую. “Эмнести” помогла организовать консультацию в онкологическом центре в Эдинбурге. Врачи за нее круто взялись – переливания, химиотерапия, радиотерапия, - и она ожила на глазах. Ей дали с собой гору лекарств, денег никаких не взяли – сказали, проживет еще лет десять, надо только кровь проверять и раз в три месяца переливать. Через три месяца она умерла в приемном покое на Березовой – не было крови для переливания
Эд делал тогда Титаник и слушал Альбинони. И у него все это кликнуло вместе в голове - обреченный полет в никуда всей этой компании мечтательных чудиков с короткими крылышками. Но все-таки – полет.
В 1995 Глазговский горсовет предоставил “Шарманке” помещение для галереи и мастерской. К 2003 году Берсудский всё это пространство забил полностью, построив еще дюжину кинематов. “Русская Тройка” и “Пизанская башня”, “Аврора” и “Крестоносец”, “Ноев Ковчег” и “Мастер и Маргарита”, “Шаман” и “Мост Ватерлоо”.
Фонограмму к одному из кинематов записал старый друг Берсудского - художник Борис Аксельрода (Аксель), ещё одна легендарная фигура питерского андеграунда. Это в мансарде Акселя, где собирались музыканты, художники и поэты, Анри Волохонский когда-то за полчаса написал едва ли не самый популярный текст эпохи – “над небом голубым есть город золотой...”. Атмосфера сборищ в мансарде не понравилась компетентным органам, и Акселя вынудили уехать из страны, дав 72 часа на сборы. 20 лет спустя Эдуард нашел старого друга на берегу Галилейского моря. И вот теперь голосом Акселя поёт и одновременно крутит ручку шарманки здоровенный печальный бык-монстр с вывернутыми губами, огромным вспухшим носом. Из широченных ноздрей, как крупные капли, повисли два грязно-коричневых шарика, которые движутся в такт музыке. “Разлука ты, разлука...” - хриплым тоскливым голосом выводит этот жутковатый сопливый шарманщик, притоптывает страшной железной ногой в огромном ботинке, как в протезе. Кинемат называется “Автопортрет с обезьянкой”, и маленькая поникшая обезьянка тоже присутствует где-то внизу, под стулом, между ног у великана.
Татьяна Жаковская: Как у него возникают темы, он и сам объяснить не может. Он - человек интуитивный. Я с ним 20 лет работаю, и не знаю, как у него башка устроена, и откуда это все берется. Он и сам не знает, и объяснить этого не может. Иногда заводка идет от того, что какую-то старинную часть машины ему дали, какую-то деталь. Например, я нашла ему на E-bay яблокорезку индустриальную, сделанную в Америке в 1870-м каком-то году. Через два месяца она превратилась в кинемат, который называется “Едоки яблок”. Она там превратилась в лошадь, у которой яблоко перед мордой, а на спине у этой лошади сидят Адам и Ева, и Ева ему предлагает яблоко, а он так думает, отворачивается от нее, отказывается от этого дела, потом поворачивается опять, она ему опять предлагает, он опять думает, отказывается, и так это все ходит по кругу. Это все возникло из этой машины. Иногда это его сновидения или не сновидения, а просто дневное видение, наяву. Не знаю, когда это его посещает, но что-то его посещает, он сам говорит, что это не он сделал эти кинематы, они сами выросли, а он им только помог воплотиться в жизнь. Он - из людей, которым диктуют. Вообще-то он, собственно говоря, раб лампы - ничего другого он не делает, и делать не может. То есть, если его попросить вбить гвоздь на кухне, будет выбита штукатурка, будет поломан гвоздь, упадет молоток. Как я говорю, у него в мастерской две руки – правые, а вне мастерской две руки - левые. Совершенно непонятно, это просто другой человек. В мастерской он привык проводить 12 часов в день семь дней в неделю, ему теперь 70, значит, он теперь проводит 10 часов в день шесть дней в неделю. Субботу я отвоевала, в субботу мы ездим на природу.
Наталия Казимировская: В 1999 году Эдуард Берсудский и Тим Стэд осуществили, наконец, совместный проект, о котором мечтали много лет - построили “Часы Миллениум” для Королевского Музея в Эдинбурге. Это огромная 11-ти метровая башня похожа одновременно и на готический собор, и на дерево, обгоревшее во всех пожарах 20-го века. Несколько раз в день в ней разыгрывается механический спектакль на темы века минувшего – внизу дрессированная обезьянка крутит тяжелые колеса государственной машины и сторожит заключенного - вырезанный из дуба древний дух, в нефе люди, как вы и я, заняты своими любимыми играми – и маятник-зеркало включает зрителей в число действующих лиц, между тем как троица диктаторов увлеченно работает пилой, перерабатывая чьи-то жизни в опилки, а наверху кружится бесконечный круг отлетевших душ их жертв - тут и посаженный на кол интеллигент, и инвалид войны, и еврей, придавленный огромной шестиконечной звездой, и обнаженная женщина, опутанная колючей проволокой, и другая, обнимающая скелет давно погибшего возлюбленного... “Часы Милленниум”, первоначально построенные как временный объект, стали одним из самых популярных экспонатов музея и вошли в его постоянную коллекцию.
В центре новой галереи – особое пространство для старых кинематов – того же объема, что комната в квартире номер 50 на Московском проспекте, где он их построил – 18 квадратных метров. Более молодые расположились на оставшихся 280 квадратных метрах – за исключением “Пизанской башни”, которая не влезла по высоте и теперь будет жить в МАДА – Иерусалимском музее Науки
Два “выставочных набора” – “Путешествующий цирк” и “Готическая кинетика” будут отдыхать между гастролями в отапливаемом подвале. Скучать им, судя по всему, не придётся. В прошлом году они участвовали в фестивалях в Лондоне и в Лилле, недавно закончилась трехмесячная выставка в Гранаде, а летом они будут играть спектакли в Тель-Авиве. Там их уже ждут поклонники “Шарманки” – несколько лет назад выставку в Иерусалимском музее науки посетило 40 тысяч человек, а два кинемата – один заказанный, другой недавно подаренный музею – прописаны там постоянно.
Татьяна Жаковская: Сейчас главным работником нашего театра оказался мой сын Сережа, который в первый раз увидел эти кинематы, когда ему было 6 лет. Сейчас ему 30, он получил образование уже здесь, в Театральной академии Глазго. С нами он работает с 12 лет, он замечательный театральный художник по свету, очень успешный. Мы невольно тормозим его карьеру, потому что сейчас пошло огромное количество гастролей, он практически технический менеджер “Шарманки”, плюс он делает весь свет и всю фонограмму. Скажем, новую галерею построил он, я к этому вообще не притрагивалась.
Наталия Казимировская: В прошлом году экспертный совет Золотой Маски порекомендовал показать “Шарманку” в программе “Маска+”, но у администрации фестиваля не нашлось средств. Так что единственный представитель “Шарманки” на родине – небольшой кинемат, который Эдуард подарил музею нон-конформистского искусства на Пушкинской 10 в Петербурге. Навеянный Берсудскому воспоминаниями послевоенного детства, безногий инвалид на тележке, которая стала его домом и миром, стережет вход в хранилище памяти о Газаневщине и о тех выходцах из России, многих из которых уже нет, а многие – далече...
