Иван Толстой: Инженер-гидравлик, прославивший себя на этом поприще, и дипломат, сделавший свое имя еще знаменитей, Борис Александрович Бахметев родился в Тифлисе 130 лет тому назад: по одним источникам, 1 мая, по другим, 20 июля 1880 года. С именем Бахметева у исследователей наших дней прочно связан один из богатейших архивов русской эмиграции – расположенный в Нью-Йорке и принадлежащий Колумбийскому университету.
Историк Олег Будницкий, последний год работающий в Вашингтонских архивах, почти закончил биографию Бахметева. А несколько лет назад подготовил и снабдил комментарием трехтомную переписку Бахметева с другим знаменитым русским послом, парижанином Василием Маклаковым. Вот почему мы не сомневались, к кому обращаться в юбилейный год за рассказом о Борисе Бахметеве, чья биография читателям и слушателям в России мало известна. Попробуем с помощью Олега Витальевича Будницкого исправить это упущение.
Но первый вопрос я хочу задать немного более общий: каков, на взгляд историка, в целом характер дипломатических отношений России и Америки?
Олег Будницкий: Дипломатические отношения складывались по-разному, иногда они были очень теплыми и даже дружественными, как, скажем, в эпоху Гражданской войны, когда Россия поддержала законное правительство США (даже в военной демонстрации российский флот прибыл к американским берегам), до не слишком хороших. И вот такими, не слишком хорошими, они были как раз в период Первой мировой войны.
В 1911 году был денонсирован Российско-американский торговый договор, заключенный аж в 1832 году, и причиной того стала, кстати, дискриминация евреев в России. Речь шла о паспортном вопросе. Я не буду вдаваться в детали, но суть та, что американские граждане, евреи, приезжая в Россию, должны были подвергаться таким же ограничительным мерам, как евреи российские, в особенности, если они были бывшими российскими подданными. И эта ситуация была, с точки зрения американской демократии и американского понимания гражданских прав, нетерпимой. И кончилось это тем, что был разорван Российско-американский торговый договор.
В годы Первой мировой войны США морально поддерживали противников Германии, хотя были и сторонники ее. Более того, с какого-то момента США стали поддерживать союзников и материально, финансово, выделяя колоссальные кредиты под закупки вооружения и позволяя осуществлять гигантские заказы вооружения, боеприпасов и обмундирования на американских же заводах. Тем паче, что военная индустрия США развивалась очень бурными темпами в силу мировой войны, было много заказов, и спрос, естественно, рождал предложение. Но эти кредиты отпускались кому угодно - они отпускались Британии, они отпускались Франции - только не России. И хотя Россия заказывала много вооружения и других материалов, в том числе и гражданского, промышленного значения в США, но она это делала за счет британских кредитов. Выступали посредниками британцы, выступал посредником Банк Моргана, а непосредственно российскому правительству кредиты отпускались в минимальном размере и без гарантий американского правительства, на страх частных банков. Естественно, частные банки особенно не хотели рисковать, и непосредственное кредитование России было минимальным.
Все это резко поменялось после Февральской революции. Но вообще, надо сказать, что самодержавие, царизм, который на самом деле был пережитком прошлого, хотя в России было уже не вполне самодержавие (была де факто конституционная монархия), тем не менее, власть императора была очень велика и, разумеется, это в корне противоречило принципам американского миропонимания и американского политического устройства. Когда произошла Февральская революция, то отношение США к России резко изменилось. США стали первой страной, которая признала демократическую Россию, и США вступили в войну 1917 года на стороне союзников. И в этой ситуации очень важны были усилия дипломатов по получению американских кредитов. Это было самое главное. И на американские же кредиты в США необходимо было заказать огромное количество различных материалов военного и полувоенного назначения. Прежде всего, речь шла об оборудовании для железных дорог - о рельсах, о паровозах, о вагонах, и так далее. Главной проблемой в России было не вооружение (его было достаточно), а транспорт. Как доставлять вооружение на фронт, как эвакуировать раненых, как осуществлять гражданские перевозки? Как мы знаем, одним из поводов революции стало то, что Петроград не обеспечили хлебом в нужное время, и не потому, что хлеба в стране не было, а потому, что транспорт был в состоянии полной разрухи. А США в отношении железнодорожного транспорта были страной номер один в мире. И в этой ситуации очень важны были дипломатические контакты.
Прежний посол, фамилия которого была Бахметьев (звали его Георгий Петрович, иногда его называли Юрий), это человек старой школы, который не принял ни в коем случае революцию и подал в отставку. Впрочем, особенно выбора у него и не было, ведь министром иностранных дел стал Павел Николаевич Милюков, тот самый Милюков, высылки которого из страны добивался Бахметьев, будучи послом в Болгарии в свое время. Милюков был приглашен читать лекции туда, и Бахметьев всячески хотел его выпихнуть из страны, не допустить, с его точки зрения, этого чуть ли не революционера для чтения лекций братьям-славянам: мало ли чего этот Милюков там наговорит. Так что подал бы он добровольно в отставку или нет, я думаю, что дни его в качестве посла были сочтены, он ушел.
И на смену ему прибыл - кто? Опять же, Бахметьев, но - Борис Александрович. Это был полный однофамилец прежнего посла, никаких родственных отношений у них не было. Видимо, чтобы их как-то различали, Бахметьев номер два, который впоследствии стал Бахметьевым номер один (в том смысле, что когда мы произносим фамилию Бахметьев, мы имеем в виду, прежде всего, Бориса Александровича Бахметьева, а не его предшественника), так вот, Бахметьев номер два (по времени, а не по значению) поменял одну букву в своей фамилии. Он писался раньше Бахметьев, с мягким знаком, а потом стал писаться без мягкого знака - Бахметев. Это путают до сих пор, но я думаю, что мне удалось восстановить правильное написание его фамилии, опираясь не собственноручные подписи и собственноручные бумаги, написанные самим Борисом Бахметевым.
Иван Толстой: Олег Витальевич, и с каким же чувством приняла Америка этого нового Бахметева?
Олег Будницкий: С восторгом. Дело вот в чем. Борис Александрович Бахметев прибыл в Америку уже в третий раз, но, разумеется, в первый раз в качестве даже еще не посла, а главы Чрезвычайной миссии, в которую входило несколько десятков человек, представителей различных министерств и ведомств, от Министерства обороны до Министерства путей сообщения и сельского хозяйства. Миссия должна была заняться практической деятельностью по налаживанию отношений с США в экономической, военной и финансовой сфере.
Так вот, биография Бахметева весьма примечательная для России конца 19-го - начала 20-го века. Он родился в 1880 году в Тифлисе, в семье, я бы сказал, такого пионера-первопроходца. Его отец был предпринимателем, а Кавказ, который в то время достаточно бурно развивался в экономическом отношении, это было благодатное поле для того, чтобы достичь успеха в бизнесе, говоря современным языком. И его отец в этом бизнесе вполне преуспел, он занимался нефтью и различными другими проектами. Так вот, Бахметев поступил в Петербург, в Институт путей сообщения. Это было самое престижное высшее учебное заведение того времени, с очень высокими конкурсами, поскольку тогда строительство железных дорог и эксплуатация железных дорог приносили огромные деньги. Это можно сравнить сейчас (я думаю, слушатели в России меня поймут) с конкурсами в Губкинский институт нефти и газа - сейчас там льется такой золотой поток. А тогда это были железные дороги, железнодорожное строительство и все, связанное с их эксплуатацией. Бахметев поступил, отлично учился и, естественно (потому что это было характерно для очень большого числа молодых людей того времени), увлекся социализмом, да еще и в какой степени. Он стал социал-демократом, и довольно заметным, он прочел все три тома “Капитала”, прочел Адама Смита, Дэвида Рикардо и бог знает кого, но позднее он говорил, что понимал социализм в западноевропейском смысле, а не в том виде, который он приобрел впоследствии в Советском Союзе, что его воззрения были воззрениями такого гуманистического социалиста, и он даже утверждал в своих устных воспоминаниях, записанных одним американским журналистом в 1950 году, что он сохранил эти воззрения до того времени - гуманистический социализм. Хотя, если почитать его труды и посмотреть на его деятельность, то это, скорее, такой классический либерал.
Так или иначе, Бахметев имел определенные проблемы с полицией, мне приходилось читать протокол обыска, который был устроен в его квартире, но ничего там не нашли, хотя на самом деле Бахметев был активным социал-демократом. И как-то он умудрялся делать революционную карьеру и карьеру научную. И он попал в число тех выпускников института, которых отправили за границу для подготовки к профессорскому званию. Причем, он должен был профессорствовать в совершенно конкретном учебном заведении – в Политехническом институте в Петербурге. Этот институт был основан, по существу, Сергеем Юльевичем Витте, и идея была создать такое учебное заведение нового типа, где готовят новых людей для новой России.
Бахметев, который специализировался в гидравлике (так уж получилось, что вместо путей сообщения он занялся гидравликой и в этом очень здорово преуспел), был отправлен в Швейцарию, а потом в США, где стажировался почти два года, работал на постройке канала Эри и занимался одновременно пропагандой социализма среди русских эмигрантов. Он был известен в социал-демократических кругах Нью-Йорка под псевдонимом “товарищ Юрьев”.
В 1906 году “товарищ Юрьев” заочно был избран в ЦК РСДРП от меньшевиков, и даже участвовал в партийном суде над Лениным за публикацию брошюры, оскорбительной для его товарищей по партии. Вернулся Бахметев в Россию на излете революции 1905 года и, может быть, ему повезло в этом отношении: будь он в России и принимай более активное участие в практической революционной работе, возможно, жизнь бы его сложилась по-другому. Но она сложилась так, как сложилась: он вернулся, женился, поначалу получил место лаборанта в Политехническом институте, потом преподавал французский язык на кораблестроительном отделении, от революционной деятельности отошел и занялся исследованием переменных потоков жидкостей, поведения жидкостей в открытых каналах и так далее. Не буду вдаваться в те науки, в которых я не смыслю ровно ничего, могу лишь сказать, что он защитил докторскую диссертацию, стал сначала экстраординарным, а потом ординарным (то есть постоянным) профессором и сделал очень быстро блестящую академическую карьеру, стал выпускать монографии и, не ограничиваясь этим, основал проектную контору, для работы которой привлек не только русских, но также французских и швейцарских инженеров. Контора, которая проектировала гидроэлектростанции и все, что связано было с ирригацией, не только по заказам частных компаний, но и по заказам Третей Государственной Думы.
Я думаю, что мало кому известно, что Днепрогэс знаменитый был спроектирован в конторе Бахметева еще до Первой мировой войны. Но это были, конечно, не те масштабы, что у большевиков, и впоследствии Бахметев, уже будучи эмигрантом, досадовал в том отношении, что его проект реализовывался в относительной степени под руководством его же учеников и сотрудников, но не совсем так, как он его задумал. А именно, Бахметев говорил, что им нельзя было заливать пахотные земли, нельзя было заливать деревни, кладбища (то, что, не задумываясь, делали большевики), поэтому они волей-неволей были вынуждены себя ограничивать.
А второе, и более существенное - не было рынка для электроэнергии в то время. Проект не начал реализовываться немедленно из экономических соображений: кто бы эту энергию покупал? Она бы обошлась довольно дорого, и должны были быть потребители. Тем не менее, в сопоставимых ценах Бахметев оценивал свой проект в 17 миллионов рублей, а проект большевиков - в 150 миллионов. По его оценкам стоимость электроэнергии для советской промышленности была чрезвычайно высокой, и это производство было довольно затратным. Но, как мы знаем, поскольку де факто рыночные отношения были ликвидированы в Советском Союзе, затраты не особенно волновали власть.
Иван Толстой: Поразительно, что, оказывается, еще один большевистский проект принадлежал в своих истоках совершенно не им. Еще один миф развенчивается.
Олег Будницкий: Не только это. В конторе Бахметева был спроектирован также Волховстрой, и в конторе Бахметева был разработан проект ирригации Голодной степи - это тоже было по заказу Третьей Государственной Думы. То есть, преобразование России было задумано в весьма широких масштабах.
В нашем представлении период Третьей Думы - это какой-то такой вялотекущий период, когда преобладала партия, лояльная власти, лояльная императорскому правительству, когда в Думе не происходило особенных дебатов и страстей, сначала они как бы поддерживали Столыпина, а потом его приемника. Это и так, и не совсем так. Мы обращаем внимание только на политическую сторону вопроса, но кроме политической стороны вопроса были и другие вещи, которыми занималась Дума, в частности, разрабатывала проекты преобразования России, готовила пакет законов в этом отношении. И мало кому известно, что еще в думский период было принято решение о полной ликвидации неграмотности, о введении всеобщего начального образования. Ликвидация неграмотности в России должна была завершиться к 1920 году, без всяких большевиков и революций. Если бы не катастрофа, если бы не Первая мировая война и то, что за ней последовало - революция и гражданская война, – то, конечно, Россия была бы совсем иной, чем она стала.
Я не принадлежу к тем людям, которые считают, что Россия бы стала первой державой мира, и которые рассчитывали, что к 1950 году Россия бы была бы впереди планеты всей. Это неверные расчеты. Люди считают темп роста по периоду 1909-1913 годов, когда темпы роста были чрезвычайно высоки. Но ведь мы знаем, что период чрезвычайно высоких темпов неизбежно сменяется периодом рецессии или какими-то спадами. Равномерного движения бы не было. Но то, что страна была бы совсем другой, это безусловно. И Бахметев принимал в этом самое активное участие.
Когда началась война, он стал директором хирургического госпиталя. Понятно, что он не оперировал, а был административным директором. В госпиталь было превращено одно из общежитий Политехнического института. А потом, учитывая его американский опыт и прекрасное знание английского языка, Военно-промышленный комитет направил его в качестве своего представителя в США. В 1915-16 годах Бахметев ведал там заказами, которые продвигались по линии общественности, и помогал устанавливать связи и контакты с американскими предпринимателями. Этот опыт очень помог ему впоследствии, когда он стал послом.
После Февральской революции Бахметев, вернувшийся к тому времени в Россию, потому что скончался его отец и ему нужно было как-то урегулировать семейные дела, был назначен товарищем (то есть заместителем) министра торговли и промышленности в первом составе Временного правительства. И вполне логично было, что именно Бахметьев, когда возникла необходимость отправки чрезвычайной миссии в США, был назначен главной этой миссии и послом.
Иван Толстой: Олег Витальевич, а не случилось ли так с Бахметевым, как случилось в Париже с его коллегой Василием Маклаковым, который прибыл вручать посольские верительные грамоты на следующий день после Октябрьского переворота в Петрограде?
Олег Будницкий: Да, 8 ноября. Нет, он прибыл в июне 1917 года. Это было Великое посольство, они ехали по Транссибирской магистрали, через Владивосток и Японию, они с Западного побережья прибыли в Штаты, через Сиэтл и, далее, в Вашингтон. Тогда на самолетах не летали на такие расстояния, и они сначала по железной дороге путешествовали, потом морем.
Кстати, был такой забавный эпизод, когда во Владивостоке Совет рабочих депутатов выразил возмущение, что это за публика, куда они едут, что тут происходит (тогда ведь был период двоевластия, и непонятно, кто на самом деле реально управлял - то ли администрация, назначенная законным Временным правительством, то ли возникшие Советы, которые де факто стали второй властью), ко всеобщему удивлению Бахметев отправился в Совет и стал с этими людьми разговаривать, попросил одного из лидеров Советов показать, что тут происходит в порту. Все вытаращили глаза, извините за просторечье, Бахметев-то был социал-демократом в прежней жизни, он мог с ними говорить на одном языке, и это сразу почувствовали. Вот тут, может быть, началась его дипломатия, уже здесь, во Владивостоке, на уровне общения с Советом рабочих депутатов, и никаких проблем у посольства в отправке в Японию и далее уже из Японии в Штаты не возникало.
В Вашингтоне его встретили восторженно. Вот была Россия, такая дремучая, спящая, самодержавная, и, вдруг, там революция, демократия, свобода. И является посол, он выступал с речами в Конгрессе и в Сенате, говорил по-английски (английский у него был блестящий, впоследствии он даже выступал с какими-то комментариями и передачами по радио в Штатах), и он говорил то, что американские сенаторы хотели услышать, он говорил о великой дружбе двух демократий, старой демократии – Америки, и молодой демократии – России, он говорил о том, что русский народ будет биться до конца, что Россия никогда не выйдет из войны, и так далее. Не то, чтобы он обманывал американцев, он сам в это верил, во всяком случае, хотел верить.
Он был принят президентом Вильсоном в Белом Доме, вручил ему верительные грамоты и стал послом. Это был дипломат совершенно нового типа, во всяком случае, по сравнению с его предшественником, он отлично понимал значение общественного мнения в Америке и то, что Америка это отнюдь не такая централизованная страна, как Россия, да и многие другие европейские страны, что здесь очень много зависит от частных предпринимателей и, опять же, от общественного мнения. Он совершил беспрецедентное в истории русской дипломатии турне по Штатам, за три-четыре месяца он выступал, по меньшей мере, 26 раз на различных митингах и собраниях, в том числе, на огромном митинге в Нью-Йорке – в Мэдисон Сквер Гарденс собралось просто несколько десятков тысяч человек, причем некоторые старые эмигранты с удивлением узнали “нашего товарища Юрьева”. Выяснилось, что этот новый посол, это тот самый человек, молодой тогда еще, который занимался социал-демократической пропагандой в Нью-Йорке в 1905 году.
Но, несмотря на то, что Бахметеву удалось наладить тесные отношения с администрацией, он понимал, что многое означает не только дипломатия публичная, но и дипломатия закулисная, в частности, он нашел ход к полковнику Эдварду Хаузу, советнику президента Вильсона по внешнеполитическим вопросам, бывал у него в имении Магнолия, и Хауз записал в своем дневнике с восторгом, что “мы с ним говорили на одном языке”. Он имел в виду, конечно, не английский язык, он имел в виду либеральные идеи и убеждения Бахметева.
Иван Толстой: Олег Витальевич, вообще, какую же дипломатическую философию, политическую философию исповедовал Бахметев? Успел ли он понять те цели и те задачи, которые ставило перед ним его правительство, Временное правительство, пославшее его из Петрограда? Ведь оно само пребывало в некотором разброде, известны же их идейные и мировоззренческие шатания. Какую же линию, какую часть политического спектра представлял Бахметев как дипломат? Как он понимал интересы России?
Олег Будницкий: Хороший вопрос. Интересы страны заключались, прежде всего, в том, чтобы получить деньги, вернемся на грешную землю от идей демократии и всего прочего. Получить деньги было очень сложно, потому что американцы были хорошо осведомлены о том, что происходит в России, что правительство находится в очень шатком положении, что очень сильны антивоенные настроения и что те кредиты, которые могут быть отпущены, и те товары, которые будут закуплены, они потом могут оказаться в руках неизвестно кого. Бахметеву были обещаны кредиты на общую сумму до 450 миллионов долларов. Это и много, по тем временам, и гораздо меньше, чем России было нужно. И это в разы меньше, чем было выделено Великобритании и Франции. И по понятным причинам – американцы не слишком верили в прочность Временного правительства, и были в этом отношении правы.
Реально было отпущено еще меньше денег, успели перевести на счета в общей сложности 187 с половиной миллионов долларов. Но это отдельная история. И даже в то время Бахметеву удалось заготовить, как с помощью старых британских кредитов, так и за счет новых кредитов, значительное количество различного снаряжения, прежде всего, железнодорожного: десятки паровозов, тысячи тонн рельсов, и так далее, плюс различное военное оборудование, вплоть до подводных лодок. Проблема была в том, что это было очень тяжело вывезти. И к моменту падения Временного правительства в Штатах находилось примерно (я назову это в виде веса) различных товаров, различной продукции, намеченной для отправки в Россию, примерно 500 тысяч тонн. Это я подробно описал в своей книжке “Деньги русской эмиграции. Колчаковское золото”. А что касается его идей политических и далекоидущих, то он считал, что нужно привлекать в Россию американский опыт, использовать в России американский опыт, американских советников и привлекать в Россию американский капитал. Он считал, что в отличие от капитала европейского, который, вслед за экономическими преференциями, хочет получить и политические. Американский капитал – другой, и американцы, которые далеко, они не заинтересованы в тех или иных политических преференциях, которые важны для британцев, немцев или французов. И он считал американскую модель общества… Смотрите, - говорил он, - я вам покажу на примере: Америка очень большая страна, как и Россия, в Америке, так же как у нас, другая колея железнодорожная, другие масштабы, другой размах, Америка децентрализована в значительной степени, и Россия, как гигантская страна, она тоже не может управляться из одного центра, различные регионы России должны получить значительную степень самоуправления, и так далее. Был один забавный момент, я бы сказал, в философии и дипломатии Бахметева. Он считал, что американцы - это нация молодая, они не слишком поднаторели в европейской дипломатии, и Россия, которая все-таки имеет большой опыт и школу, должна быть таким наставником американцев в европейских делах. Это было довольно смешно, учитывая то состояние, в котором находилась Россия. С другой стороны, зная, как объегорили, называя вещи своими именами, Вильсона в Париже Клемансо и Ллойд Джордж, то, возможно, советы прожженных русских дипломатов были бы весьма нелишними для идеалистического президента Америки.
Иван Толстой: И как же они его объегорили?
Олег Будницкий: Ну, как? Америка ведь сыграла решающую роль в исходе войны. Когда высаживались каждый месяц десятки тысяч американских солдат и когда потом к нам пошло еще более широким потоком, чем раньше, американское вооружение, оборудование, деньги и прочее, то это сыграло решающую роль в поражении Германии. И что Штаты получили взамен? А ничего. Они хотели как-то устроить мир так, чтобы мир стал (это я использую выражение Бахметева) “безопасен для демократии”. В итоге Великобритания и Франция пошли по пути тех самых империалистических захватов, предела мира и проведения того или иного влияния, против которого предостерегали США. И даже любимое детище Вильсона, ради которого он отказался от многих вещей - Лига Наций, - в итоге, получилась не слишком эффективной организацией. И, как известно, вот эта дипломатия Вильсона, в итоге они были с большим разочарованием встречены в Америке. “А за что мы, собственно, воевали?” - был такой вопрос. Вильсон, как мы знаем, проиграл выборы, и Америка перешла к политике изоляционизма, невмешательства в европейские дела, что потом с большим трудом преодолеть Рузвельту. И США, которые собственно стояли у истоков Лиги Наций, это была, еще раз повторяю, излюбленная идея Вильсона, они в Лигу Наций не вступили - вот, о чем парадокс. И в итоге Вильсон остался у разбитого корыта, не считая того, что благодаря усилиям США и лично президента Вильсона война была выиграна союзниками, а не Германией, не странами Германского блока. Так что такая была история.
И Парижская конференция стала, в общем, с моей точки зрения, да и с точки зрения, как я понимаю, большинства историков дипломатии, поражением американской политики, поражением американской дипломатии. Вильсону не удалось провести в жизнь те идеи, которые он считал правильными.
Иван Толстой: Как долго Борису Бахметеву удалось просуществовать в дипломатическом статусе?
Олег Будницкий: Пять лет, ровно пять лет - до июня 1922 года
Иван Толстой: Каковы же достижения Бахметева на посольском посту?
Олег Будницкий: Первое достижение – то, что он остался в статусе посла, в качестве представителя русского народа. Непонятно было, как себя вести после большевистского переворота. Была некоторая пауза, замерло и американское правительство, и посольство. После чего Бахметев направил послание в Госдепартамент (я думаю, что это было согласовано заранее), в котором писал, что большевики не отражают интересы русского народа, что это кучка предателей, захвативших власть, и что Россия их не признает, а он остается в качестве посла, представляющего интересы русского народа, а не большевиков. И этот статус был признан.
Уже был прецедент ранее, такая же была история с Мексикой, с мексиканским послом, в эпоху всяких революционных событий в Мексике, но, тем не менее, это была не Мексика, а Россия. И интересно, что такая же история произошла практически со всеми представителями России эпохи Временного правительства - они практически все сохранили дипломатические статус, большевиков не признавали. Это - первое.
Второе и самое важное в этой истории, что Бахметев остался не только символом России, уже канувшей в небытие, он получил право распоряжаться тем имуществом и теми деньгами, которые находились на счетах посольства. Это было очень важно. Конечно, это все было под контролем Госдепартамента и министерства финансов, и каждый платеж, более или менее серьезный, с посольского счета согласовывался в этих двух ведомствах. Но смотрели на это очень либерально, и достаточно было позвонить по телефону и получить такого рода одобрение.
В чем был интерес американского правительства, интерес правительства и посольства? Во-первых, посольство стало удобным каналом для снабжения антибольшевистских сил в России. Скажем, через посольство было отправлено вооружение для Чехословацкого корпуса. Впоследствии посольство обеспечило колоссальные поставки для белых армий в России, прежде всего, для армии Колчака. У нас вот принято говорить о помощи мирового империализма, о том, что США поставили то-то и то-то… Это не США поставили, это поставило российское посольство в США. Конечно, с согласия и при помощи американского правительства и, в общем-то, на американские деньги или на остатки британских кредитов. Но Бахметеву разрешали этим пользоваться, и он и его команда (второе лицо в посольстве, финансовый агент Сергей Антонович Угет, секретарь посольства Михаил Михайлович Карпович, военный агент Николаев (правда, потом он ушел в отставку) и некоторые другие активнейшем образом занимались снабжением антибольшевистских сил. Больше всего досталось Колчаку, кое-что перепало Деникину, а какие-то остатки еще попали и к Врангелю, ибо уже в период Врангеля, в период избирательной кампании и разочарования в европейских делах, в общем-то, американское правительство было вынуждено отказаться от поставок в Россию, поставок одной из противоборствующих сторон, хотя дипломатически оно поддерживало антибольшевистские движения. Далее, Бахметьеву удалось консолидировать русский дипломатический корпус, он сыграл в этом очень важную роль и идея создания какого-то представительного органа исходила от него и, в конце концов, реализовалась в формировании Русского политического совещания в Париже, в которое входили все послы, по крайней мере, виднейшие послы, и ряд крупных русских политических деятелей, оказавшихся за границей, самого разного толка, от бывшего народовольца Сергея Иванова и террориста Бориса Савинкова до Петра Струве, который к тому времени был уже весьма консервативен, и Сергея Дмитриевича Сазонова, бывшего посла, бывшего министра иностранных дел императорского правительства. Был такой широкий фронт представлявших различные слои, различные грани русского политического спектра, объединявшегося одним - антибольшевизмом.
И Бахметев прибыл в Париж как раз во время конференции и провел там более полугода, пытаясь, как и другие русские дипломаты, лоббировать интересы России и пытаясь сохранить единство России, целостность. Это одна из главных идей Бахметева, что сильная Россия выгодна западным державам, прежде всего, Америке. США, кстати говоря, в отличие от Великобритании и Франции, очень долго настаивали на сохранении, по крайней мере, юридически, единства бывшей Российской Империи, за исключением Финляндии и Польши (все были согласны, что эти территории, эти страны должны получить независимость), но США одними из последних признали, скажем, Прибалтийские республики и некоторые другие вещи.
Но здесь, увы, мало чего можно было добиться, поскольку сила была не на стороне России, и как-то серьезно повлиять на решение великих держав российская дипломатия не могла, хотя прилагала к этому большие усилия. Своей важнейшей дипломатической победой Бахметев считал так называемую “ноту Колби” - ноту нового госсекретаря, сменившего Лансинга, от 10 августа 1920 года, в которой четко провозглашалась американская позиция. Хотя американцы престали позволять посольству посылать снабжение в Россию, они четко объявили о том, что они большевизм ни при каких условиях не поддержат, и это была чрезвычайно важная декларация в то время. Проект ноты писал Джон Спарга, бывший британский социалист, который перебрался в Америку, поменял свои социалистические убеждения на христианские, был известным публицистом, был близок Госдепартаменту и был приятелем Бахметева. А проект ноты написал Бахметев. Я нашел письмо Бахметева Джону Спарга в Бахметевском архиве (там три коробки их переписки), и в письме Бахметева совершенно четко сформулированы основные положения, которые были изложены в ноте, написанной Спарга и подписанной госсекретарем. Это было колоссальной степени влияние, на самом деле, чтобы посол иностранной державы де факто писал проект ноты от имени американского правительства. Конечно, не Бахметев формировал американскую политику в отношении России, но, по точному выражению Линды Килин, Бахметев “помогал формулировать эту политику”. Но не есть ли формулирование (от слов же зависит очень много) политики, оформление ее в слова, формированием этой политики?
Так или иначе, влияние Бахметева было, хотя оно было все-таки не решающим и не определяющим. В конечном счете, решали американцы, как себя вести: они прислушивались к послу, они спрашивали его, консультировались с ним, но решали все-таки в Госдепартаменте, в Белом Доме, а не в русском посольстве. Это надо отчетливо понимать. Но в той ситуации, в которой был Бахметев, без какого-либо правительства за спиной, это была, я считаю, все-таки дипломатия высшего класса. Он выжал из своего положения все, что мог.
Иван Толстой: Олег Витальевич, что было дальше?
Олег Будницкий: В 1922 году Бахметьев был вынужден уйти в отставку, возник такой скандал дипломатический, точнее, политический. В Конгрессе некоторые конгрессмены, недовольные политикой администрации по отношению к России и недовольные тем, что существует какое-то посольство, которое никого не представляет, атаковали и администрацию, и Бахметева, и он вынужден был уйти в отставку и даже, чтобы потушить скандал, уехать на 4 месяца из страны - он путешествовал по Европе. Его принял, по случаю отставки, новый президент Гардинг, и Бахметев лично у президента спросил, может ли он вернуться. “Да, конечно”, - ответил Гардинг.
Бахметев вернулся в качестве частного лица, и вот здесь начинается его вторая или третья жизнь и совершенно поразительная карьера. Причем, не только в той области, в которой он был все-таки специалист, я имею в виду в гидравлике. Он начинает свою карьеру в бизнесе. Бахметьев поначалу открыл консультационную контору в Нью-Йорке, он из Вашингтона переселился в Нью-Йорк, в центр американской деловой жизни, открыл контору в области международной торговли, в области дипломатии, да и в области того, в чем он понимал, – инженерного дела. Но как-то дела шли не слишком. И тогда Бахметьев покупает небольшую спичечную фабрику, основывает “Lion Match Company”, эта спичечная фабрика очень быстро становится одной из четырех крупнейших в Америке, и за несколько лет Бахметьев становится миллионером, делает просто потрясающую карьеру в бизнесе.
После этого, в 1931 году он получает место профессора в Колумбийском университете, без зарплаты (она ему была не нужна, он достаточно зарабатывал в области производства и торговли спичками). Они были, кстати, очень качественные. В Америке вообще, если помните, и до сих пор спички совершенно ужасного качества, крепятся на какую-то полуоткрытую коробку, такие тонкие, ломкие и плохозажигающиеся, это какая-то дыра в американской цивилизации. Бахметевские спички были лучше. Он потребовал от университета, чтобы ему предоставили лабораторию, где он будет заниматься опытами и научными исследованиями, и следующие 20 лет в жизни Бахметьева связаны с Колумбийским университетом. Выходят одна за другой его книги на английском языке, переводятся на французский, издаются в Советском Союзе, между прочим. Целый ряд его работ вышел.
Иван Толстой: Как такое возможно?
Олег Будницкий: А вот это фантастика и парадокс. Работы были важные. Представляете, какая шла в то время работа по созданию гидроэлектростанций и прочего? Бахметев был классик. И нигде не упоминается, что он белый эмигрант или еще чего-то. Более того, в предисловии пишется, какой это выдающийся ученый. Меня поразило, что одно из изданий его книг вышло даже в Ташкенте в 1941 году. С 1928 по 1941 год несколько изданий вышло его работ и дореволюционных, и написанных в эмиграции. Просто вот такая потрясающая история. Бахметев, кстати, когда США признали Советский Союз, последней их великих держав, в 1933 году, принял после этого американское гражданство - он решил, что уже путь в Россию для него заказан и что при его жизни вряд ли в стране что-то переменится.
Однако Бахметев не отходил от русских дел полностью, хотя он вступил в Республиканскую партию, был даже депутатом Convention, то есть съезда республиканцев, комитета республиканского, в том числе в штате Коннектикут, где он купил такое имение солидное. Бахметев был одним из директоров и основателей Толстовского фонда, Бахметев был одним из директоров Русского студенческого фонда и активным участником его работы. Студенческий фонд, основанный в начале 20-х годов, просуществовал до 1964 года, это уже было после смерти Бахметева.
И вот - децентрализация американская: волею судеб архив этого Студенческого фонда оказался в университете Иллинойса в Урбана Шампейн. Есть такие богом забытые два сросшиеся городка в Иллинойсе, и вот там лежит архив Русского студенческого фонда - несколько коробок документов и протоколы, в том числе. Я прошлой весной получил доступ к этим материалам. Бахметев активнейшим образом участвовал и давал деньги. Основал в 1936 году Гуманитарный фонд, который спонсировал различные проекты исследовательские в области истории, экономики, давал деньги на издание книг, и так далее, и тому подобное. И многие выдающиеся ученые эмигранты получали различные пособия из этого фонда. Скажем, Георгий Федотов, Георгий Вернадский, Николай Валентинов (Вольский), философ Николай Лосский и многие другие. Причем, если капитал фонда начинался с нескольких десятков тысяч долларов, то к тому времени, когда фонд прекратил свое существование, 20 лет спустя после смерти Бахметева, капитал насчитывал уже полтора миллиона. Вот такие были масштабы его деятельности и его обороты.
Иван Толстой: Насколько я знаю, у Вас ведь вчерне написана биография Бахметева? Почему вы ее не издаете?
Олег Будницкий: Все время какие-то новые материалы, новые грани его деятельности открываются. Человек он был, конечно, непростой, очень самоуверенный (не без оснований), очень умен был Борис Александрович, и иногда не в меру это показывал, я бы так сказал. Некоторые его представления о жизни были, с моей точки зрения, фантастические, о жизни в России, скажем так. Я имею в виду, что, во-первых, он считал, что русский народ прирожденный демократ по натуре. Он основывался на наблюдении за жизнью на Кавказе. Это период бури и натиска, период бурного экономического развития. Он
все время вращался в той среде, которая была причастна к тому, что мы называем модернизацией. Он принимал активнейшее участие в модернизации России. И он экстраполировал свои впечатления от работы с этой, не очень большой, но замечательной группой людей на Россию в целом. Это была, с моей точки зрения, ошибка. Российское население было гораздо более консервативное, чем Бахметьев представлял.
И Бахметев постоянно отдалял правительство от народа, он постоянно это подчеркивал, и эта его не точка зрения с 1917 года до 1951, когда он скончался, не изменилась. Есть письмо, которое его приятель Чарльз Линдберг, известный летчик, переслал начальнику Генштаба американской армии генералу Вейдемееру, в котором Бахметев писал: отделяйте русский народ от большевиков, народ – другой, он не поддергивает правительство.
Увы, большинство поддерживало правительство, и это надо отчетливо понимать, поддерживало в силу разных соображений. И бахметевские представления о демократизме народа и о том, что народ находится в оппозиции правительству, были сильно преувеличены.
Но если смотреть по большому счету и в перспективе, то те идеи, которые Бахметев формулировал еще в начале 20-х годов, как мне представляется, весьма ценны и, как мне кажется, может быть, в наше время могут быть реализованы. Что я имею в виду? Мне посчастливилось опубликовать колоссальную переписку Бахметева с Маклаковым, продолжавшуюся с 1919 года по 1951, в трех томах, каждый объемом примерно страниц в 600, и это потрясающий памятник и исторической мысли, и это просто источник сведений по истории русской дипломатии, гражданской войны, революции, эмиграции и чего хотите, это диалог двух высочайших интеллектуалов. И когда это читаешь, то становится настолько обидно, что вот такие люди, с такими мозгами, с такими представлениями, с такой энергией и жизненным опытом оказались выброшены за пределы России, а нашу страну строили всякие недоумки, называя вещи своими именами, я имею в виду советское правительство, которое себя самонадеянно объявляло самым образованным правительством в мире. Это было правительство, конечно, недоучек, ни один из них не закончил нормально университет. Или там были какие-то исключения, начиная с Ленина, который экстерном где-то что-то сдавал и никогда не смог преуспеть в своей профессии, и Иосифа Виссарионовича, которого столь любит, по крайней мере, треть населения России, который не закончил семинарию. Вот эта публика строила страну по своему пониманию. Во что это вылилось, мы все знаем. Так вот, Бахметев писал в записке, подготовленной им в 1922 году совместно с Маклаковым: “Собственность, народоправство, демократизм, децентрализация и патриотизм - вот идеи, около которых уже выкристализовывается мировоззрение будущей России”. Основой экономической жизни, считал он, будет “частная инициатива, энергия и капитал. К покровительству им и охране приспособится весь свой правовой и государственный аппарат. В помощи частной инициативе будет заключаться главная функция правительства”. Бахметев был сторонником самосокращения государства, он делал ставку на личную инициативу и предприимчивость людей. Опять-таки, цитирую: “Следует, прежде всего, поставить себе за правило составлять как можно меньше законов и возможно меньше регулировать жизнь”. Очень свежие идеи, правда?
И что еще любопытно? У нас, я имею в виду современный политический дискурс в России, принято противопоставлять почему-то демократизм и патриотизм, что является, с моей точки зрения, величайшей глупостью. А, как мы видим, у Бахметева это все в одном пакете. И он, цитируя, не помню кого, в одном из своих писем, упоминал, что “патриотизм - это резюме гражданской добродетели”. То есть, когда народ управляет своей страной (народоправство), когда у людей есть собственность, когда народ сам выбирает свое правительство и когда правительство отвечает перед народом (демократизм), вот тогда на этой основе и возможен настоящий патриотизм. Вот идеи Бахметева.
