Марина Тимашева: “Это письмо я со слезами пишу...” - так называется выставка, открывшаяся в Петербурге, в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме ко Дню Победы. Кроме нее, в музее проходит еще несколько выставок и мероприятий,
посвященных войне. Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Представим себе: человек из народности манси, из глухой сибирской деревни, попадает в Ленинград и поражается высоте домов, которые никогда не видел, а когда приезжает на Ленинградский фронт, в пригородные поля и леса, поражается высоте травы. И он пишет письма домой, как настоящий северный человек, с невозмутимой последовательностью - что вижу, о том пишу. Немногое бы в тех условиях дошло до его родной деревни, но ведь писал-то он на языке манси, неизвестном военным цензорам. Его письма отказались неподцензурными, а потому - уникальными. И уникален был его взгляд, ведь ему в диковинку были и обычаи, и бюрократическая волокита, и порядки на фронте. Звали этого солдата, защищавшего Ленинград и погибшего в конце войны, Ефим Хозумов. Его письма и составили ядро выставки “Это письмо я со слезами пишу…”. Говорит хранитель выставочных залов музея Жанна Телевицкая.
Жанна Телевицкая: 48 писем молодого мансийского парня. Несмотря на глушь и на “медвежий угол”, отец его уже успел попасть под репрессии, и он пишет домой матери и сестрам. Его зовут Ефим Данилович Хозумов. И поскольку письменность манси это кириллица, он пишет письма русскими буквами, кириллицей, но - незнакомыми словами. Письма не цензурировались именно по этой причине. Почему они проскочили - тоже загадка. И вот эти письма - как ядро экспозиции. И вокруг них стали вырастать слоями еще идеи, что письмо, как образ, как способ передать что-то, как способ общения, как способ дать о себе знать или вообще остаться в в каком-то процессе. За письмами потянулись дневники, такие слои, подслои, они все расширялись и мы пришли к тому, что еще один слой это… Кто, собственно, вел дневники? Конечно же, интеллигенция. И мы пришли к нашим ближайшим героям - это Ахматова, Гаршин, Берггольц. Еще мы выходим на бюрократическо-бумажный слой, который играет исключительно важную роль, потому что, несмотря на осаду, несмотря на войну, несмотря на то, что, в общем, это совершенно иные условия и иная жизнь, все равно, без бумажки человек - не человек. То есть это справки, это свидетельства, это разрешения, не говоря о карточках, о талонах, об аттестатах, пайках и прочем. То есть вот этот бюрократический бумажный вал представлен такой стеной. Поверх этого бумажного вала - наши подлинные документы, подлинные письма. А письма Хозумова - они горят в воздухе. Он пишет о том, что высокая трава, о том, что дома невиданных и невероятных размеров. И еще он просит: “Мама, не будь слишком строгой к сестрам” (цитата – “малышей сильно не мучай”). И еще, откуда взялся это вал бюрократии? Он пишет ей непрерывно, может быть, в связи с репрессиями отца, может быть, просто жизнь уже и там такова: “Сходи в сельсовет, возьми справку такую-то, пришли мне”. Потом, когда у нее ничего не вышло: “Бог с ним ничего не делай, я приеду - все это сделаю сам”. Сын репрессированного, наш герой Ефим Хозумов, он призван, видимо, был, потому, что, скорее всего, он замечательно стрелял.
Татьяна Вольтская: В память о Ефиме Хозумове Кунсткамера дала на выставку фотографии так называемых “шторок” исследователя Шахова - зарисовок на ткани быта северных народов: чумы, олени, охотники. Оформлял выставку художник Игорь Лебедев.
Игорь Лебедев: Мы, прежде всего, конечно, были восхищены этим материалом эпистолярного жанра, потому что в его письмах были абсолютно антисоветские вещи, которые были не связаны, наверное, с коммунизмом или с чем-то еще, а просто с бытовым таким уровнем. Он постоянно пишет о том, что его матери не дают его зарплату - деньги, которые он ей пересылает, не выдают. По причине того, что они не верят, что он в армии служит, или что-то еще. Что это не правильно, что он обязательно должен приехать, вернуться с фронта, разобраться с этими людьми, вплоть до вооруженного насилия (“ты спрячь ружье, я приеду, я с ними со всеми разберусь”). С другой стороны, это видение войны человеком, у которого совершенно другой язык и совершенно другое восприятие мира. Он попадет впервые в те области страны, где есть высокие дома, он этому поражается. И поражается тому, что его не пускают, им не разрешают жить в этих домах, заставляют копать землянки и жить в землянках в лесу или в каких-то бараках. Война для него это не бои и не тягости, а откровения, что пули свистят, как ветер - сравнение очень литературное, поэтическое. И это поражает, потому что у него совершенно другое сознание, и ты начинаешь задумываться: как вообще он существует в этом мире? А как же нацменьшинства, которые тоже призывались, как они воевали? Мы же о них практически не слушали, мы о них не думаем, как будто их не существует. Воевали украинцы, белорусы, русские, грузины, азербайджанцы, армяне… А вот якуты, например? Известно, что якуты - хорошие стрелки. И тут опять перекличка с Хозумовым, потому что за то, что он хорошо стреляет (он изучает снайперскую винтовку, потом противотанковое ружье), ценят его навыки, он участвует в этом. Он находится здесь с 1942 года и до 1944-го. И вот в момент полного освобождения от блокады Ленинграда он гибнет в этой мясорубке. И после него ничего не остается. Нет фотографий. Вот этот эпистолярный жанр поддерживает, как бы делает его своеобразным писателем.
Татьяна Вольтская: Важная часть оформления выставки - немецкая колючая проволока. Она - и символ войны, и символ бюрократии, и символ разделения людей современной культуры и культуры традиционной. Большую часть материала собирала по маленьким школьным музеям сотрудница Музея Ахматовой Исанна Лурье.
Исанна Лурье: Очень много человеческих материалов. Вообще, мне кажется, такой подлинной истории в этих музеях больше, чем где-либо в другом месте. Записная книжка красноармейца, которую вел юный мальчик, который первый раз он был в Ленинграде, зарисовывал какие-то улицы, дома, просто писал о своей жизни, о быте. Вещь, которую, по-моему, вполне можно издавать. На меня большое впечатление произвел музей при 5-м педучилище - “Дети блокадного города”. Такое количество потрясающих материалов, подлинных, записей мам, которые пишут благодарность воспитателям за то, что спасли их ребенка. Меня поразило, откуда у этих людей были силы в блокаду: они с ними рисовали, с ними писали, с ними лепили. Люди, у которых были на это силы. Поразил какой-то рассказ о том, что какие-то дети четырех лет ходили в садик сами - у родителей не было сил их туда отвезти. Они в свои 4-5 лет добирались туда сами. В этом же музее показали рисунки и стихи мальчика замечательного, как они сказали - это оказался поэт Илья Олегович Фоняков. Вот эти вещи мне показались самыми интересными, конечно. Я в первый раз видела подлинные эскизы Веры Милютиной, которая делала к танцевальному ансамблю Обранта - настоящие серьезные эскизы, сделанные в 1942-43 году.
Татьяна Вольтская: Детям войны в Музее Ахматовой посвящены отдельные проекты. Выставка в галерее “Сарай”, где можно увидеть эти самые рисунки и эскизы, а в центре стоит огромный деревянный ящик с рассадой - теми съедобными растениями, которые ели в голодном городе весной страшного 1942-го. И, может быть, это один из самых пронзительных объектов на высадке. Другой проект - видеописьма детей ветеранам. Одно письмо адресовано шестиклассником своему будущему внуку, которому уже некому будет рассказать войне, о которой все равно нужно помнить.
