Анна Качкаева: Телевидение в нашей жизни. Всем нам есть, что сказать о телевидении.
"Школа" как предчувствие. Так звучит сегодняшняя тема нашей программы, которую мы вместе с вами будем обсуждать не столько достоинства и недостатки нашумевшего сериала, хотя без этого, разумеется, наверное, не обойтись, сколько попытаемся ответить на вопрос – стал ли сериал зеркалом не столько школы, сколько нашей жизни? Какое оно – это новое, постсоветское поколение не только детей 1993-1994 годов рождения, но и поколения родителей? Родителям и учителям в сериале от 30 до 45. Границы чего раздвигает этот сериал - традиционных представлений о жизни в современной России, представлений об эстетике или еще и границы пока недопустимой свободы?
Со мной в студии сегодня Арина Бородина, моя коллега из газеты "Коммерсант", Константин Эрнст, генеральный директор Первого канала, и Юрий Богомолов, обозреватель "Российской газеты".
Начну я, Константин, вот с чего. Мы с вами буквально за несколько минут до программы говорили, что любой сериал и любой фильм – это авторское высказывание. Ну, это и продюсерское высказывание в каком-то смысле. Если вернуться к вашим 17, вы в этом сериале кто?
Константин Эрнст: Никогда не думал об этом. Я думаю, что моя школа все-таки радикально отличалась от той школы, которую показала Гай-Германика. У меня была литературная школа при филологическом факультете Ленинградского университета. Там было слишком много ботанов. Поэтому она не совсем была похожа на эту школу.
Анна Качкаева: Ну, а какая-нибудь история, сюжет? Я не поверю, чтобы вы…
Константин Эрнст: Очень много сюжетов.
Анна Качкаева: …не из своего вот этого времени.
Константин Эрнст: Могу вам сказать, что много сюжетов и много идей и даже образ физички – это из моего школьного опыта.
Анна Качкаева: То есть она тоже была молодой, тоже симпатичной?
Константин Эрнст: Да, и очень красивой.
Анна Качкаева: Понятно. У вас дочь, ровесница этих детей. Она посмотрела этот сериал?
Константин Эрнст: Да, она смотрит, но она смотрит в интернете больше, чем по телевизору.
Анна Качкаева: И?
Константин Эрнст: Не могу сказать, что она смотрела все серии подряд, но через серию она смотрела. Мы с ней обсуждали.
Анна Качкаева: Что она вам говорила?
Константин Эрнст: Ей любопытно. Она спрашивала постоянно, что будет дальше. Это лучшее свидетельство, что проект работает, когда человек хочет узнать быстрее, чем покажут, что будет дальше.
Анна Качкаева: Как смотрели сериал в стране? Я знаю, что вы уже последние данные только что посмотрели.
Константин Эрнст: Да, я буквально перед эфиром попросил аналитическую службу канала сбросить мне данные. Могу вам сказать, что по Москве сериал хотя бы одну серию посмотрели 8,7 млн. человек, то есть 72% телевизионной аудитории Москвы, а по стране – 48,5 млн. человек, что составляет 75% общей телевизионной аудитории страны. Это люди, которые посмотрели, хотя бы полсерии. Это данные Гэллапа, по анализу исходных данных Гэллапа. Могу вам сказать, что еще у нас есть данные, когда мы перед Олимпиады, понимая высокую температуру общественной дискуссии, массу недовольных, сняли показ после 18:20. Мы в качестве замены этого показа запустили интернет-ресурс "Вшколе.ру", где на данный момент 250 тысяч зарегистрированных пользователей и порядка 5 млн. человек заходили смотреть хотя бы одну серию. Это очень высокие цифры. Более того, мы очень довольны тем, что сериал окончен. Но количество постоянных пользователей осталось прежним, потому что мы предложили, собственно, социальную сеть обсуждения текущей школы на этом ресурсе. Все-таки, например, популярный ресурс "Одноклассники" для интернета такой все-таки старческий. Потому что в основном это люди-бойцы вспоминают минувшие дни. И одноклассники реальные не испытывают потребности…
Анна Качкаева: Они "В контакте". Дети этого возраста "В контакте".
Константин Эрнст: Дети находятся "Вконтакте". Мы предложили им внутришкольный ресурс, где можно обсуждать и учителей, и завуча, и общаться между собой. И он не без еще одной мысли о том, чтобы родители заходили на этот ресурс…
Анна Качкаева: И смотрели.
Константин Эрнст: …и могли понять, какие проблемы есть в этом классе, в этой школе, где учатся их дети.
Анна Качкаева: Приведу две точки зрения, типичные довольно, одна с нашего сайта. Илья из Великого Новгорода выразил ее. Это поклонник сериала: "Вот и закончилась "Школа". Великолепный, профессиональный сериал. Лично я смотрел на одном дыхании. И впервые за много лет появился повод включить телевизор. Как вы, - обращается он ко мне, - и ваши гости оцениваете его. Новое ли это дыхание на российском телевидении? Стоит ли ожидать чего-нибудь подобного в ближайшие годы?" Об это мы еще поговорим.
А вот противница Лена из Читы, будущая учительница, немного старше тех, кто снимался в сериале: "Герои, которых вы показываете, уничтожают психику учеников реальных. Куда смотрит руководство Первого канала? Этот сериал сродни сериалу "Зона". Нашу страну разрушают такие личности как режиссер фильма "Школа". А актеришки, которые играли, никогда не станут талантливыми, если начали свой путь с такого грязного дела. Это всего лишь коммерция, ни капли искусства. Сегодня студенты и практиканты педагогических университетов, - говорит она как всегда от имени всех, - не желают работать в школе из-за последствий, которые влечет подобный фильмишка. Если создавать хоть один подобный сериал в год, через 10 лет наши дети станут монстрами".
У меня вопрос к коллегам. Как вы для себя объясняете, сначала причины бурного этого общественного резонанса, и потом такого все равно смикшированного смотрения к концу, и успокоения наконец к 70-м сериям? Что вообще произошло с этим сериалом, с этими реакциями вполне противоположными?
Юрий Богомолов: Во-первых, конечно, был очень такой острый ракурс на действительность, которого на телевидении до этого практически не было. Вот эта степень условности, которая… Ну, стена условности, скажем, которая всегда отделяет художественные произведения, а "Школа", я настаиваю, художественное произведение, а не просто некое документальное, обрамленное беллетристическими какими-то вещами…
Анна Качкаева: Парадокументальным его еще называют, такой термин употребляют.
Юрий Богомолов: Это художественное сочинение. И стена условности между реальностью и вымыслом здесь очень прозрачна. Но это не значит, что ее нет. Это как стекло в окне или в витрине. Мы же понимаем, что это есть эта преграда. Вместе с тем, она достаточно прозрачна и на столько, что иногда некоторые люди расшибают лбы.
Анна Качкаева: Вы хотите сказать, противники лбы расшибли?
Юрий Богомолов: Не то, чтобы расшибли, но как бы почувствовали вот эту некоторую драму преодоления этого самого… В "Родне" очень замечательная сцена, когда Мордюкова выходит из ресторана и бьется лбом. Она не заметила этого. О, Боже! Что такое?! Вот у многих было именно примерно такое ощущение, связанное с этим.
Анна Качкаева: И потом, я думаю, что еще очень неприятно ощущать то, что обнажено. Люди боятся себе показаться потерянными.
Юрий Богомолов: И признаться в чем-то.
Анна Качкаева: И признаться в этом, что…
Юрий Богомолов: Да, и признаться. Потому что действительно, Аня, вы заметили в своей вводке, что люди не только растревожились по поводу такого института, как школа, которая всегда является наиболее чувствительным в обществе из всех институтов. Ни армия, ни бизнес ничто так болезненно не реагирует, как именно школа на все повороты, кризисы, катаклизмы и какие-то…
Анна Качкаева: Для меня это вообще сериал не столько про детей, сколько про моих ровесников. Потому что это про родителей, на самом деле.
Юрий Богомолов: Да.
Анна Качкаева: Которые так живут, имеют любовников, взятки, мучаются, мужики слабые и т. д. Дальше можно перечислять.
Юрий Богомолов: Да, все проблемы, которые связаны с общественным нашим устройством с тем, что после 1991 года, после крушения идеологии человек остался один на один со всеми проблемами.
Анна Качкаева: Да.
Юрий Богомолов: С отношением к истории, к прошлому, к настоящему, к бизнесу, к рынку и т. д. Он остался один на один. И вот эти школьники тоже один на один.
Анна Качкаева: Арина, ваши ощущения, ваше объяснение причин такой разной реакции в обществе.
Арина Бородина: Здесь можно присоединиться к тому, что уже было сказано, что, конечно, когда показывают собственные комплексы, язвы и ситуации, в которых тебе бы не хотелось публично признаваться, кому же это понравится. А ведь это действительно проблемы целых поколений родителей. У детей, в этом смысле, у них более гибкая психика, как мне кажется, в этом возрасте. Они, может быть, еще это даже не осознают. Но история ведь еще в том, что те, кто возмущались, они увидели там 2-3 серии. Честно скажу, меня сразу увлек этот материал. Просто действительно такого еще не показывали. И эта тема каждому в том или ином ракурсе близка. Но ведь те, кто возмущался, они же не имеют привычки смотреть.
Анна Качкаева: Или смотрели, но не очень много
Арина Бородина: Совсем немного, практически не смотрели. Потому что уже на 6-й серии, на 5-й, на 6-й серии там уже начинается абсолютно кинематографическая, телевизионная именно драматургия. Там абсолютно хоть это и авторское высказывание, но там все продумано, простроено. Там есть характеры, конфликты именно то, что и увлекает зрителя в любом сериале, в любом телевизионном произведении, не боюсь этого слова. Что там говорить, мы по долгу службы иногда не все смотрим, смотришь несколько серий, чтобы понять, что это такое, а у "Школы" была, на мой взгляд, какая-то особая магия. В этом тоже ее событие. Лично меня она увлекла от и до с самого начала. И это я уже говорила, наверное, за 10 лет чуть ли не первый проект, который я впервые смотрела с эфира живьем, и не просила на Первом канале или у Толстунова, продюсера сериала, диски с записью следующих эфиров. Это для меня самой было необъяснимо. Я еще думаю, что же я мучаюсь, что же я смотрю каждый день. Ведь можно же попросить диски или посмотреть потом в интернете. Но я, как прикованная, в 23:30 смотрела этот сериал в эфире. Поэтому, конечно, меня, честно сказать, не как человека, который пишет о телевидении, а как зрителя, глубоко возмущало то, что сериале судят те, кто его не смотрит. Это все равно, что… Об этом говорили много раз, но это вообще непонятно мне, как это можно обсуждать. Да, можно обсуждать, как событие, но не художественное произведение, которое было в эфире.
Что, кстати, касается рейтингов. Я очень подробно их изучила, когда сериал закончился в нескольких возрастных категориях. В общей сложности, действительно, смотрело много. Но что меня поразило, честно сказать, обычно на последней серии всегда идет взлет при идеальном смотрении, потому что все хотят этот увидеть. Самое максимальное количество зрителей было в начале и на двух предпоследних сериях.
Анна Качкаева: Просто для меня финал был на 66-й, снятой…
Арина Бородина: 67-й, 68-я серии до похорон Ани Носовой, главной героини, то есть кульминация у тех, кому от 18 до 30 и от 11 до 34 была не на финальной серии, а на двух предпоследних сериях. Аудитория, которая постарше, была чуть прохладнее. Судя по цифрам, я говорю. Но в любом случае, конечно, если мы будем рассматривать все 69-ть серий с точки зрения телевидения, думаю, Константин Львович здесь гораздо подробнее может это проанализировать, мне кажется, что там были нюансы, с точки зрения крючков так называемых телевизионных. Почему аудитория периодически уходила, остывала, не возвращалась, потому что провисы, естественно, на протяжении 4,5 месяцев были. Но, понимаете, это самое главное – никогда не хочется смотреть про то, что тебе неприятно. Это нормальная психологическая ситуация, когда каждый из нас…
Анна Качкаева: Или очень хочет смотреть про то, если это с тобой резонирует.
Арина Бородина: Или ты не знаешь, как найти из этого выход и тебе не хочется об этом думать. Потому что лично меня на протяжении сериала несколько раз охватывал просто какой-то панический ужас, что – Боже, мой! – не дай Бог эта ситуация или эти отношения случатся в твой семье, с твоим ребенком. И ты не сможешь найти с ним общий язык. Не дай Бог, он попадет в эту ситуацию. Это было. И это тоже, я думаю, часть людей, безусловно, наверное, отталкивало.
Анна Качкаева: Я думаю, что там было несколько моментов, которые совершенно точно на себе ощущали все взрослые люди. Например, когда гениальная серия – 66-я – снятая одним проходом…
Арина Бородина: 67-й.
Константин Эрнст: Обратите внимание, она не пересекалась ни разу, не прерывалась рекламой.
Анна Качкаева: Ни разу!
Арина Бородина: Ни разу.
Константин Эрнст: Мы договорились…
Арина Бородина: Невозможно.
Анна Качкаева: А невозможно!
Константин Эрнст: О том, что невозможно это сделать.
Анна Качкаева: И вот этот…
Арина Бородина: Она…
Константин Эрнст: В качестве упрека по поводу коммерческости.
Анна Качкаева: Просто любой человек раз в жизни оказывался в ситуации, когда вокруг него жизнь, люди, пространство, а он один. И вот эта…
Арина Бородина: Гениальная совершенно серия.
Анна Качкаева: И вот это умение снять, что ты еще здесь, а вот грань уже почти не здесь, это, конечно, в этой серии точно совершенно удалось. Я думаю, что для многих это и было финалом.
Арина Бородина: Да, финалом.
Анна Качкаева: Для них похороны при всей их важности тоже для драматургии…
Юрий Богомолов: А это уже был интерес для тех людей, кто рефлексирует.
Анна Качкаева: Ну, да.
Юрий Богомолов: Потому что действительно было важно понять, как переживут эти, как эти, как этот человек, как этот.
Анна Качкаева: Ну, в общем, они все показали, что они себе не изменили в этом смысле характер.
Юрий Богомолов: Да, на минуту объединило их.
Анна Качкаева: Константин, какой общественный запрос и, может быть, ваши продюсерские ощущение вы зондировали "Школой"?
Константин Эрнст: Я сейчас об этом скажу. Я просто сейчас, когда вы говорили, я вспомнил, что во всяком случае было начальным камертоном проекта – это, собственно, стихотворение, которое главный герой, на мой взгляд, главный герой, если уж говорить об альтерэго, Епифанов читал в конце первой серии перед тем, как Носов упадет. Хотя Носов, мы знаем, упал не по поводу стихотворения, мы заменили это стихотворение на стихотворение Алины Витухновской, потому что сочли, что для такого персонажа, как Епифанов это будет актуальней. Но на самом деле, мотивом главным и с камертоном проекта было довольно старое стихотворение Бродского, которому на прошлой неделе исполнилось 70 лет, из сборника "Часть речи". Я позволю его воспроизвести. Потому что это написано в 60-е годы. Но это, собственно, во многом породило "Школу":
"Темно-синее утро в заиндевевшей раме
напоминает улицу с горящими фонарями,ледяную дорожку, перекрестки, сугробы,толчею в раздевалке в восточном конце Европы.Там звучит "ганнибал" из худого мешка на стуле,сильно пахнут подмышками брусья на физкультуре;что до черной доски, от которой мороз по коже,так и осталась черной. И сзади тоже.Дребезжащий звонок серебристый инейпреобразил в кристалл. Насчет параллельных линийвсе оказалось правдой и в кость оделось;неохота вставать. Никогда не хотелось".Вот это был мотив, с которого сценаристы начали писать сценарий "Школы".
Анна Качкаева: Он был вашим? Вы его формулировали?
Константин Эрнст: Да.
Арина Бородина: А вы сами, когда поняли, что вы хотите, чтоб такой сериал был? То есть за сколько…
Константин Эрнст: На самом деле, могу сказать, что я кризис современного контента телевизионного я чувствовал довольно давно, во многих интервью я об этом говорил. Но к осени 2008 года… Причем, это совпало с экономическим кризисом, но я-то как раз считаю, что существующий экономический кризис является следствием культурного кризиса, причем, это не только для России свойственно, а для всего мира. Существующая экономическая и потребительская модель цивилизации после Второй мировой войны съела себя гораздо быстрее, чем это происходило в предыдущие века. И так как базис и надстройка находятся, как мы помним из известных прошедших, проходимых нами курсов, находятся в непосредственном взаимодействии, я считаю, что вот эта настройка влияет на базис гораздо сильнее. И модели поведения экономические, которые были навязаны с потребительским обществом, они быстро были съедены. И в данном случае человечество испытывает огромные дискомфортные, психологические проблемы из-за того, что объем информации, скорость передвижения, навязанная… От этого возникает стрессовая ситуация, которая частично подавляется гиперконсюмеризмом. Люди хотят свои психологические проблемы купировать мгновенно покупкой или приобретением некоего блага, которые в принципе в прежних поколениях приобретались к определенному возрасту.
Анна Качкаева: А вопрос свободы…
Константин Эрнст: Не обменивая это на свой труд. И поэтому экономика пошла в раскосяк. И в данном случае, понимая эту сложную ситуацию, в которой у людей возник другой запрос на продукт искусства и телевидения, как некоего параискусства, во всяком случае, некой среды….
Анна Качкаева: Может быть, какого-то иного ощущения свободы?
Константин Эрнст: Да, и поэтому…
Анна Качкаева: Вот я все время говорю.
Константин Эрнст: И поэтому, на самом деле, тот контент, который работал на предыдущие 15 лет, оказался мгновенно в большинстве своем ненужным.
Арина Бородина: То есть "Школа" нужна.
Константин Эрнст: Потому что он не проговаривал время. Он проговаривал старые модели времени.
Анна Качкаева: То есть вы замеряли именно это настроение в российском обществе?
Константин Эрнст: Я чувствовал, что это можно было понимать и субъективно, и по цифрам.
Анна Качкаева: То есть она не могла появиться раньше?
Константин Эрнст: Нет, она вряд ли… Мне кажется, не было на это запроса. И для нас "Школа" была одной из первых попыток, мы там попробовали в юморе что-то сделать, "Школа" – одна из первых попыток. Это такой информационный щуп эмоциональный. Мы хотели попробовать – а вот это будет работать? Может быть, этим языком мы начнем проговаривать то, что у нас у всех болит? И поэтому это эксперимент.
Анна Качкаева: А по поводу информации, консюмеризма и еще чего, что вам кажется, "Школа" вам как продюсеру, показала про людей?
Константин Эрнст: Давайте так. Это общая установка. Школа меня всегда волновала как место, где реально формируются основные жизненные установки и жизненные ценности современного человека. Потому что он, предположим, до 5-6 лет находится в семье, там формируются какие-то базовые психологические поведенческие реакции, а дальше человек отрывается в значительной степени от семьи и попадет в школу, в среду, где ему зачастую навязываются совершенно другие установки, которые в принципе должны были свойственны быть его конкретной, индивидуальной личности.
Анна Качкаева: Что после "Школы"?
Константин Эрнст: Я вернусь все-таки к тому, что я говорил, почему так важна школа, и школа является базовой темой? Знаете, люди зачастую, возможно, лет до 5 и часто почти невозможно до 17, большинство людей так никогда и не понимают, что им на самом деле в жизни нужно. У них есть навязанные социальные и поведенческие модели, которым они следуют. Но почему-то в большинстве своем чувствуют себя довольно несчастливо. Я могу сказать, что когда придумывал программу "Давай поженимся", мне неинтересна программа про свадьбу, мы была интересна программа про то, что человек находится в настоящем продленном времени попытке определить – с каким человеком он бы хотел прожить жизнь. Выясняется в ходе этой программы, что большинство людей не представляют. У них есть модель, что это должна быть длинноногая блондинка с большими молочными железами, хорошо готовящая, детородная и верная. Но, во-первых, это очень условная модель – редко в жизни бывает. Во-вторых, на самом деле, может быть, нужен совсем другой человек. Это чужие образы и интересы, навязанные людям. Поэтому меня всегда интересует момент формирования этих ценностей. И, безусловно, школа является тем местом, где человеку зачастую не дают разобраться, что ему нужно. А ему говорят – для того чтобы преуспевать, надо делать так и так. Для того чтобы быть крутым, надо делать так и так. А многим людям эти модели не подходят. Их души и жизни ломаются. Поэтому исследовании школы, мне кажется… Одного сериала "Школа"… Может быть, мы вызвали эту дискуссию. Мне кажется, исследовать состояние современной российской школы и в принципе школы как места, где закладывается счастье и несчастья последующей жизни, мне кажется, чрезвычайно важно.
Анна Качкаева: Марина Майорова пишет: "У меня неприлично большой педагогический стаж. Было, конечно, все хорошо и не очень, но если сегодня в основном школа такая, которую показывает Германика, то надо переходить на домашнее обучение".
Другой наш слушатель: "Фильм про школу талантливый, но сдвинутой по фазе девушки. Отражает, к сожалению, все реальность нашей школы. Правду про жизнь верхушки Константин Эрнст боится показывать, а вот Гай-Германика с ее "Школой" можно показывать. Тут бояться нечего. Пусть дети в провинции смотрят, что творится в московских школах и учатся", - это Наталья.
"В сериале "Школа", к сожалению, много правды", - пишет Борис. – Внук-школьник это подтверждает. И в то же время – это будущее нашей страны. Что-то мы не понимаем".
"Я думал, что буду смотреть сериал от первой до последней серии. Так и получилось. Этот сериал показал свободу слова для подростков", - Александр Львов.
Другие, правда, пишут, что свободу слова на Первом канале не показывают. Вот, например, на Триумфальной митинг не показывают, Константин.
"Абсолютно прав гость. Человека не только перестройки, а вообще в нашем обществе всегда остался один на один. Находиться в обществе, как сорная трава. И сериал "Школа" хоть и не смотрел из-за чернухи, наверное, правдивый. Наверное, это правильно, что обнажено состояние школы и общества. Пусть люди смотрят, в какой стране они живут, что с ними творит власть, которой в нашей стране люди не нужны, хотя за счет этих людей она и существует", - госпожа Савельева.
Арина, задавайте вопрос Константину.
Арина Бородина: У меня он отчасти перекликается с тем, что мы сейчас услышали. Но меня более такой конкретный момент интересовал. В самом начале, на второй неделе показа, мне официально вполне серьезные люди, не будем называть фамилии, говорили о том, что действительно показ сериала могли запретить. И как у нас часть в стране это водится, не только митинги запрещает президент, но и проекты телевизионные тоже, вне зависимости оттого, имеют ли они отношение к политике. И хочу вас об этом спросить, немножко пояснив вопрос. Я думаю, что (это мое предположение), что риск того, чтобы "Школа" осталась в эфире, был действительно велик и именно на самом высоком политическом уровне. Недаром несколько раз и Путин, и Медведев на разных, причем, официальных мероприятиях высказывали мнение всего лишь об обычном сериале. Я такого, честно говоря, тоже не припомню.
Константин Эрнст: Так это же здорово.
Арина Бородина: Ну, это здорово. Это вы сейчас говорите. Мне интересно другое. Вот вы мне говорили в самом начале программы, что после Олимпиады вы сняли серию, которая была в 18:20 и оставили только ночной показ "Школы". Вы сейчас, после того как сериал закончился, скажите, это ведь все-таки была не программная уступка. Это была, если хотите, политическая или социально-общественная уступка общественному мнению, что вы оставили только ночной показ "Школы"?
Константин Эрнст: Да, безусловно. Но это решение принял я. Не было мне звонков и никаких конкретных давлений. Я понимал, что есть широкая дискуссия. Огромное количество людей недовольны проектом.
Арина Бородина: Значит, эта свобода не очень была нужна в 18:20?
Константин Эрнст: Знаете, изначально я хотел…
Арина Бородина: А в 22:30 ее можно было посмотреть.
Константин Эрнст: Я вот согласен абсолютно с Анной, что этот сериал ровно вполовину о детях, а вполовину о взрослых, собственно, родителях и учителях, которые там находятся.
Арина Бородина: Но ведь вы же в самом начале как раз формулировали о том, что серия, которая в 18:20 она для…
Константин Эрнст: Для того чтобы ее смотрели дети.
Арина Бородина: …того, чтобы смотрели дети, которые приходят из школы.
Константин Эрнст: И она была всегда облегченной.
Арина Бородина: Она важна, мне кажется.
Константин Эрнст: Потому что там купировались отдельные жесткие вещи.
Арина Бородина: Все-таки вы ошиблись, значит? Я пытаюсь это понять.
Константин Эрнст: А серия в 23:30 была без купюр, потому что это было позднее время. Мы полагали, что там будет более взрослая аудитория. Но так как дискуссия была, скажем так, более жаркая, чем мы предполагали. Как вы понимаете, я предполагал…
Арина Бородина: Не угадали и чуть-чуть ошиблись с прогнозом по поводу детей, которые должны были вечером смотреть. Я вот это хочу…
Константин Эрнст: Нет, цифры были отличные.
Арина Бородина: В том-то и дело.
Константин Эрнст: Цифры были отличные. Это была уступка той части общества, которая негодовала по этому поводу.
Арина Бородина: А президент мог закрыть сериал? Сказать вам: "Константин Львович, не надо нам такого сериала?"
Константин Эрнст: Вы знаете, ни президент, ни премьер, ни по поводу сериала этого со мной не разговаривали и не говорили мне его закрывать или держать. Поэтому… Но тот и другой высказывались в разное время по этому поводу.
Анна Качкаева: Бог с ними с президентами и с премьерами.
Константин Эрнст: Так мне кажется, это неплохо. Это насчет свободы слова. Потому что если даже под воздействием общественного мнения президент или премьер заставляет снимать какое-то художественное произведение, а господин Богомолов справедливо сказал, что художественное произведение, нравится оно кому-то или не нравится, это мы возвращаемся совершенно в эпоху, в которую мы возвращаться не хотим.
Анна Качкаева: Да, мы не хотим, но я не про них. Я специально… Потому что некоторые мои коллеги цитировали Феллини по этому поводу. Я решила, что, конечно, вас с Германикой я с Феллини все-таки не сравниваю…
Константин Эрнст: Мы точно не тянем.
Анна Качкаева: Точно, не тянете, но мысль у него чрезвычайно верная, которую бы я хотела, чтобы вы прокомментировали именно в связи со "Школой". "Тот, кто делает фильмы для широкого зрителя, определяет направление образа мыслей, нравственное и психологическое состояние целых народов".
Константин Эрнст: Я, безусловно, считаю, что кино и талантливое телевидение воздействуют на общество. Но, к сожалению, воздействие это вовсе не прямое, а очень опосредованное. Если бы можно было при помощи фильма или сериала делать то, что французы говорят (говорит по-французски) это было бы счастье. Мы бы просто жили бы в райском обществе, делали бы правильные проекты, которые наше общество изменяли. Да, опосредованно влияет, но влияет, могу вам сказать, в первую очередь на модель - хорошие и плохие парни. Потому что большей части аудитории (конечно, есть исключения) хочется быть с хорошими парнями. И в сериале люди, которые подвергли критике "Школу", едва посмотрели первые 1,5-2 серии…
Анна Качкаева: Там хороший кавказец, чему надо радоваться. Замечательный совершенно.
Константин Эрнст: Там много. Там на самом деле много хороших и талантливых учителей. Там много хороших и талантливых школьников. И просто люди прочли первый абзац и сказали – полное говно, это надругательство над школой. Более того, у нас была после последней серии программа Максима Шевченко. Так вот, депутат Яровая честно призналась, что она посмотрела полторы или две серии.
Анна Качкаева: Но кричала сильно.
Константин Эрнст: Но жарко так же, как и вначале жарко кричала, обличала и критиковала. Но вот это классика - романа не читал, но хочу сказать – она у нас, спустя десятилетия, существует.
Анна Качкаева: Юрий Александрович, я у вас хочу спросить как у человека, который и теорией кино и киноведением занимается. У вас есть объяснение, почему не только в России, но и, скажем, в Америке, если мы говорим об интеллектуальных сериалах, о сложных сериалах (от "Последнее время", "Обмани меня", "Доктор Хауса" и в конце концов до российской "Школы"), появляется некая модель, которая возвращает людей, которые не смотрят телевизор не только в России, к телевизору, а собирает аудиторию, которая думает, которая рефлексирует, которая живет в сложной психологической системе координат, и фиксирует такое пограничное состояние, связанным с каким-то мировоззренческими и вечными проблемами и пародирует, в том числе. С чем это связано? Почему именно сериал, ни что другое?
Юрий Богомолов: Потому что, во-первых, сериал – это как бы наиболее адекватная модель самой реальности – повседневной и бытовой. Чем и брала "Школа", что третья четверть после Нового года наступает. Люди приходят в школу и начинает жить эту третью четверть. Когда кончается эта четверть, мы говорим – вот и стали мы на четверть взрослей, почти поем эту песенку. И вот этот процесс какого-то взросления, расширения горизонта собственной жизни, он и становится как бы таким привязывающим зрителя. Но на чтобы я хотел обратить внимание в связи с тем, что говорил Константин Львович о тех процессах культурной и общественной жизни, вот мне кажется, что помимо того, что говорил Константин Львович, там есть еще один фактор очень важный. И он, наверное, самый фундаментальный, а именно то, что в сравнении с XIX веком, ХХ век и уже, естественно, XIX век – это очень интенсивная массовизация не только культуры, но и всей общественной жизни. И демократия, демократические способы общежития едва-едва справляется с этими процессами.
Анна Качкаева: То есть проблема управления еще к тому же во всех смыслах.
Юрий Богомолов: Да. Ведь понимаете, одно дело, когда в культурный процесс вовлечен верхний слой дворянской культуры в России в XIX веке. А остальной слой живет своим фольклором, удовлетворен фольклорным, мифами, которые его, человека, окружают и т. д. Ему рефлексия не очень нужна. И создается впечатление, что раньше культура была такой значимой. Мы помним, что у нас есть как бы сливки XIX века в литературе от Пушкина или даже от Ломоносова и до Чехова. И кажется, что вот это… А на самом-то деле… Вот буквально вчера я смотрел по 5 каналу такое эссе Петра Шепотинника о Бродском.
Анна Качкаева: Совершенно потрясающее о Вознесенском.
Юрий Богомолов: Который был снят два года назад.
Арина Бородина: О Вознесенском.
Юрий Богомолов: О Вознесенском, извините. И там Вознесенский говорит, шепча и просто одним дыханием, выталкивая из себя слова, он говорит о том, что вот нас возили по стране, к нам приводили интеллигенцию. И нам казалось, что это и есть весь народ. А вот когда эта казарменная реальность кончилась (он этого уже не говорил), то вдруг выясняется, что народ-то очень другой. Откуда, что взялось? И вот те люди, которых не водили раньше на стихи Вознесенского, Ахмадулиной и Булата Окуджавы, вдруг они потребовали для себя культуры какой-то. И что можно этим людям дать? Вот в чем ситуация. Я думаю, что эта ситуация характерна не только…
Анна Качкаева: И сериал это точнее всего фиксирует, потому что он может следить за этим.
Юрий Богомолов: А сериал этот показывает, что в принципе этот мир, эта пирамида, которая была при советской власти, с вершиной этой культуры, взял и перевернулся. И как бы вся культура оказалась… В основании культуры оказалась эта вершинка. И пирамида неустойчива, того и гляди рухнет и рушится.
Анна Качкаева: Вот это содержательно-мировоззренчески. Константин, а у вас есть…
Константин Эрнст: Я полностью разделяют концепцию Юрия Александровича. Она мне кажется очень интересной и соответствующей действительности.
Анна Качкаева: А с точки зрения жанра? Почему это не только в России, это и в мире.
Константин Эрнст: Знаете, на самом деле, когда я агитировал Леру снимать сериал, чего она страшно боялась, не хотела, понимая, что она на самом деле автор, она не может работать в сериальной технологии. В результате она сняла все серии сама. У нее были сначала помощники, но она потом все за помощниками переснимала, потому что было снято не так. Но я ей сказал – это уникальная возможность иметь… высказаться в жанре романа. Потому что двухчасовое произведение ничем большим, как иллюстрацией рассказа не может быть по драматургии. А имея 70 серий можно существовать. Во-первых, создать параллельную реальность, в которую люди будут приходить каждый день жить. Во-вторых, это романное высказывание. Поэтому, что касается жанра, мне кажется, именно как современный роман, сериал – удивительно точный жанр. Может быть, один из немногих, которые сейчас в состоянии проговаривать время.
Анна Качкаева: Германия, Игорь Михайлович пишет, что "мне кажется, было бы правильно назвать этот сериал "Зеркало". А кто возмущается происходящим, напоминает мне пациента, готового убить врача, который поставил диагноз".
Еще одно замечательное высказывание: "Моей внучке 8 лет. Она учится во втором классе в Швейцарии. У них в классе существует почтовый ящик, в который дети кладут записки с изложением обид, полученными ими от одноклассников. Раз в неделю этот ящик открывают и все обиды разбираются. Кто-то кого-то стыдит, а у кого-то просят прощения. Мне кажется, этот метод поможет выпалывать из детей жестокость. Если это, конечно, делать регулярно". Может быть.
Арина Бородина: Но только не в России.
Анна Качкаева: Спасибо, это очень интересно, в том числе и педагогический опыт. Наверное, это верно.
Светлана Ивановна: "Самый большой шок я испытала не от фильма, как такового. Кстати, за него огромное спасибо и за показ. А то, что он появился на Первом канале. К чему бы это? Неужели вторая волна потепления?" Константин Львович, вторая ли волна потепления?
Арина Бородина: Правда, первая неизвестно когда была.
Анна Качкаева: Молчит.
Константин Эрнст: Вы знаете, мы когда делали с Игорем Толстуновым этот сериал, изначально запускали, у меня не было уверенности, что он выйдет на Первом канале. Мы даже вели предварительные переговоры с ТНТ. Потому что мне казалось, что может быть это будет тумач.
Анна Качкаева: Перебор.
Константин Эрнст: Но когда уже пошли первые серии, я понял, что это может стать явлением. И позиционирование это на меньшем канале не даст такого общественного эффекта. И что получающийся материал стоит того, чтобы это было показано на Первом канале.
Анна Качкаева: Аркадий Москвы, мы вас слушаем. Здравствуйте!
Слушатель: Здравствуйте! Мои дети давно уже вышли из школьного возраста. Но у меня немало знакомых, у которых соответственно дети и даже внуки смотрели этот сериал, иногда вместе с нами. И вы знаете, почти у всех в разных районах в разного рода школах одинаковая реакция периодическая, что так все было понятно, но то и дело говорили – это что, у нас и покруче бывало. Это вечная проблема. Дети, конечно, цветы жизни, но вот распускаться им не следует. А я могу сказать, я учился во второй половине 60-х. Так все у нас было – и насилие, и алкоголь. И, кстати, секс был не только в Советском Союзе, но и в советской школе, в частности. И Джепп уже встречался, и порнуха там фото и тексты по рукам ходили. Все это, конечно, очень сложно. Но вспоминается знаменитый фильм тех лет "Доживем до понедельника". Это не полная идеализация. Я встречал некоторых отдельных похожих учителей и учеников. Но сейчас такие люди были бы очень несчастные и неуспешные, если бы не наложили на себя руки. А кто-нибудь желает это своим детям и внукам?
Анна Качкаева: Спасибо, Аркадий, за высказывание. Вопросов тут нет.
Рязань, Валентин. Мы вас слушаем, здравствуйте!
Слушатель: Здравствуйте! Эти фильмы вначале призваны как бы привлечь внимание общественности к каким-то проблемам, к концу же фильма направленность его изменяется на противоположную. Все, хорошо, все, нормальное, даже в фильме такое же показывают. Поэтому я хочу сказать, то, что творится дома, мы посмотрели, то, что творится в больнице "скорая помощь", мы тоже посмотрели. В армии, в школе посмотрели. Осталось, я думаю, посмотреть, что у нас творится в госучреждениях, я имею в виду, коррупция.
Анна Качкаева: Да, про это еще никто не снял. Это правда.
Слушатель: Я думаю, что у режиссера кишка тонка будет на этот счет.
Константин Эрнст: Думаю, что это настолько очевидно, что и снимать-то нечего.
Анна Качкаева: "Разве в этом сериале "Школа" не клоака, где тинейджеры-извращенцы правят бал. Измываетесь над педагогами, да и над собой тоже. Недаром суициды среди этой категории населения стали не редкостью". Но и раньше-то бывали.
Арина Бородина: Просто об этом не так говорили.
Анна Качкаева: Просто не так говорили. Это правда.
Я вот еще, что хотела сказать в связи с эстетикой, чтобы мы закончили обсуждать "Школу" со всех ее точек зрения. Вот эта парадокументальная стилистика, которая, конечно, Германикой была из европейского или вами, естественно, привнесена из европейского кино последнего времени, она ведь связана еще и с желанием добиться этой документальности, реальности, которая сама по себе становится в итоге манипулятивной и рядится под этот документ. Мы с вами только что наблюдали, что с этим… Компьютерную программу пропустишь через мост, мост зашевелился, там башня замоталась. И пользовательское видео – это уже не документ. И вообще все уже не документ. Вот эта такая, я бы сказала, драматургическая документальность или псевдодокументальность – это связано с чем? С желанием вот этого изощренного, вернее массового зрителя получить более изощренное развлечение, или это смещение в принципе реальности, представления о ней?
Константин Эрнст: Я думаю, что, во-первых, в значительной степени после появления "Школы", вызвало шок в том числе и эстетика изображения. Но здесь была двоякая задача - сначала привлечь внимание, а потом, чтобы забыли о камере и следили уже только за событиями. Сначала этот метод давлел, а когда человек привыкает, он уже не замечает камеру. Поэтому дальше мы переходили в наблюдение. Мы же все равно, в данном случае, зритель "Школы" был таким… все время в перемещающемся вуайером,..
Арина Бородина: Это сознательная была провокация?
Константин Эрнст: …подсматривающим за реальными событиями. Конечно.
Юрий Богомолов: Я бы добавил вот что по этому поводу. В принципе, история культуры – это история все время какого-то движения, подвижности рампы. Я очень хорошо помню 60-е годы, когда в кино происходили нечто аналогичные процессы. Был итальянский неореализм, такое крепкое кино. И вдруг пошли фильмы Антониони и заговорили о драмагизации. За это очень бранили и т. д. Казалось, что в фильмах Антониони ничего такого не происходит. А потом была еще и французская новая волна. Все эти процессы, вот эта рампа все время двигалась. Она колеблется. Она то в одну сторону, то в другую. То резко надо обнажить условность того, что происходит, то резко надо отменить эту условность. В чем все-таки сила этого сериала Германики, я догадывался, но вот после беседы ее с Берманом и Жандаревым.
Арина Бородина: Замечательная совершенно программа.
Юрий Богомолов: Там был небольшой фрагмент, который проливает… Она рассказывает о себе. То есть этим сериалом она…
Константин Эрнст: Можно я скажу одну вещь. Я почему пригласил Валерию? Для того чтобы попытаться проговорить новое наступающее время, наступившее время. Не хватает одного продюсера, который может проговорить все. Я не знаю современную школу, хотя у меня ребенок школьного возраста. Я действительно не знаю. Поэтому задача продюсера – находить людей, через которых проходят темы и время в разных направлениях. И через Леру… Она действительно это остро чувствует. Она не сильно старше этих героев. Она – все умрут, а я останусь – блестяще это сделала. Я обратил внимание, когда она еще училась и сделала эту работу девочке…
Арина Бородина: Разбежкиной.
Константин Эрнст: Да, коротышку Разбежкиной. О! Из этой что-то выйдет. Здесь очень важный момент. Юрий Александрович сказал, почему, в том числе, такая камера, потому что это в значительной степени позволило привлечь внимание и услышать то, что там говорится, потому что это новая форма. Старая форма… Если бы классически был снят сериал "Школа", абсолютно по классической модели сериала, которые у нас идут в 21:30, он бы не сработал. Потому что у этого времени… Та форма перестала проговаривать время. Как гениально в свое время сказал Маяковский – улица корчится безъязыкая, ей нечем кричать и разговаривать. Для того чтобы сказать что-то новое, форма должна быть тоже новая. Да, я согласен абсолютно, что здесь есть элементы, которые заняты и в догме, и все. Но широкие, так сказать, телевизионные зрители не знают догму. Для них это новый язык. Он привлекает их внимание и дает надежду на то, что им скажут что-то новое.
Анна Качкаева: Вы форма, форма, а я все время… А содержание здесь было очень существенным. И эти границы нерасторжимы.
Константин Эрнст: Это нерасторжимые вещи.
Арина Бородина: Я думаю, что форма здесь была вторичной – содержание, конечно.
Анна Качкаева: Именно поэтому вот это раздвижение границ возможной свободы в этом сериале очевидны.
Юрий Богомолов: Я думаю, что "Школа"…
Анна Качкаева: Это означает, что это… Вы как продюсер ощущаете новое время, что границы свободы раздвинутся в том, где сейчас это невозможно сделать?
Арина Бородина: Не сериальных форматов.
Анна Качкаева: Не сериальных – в новостях, в ощущениях прямого эфира?
Константин Эрнст: Я себя пытаюсь нащупать в разных жанрах – то, в чем есть потребность аудитории. Моя задача – попытаться максимально широко ответить на потребность своей аудитории.
Анна Качкаева: Тогда, я думаю, что все-таки в какой-то момент вам эти краны придется открутить, потому что аудитория все равно…
Арина Бородина: Или закрывать новости на канале.
Анна Качкаева: Или закрывать новости на канале.
Смех в студии
Константин Эрнст: Вы слушаете Радио Свобода, я понимаю.
Анна Качкаева: Я всех вас благодарю. Всего доброго, до свидания!
