Ссылки для упрощенного доступа

Дикая историческая полоса: русские ученые-эмигранты после войны.




Иван Толстой:
В Московском издательстве РОССПЭН вышла книга Татьяны Ульянкиной, посвященная судьбам ученых, ставших перемещенными лицами. Перемещенные лица – это официальный термин - DP, Displaced Persons – для тех, кто во время войны был против своей воли сорван со своего места и вынужден был отправиться в скитания. Лишение привычной обстановки – всегда драма, но в случае ученого драма особая, поскольку колбы, кульманы, лаборатории, библиотеки на театре военных действий – вещи и впрямь не первой необходимости.
Доктор наук Татьяна Ивановна Ульянкина изучает судьбу российских ученых-эмигрантов около 20 последних лет. Она – главный научный сотрудник сектора социологии науки Института истории естествознания и техники, ведущий научный сотрудник Дома Русского Зарубежья имени Солженицына.
Сегодня Татьяна Ульянкина – гость нашей студии.

Татьяна Ульянкина:
Монография моя посвящена исследованию жизни российской научной эмиграции в странах Европы в послевоенные - 40-е-50-е - годы 20-го века. Прежде всего, в ней идет речь об эмигрантах Первой волны, то есть тех, кто вынужден был покинуть Россию после Октябрьского переворота 1917 года и гражданской войны. Их иногда называют белоэмигрантами или старыми эмигрантами, так как они покинули Российскую Империю, переставшую существовать уже в 1918 году. Это большая группа ученых, около 400 персоналий: преподавателей высшей школы, инженеров, врачей, представителей некоторых других творческих профессий. Пережив в Европе довоенные и военные годы, с окончанием войны эти люди оказались беженцами, затем добровольными “узниками”, в кавычках, лагерей для перемещенных лиц.

Иван Толстой:
Простите, а почему в кавычках, и что здесь в кавычках?

Татьяна Ульянкина:
Ну, поскольку “узники” это слишком громко и грубо сказано.

Иван Толстой:
Относительно этих лагерей?

Татьяна Ульянкина: Да. Поскольку эти лагеря именно спасли их от голодной смерти и защитили их юридически. Лагеря для перемещенных лиц в Европе были открыты еще в годы войны, открыты они были международной организацией с достаточно трудным названием - Администрация ООН по восстановлению и помощи на территории Германии, Австрии, Франции и Италии.

Иван Толстой: Вы говорите - организация ООН в защиту кого-то. Но ведь ООН возникла после войны?

Татьяна Ульянкина: В переводе это будет Администрация ООН, а так по-английски эта организация называется United Nations Relief and Rehabilitation Administration. Действительно, ООН была создана на два года позже, но вот Администрация ООН по восстановлению и помощи территориям, освобожденным от нацистской оккупации была создана в феврале 1943 года. Кроме представителей Первой волны я еще исследовала и судьбы некоторых выдающихся представителей бывшей советской научно-технической интеллигенции, то есть тех, кто покинул СССР, находясь на оккупированных нацистами территориях, а также в связи с другими событиями Второй мировой войны. Вот эти два потока эмигрантов в лице ученых, как я уже сказала, врачей, преподавателей высшей школы, они составили большую группу невозвращенцев, то есть тех, кто категорически отказался вернуться в СССР. Их было около 1 миллиона человек. Представители Советского Союза делали все возможное, чтобы убедить мировое общественное мнение в том, что невозвращенцы, находящиеся в лагерях UNRRA, это политические преступники, проникшие в беженские лагеря, поэтому они и подлежат безотлагательной выдаче. Представители США и Великобритании, подписавшие 11 февраля 1945 года Ялтинские соглашения, не всегда хотели и могли оказать русским беженцам эффективную защиту от советских спецслужб. Напомню, что Ялтинские соглашения касались выдачи всех советских граждан, как военнопленных, так и гражданских лиц (куда попадала наша группа ученых), освобожденных англосаксонскими армиями. Формулировка соглашений не давала никакой возможности для свободного передвижения “освобожденных” лиц до их окончательной выдачи советским властям. При этом само слово “освобожденный” в применении к русским, взятым в плен союзниками, теряло всякий смысл. О добровольности репатриации в эти годы не могло быть и речи, русских и многих советских граждан насильно грузили в транспорт для отправки в советскую зону оккупации, а оттуда перевозили в СССР. И те, кого не расстреляли сразу по прибытии, пополнили население ГУЛАГа.

Иван Толстой: Раскроем книгу нашей собеседницы Татьяны Ульянкиной “Дикая историческая полоса”. Из письма общественной деятельницы Екатерины Кусковой (жены экономиста Сергея Прокоповича) бывшему российскому послу в Соединенных Штатах Борису Бахметеву, из Берна в Нью-Йорк, 29 мая 1945 года.

“Дорогой Борис Александрович!
Перед концом войны надеялись, что можно будет вернуться в Россию или, в крайнем случае, в Чехословакию, где осталась библиотека Сергея Николаевича, и там легче было бы найти работу. Теперь эти надежды отодвинуты, по-видимому, надолго. Обе эти страны, как сообщающиеся сосуды, будут еще долго закрыты для инакомыслящих. Признаков tolerance никаких. При самой глубокой вере в то, что такие перемены все же наступят, нам - людям 75 лет - их не дождаться. На поверхности кое-что толерантное происходит, но это только на поверхности. Мы видим тут много новых русских людей - послушных примитивов с глубоко внедренной в их головы идеологией. Жаль, что сметливые, наблюдательные русские мужики так искажены в своих реакциях на окружающую их жизнь. А люди хорошие и так страстно стремятся к знанию! Жаль очень, что не сможем, вероятно, увидеть их там, дома. Дорогой Борис Александрович, простите нас, просим Вас, - невольно мы опять составляем предмет заботы при Вашей занятой жизни. Сделали мы ошибку, не уехав вовремя в Соединенные Штаты? Может быть. Но кто мог предвидеть, что Европа будет разрушена до такой степени, что надо кормить 100 миллионов человек”.


Иван Толстой: Татьяна Ивановна, а после вот этих многочисленных драматических и часто трагических выдач, менялось ли отношение западных держав к самой проблеме невозвращенчества, к судьбам Ди-Пи?

Татьяна Ульянкина: Да, нужно сказать, что отношение США и Великобритании очень быстро изменилось по отношению к принудительной репатриации. Уже в конце 1946 - начале 1947 года прекращаются все выдачи и отношение кардинально меняется. Проблема Ди-Пи, представлявшаяся вначале как чисто бытовая, то есть снабжение продовольствием, устройство в лагерях, становится правовой проблемой. Тот факт, что невозвращенцев русских было больше миллиона и что большинству из них было очень легко доказать свою непричастность к какой-либо политике, очень сильно склоняло общественное мнение к тому, что невозвращенцев нужно все-таки рассматривать как политических эмигрантов, судьбой которых должны заниматься международные организации, но никак не советские власти. На Западе их стали называть “беженцами от коммунизма”. По мере ухудшения советско-американских отношений, нарастания холодной войны, судьба невозвращенцев стала не просто яблоком раздора, но одним из самых серьезных элементов противостояния между СССР и западными державами. Однако о том, что эти беженцы являются типичными политическими эмигрантами, старались громко не говорить, не желая раздражать своего восточного союзника, требовавшего выдать всех эмигрантов как изменников, как военных преступников. Их не выдавали уже после 1947 года, но предпочитали не слишком афишировать свои отношения с ними.

Иван Толстой: Татьяна Ивановна, книга названа “Дикая историческая полоса”, и эти слова взяты в кавычки. Кому они принадлежат и что, собственно, выражает это заглавие?

Татьяна Ульянкина: Вы знаете, когда я изучала переписку известной журналистки и публицистки Екатерины Дмитриевны Кусковой-Прокопович, то я нашла в ее письме бывшему российскому послу Временного правительства России Борису Александровичу Бахметеву (это ноябрь 1948 года) точное и образное название периода послевоенных лет как “дикой исторической полосы”. Екатерина Дмитриевна имела в виду именно те непостижимые страдания, которые обрушились на русских военных беженцев после ее окончания. Только некоторые представители российской интеллигенции нашли в себе силы пережить этот страшный период и найти свое место в этой жизни. Правда, некоторые ненадолго. Например, известный ученый профессор Степан Прокопьевич Тимошенко описывал ситуацию со своим родным братом, архитектором Сергеем: “По окончании войны мой брат оказался в одном из лагерей для пленных, организованных американцами. Положение его было очень опасным. Лагеря посещались советскими представителями, которые особенно интересовались людьми, известными своей антикоммунистической деятельностью. Таких людей они вывозили в Россию и там уничтожали. Брату посчастливилось, он не был замечен большевиками и смог через год после окончания войны приехать ко мне в Калифорнию”. И далее: “Брат был на два года моложе меня и в молодости был физически здоровее меня, но тяжелые переживания войны сильно отразились на его здоровье, он с трудом ходил, сердце отказывалось служить. Через четыре года, на 70-м году жизни, он умер”.

Иван Толстой:
Татьяна Ивановна, кто из наиболее известных русских ученых прошел через лагеря для перемещенных лиц?

Татьяна Ульянкина: Список этот очень большой, но могу назвать из наиболее известных экономиста и статистика Билимовича, гидролога Белоусова, юриста, ученого в области истории государства и административного права Боголепова, ботаника и фармацевта Брижитского, химика академика Вальдене, богослова Сергея Верховского, экономиста Гефдинга, астронома и геофизика с мировым именем Жардецкого, юриста, специалиста по земским и городским финансам Александра Зеньковского, его сына экономиста Сергея Зеньковского, экономиста Иванцова, ботаника Ильина, энтомолога Кормилева, авиаконструктора, академика Французской Академии наук Алексея Лебедева, философа Левицкого.

Иван Толстой:
Татьяна Ивановна, какие масштабы всего беженства в целом в Европе в 40-е годы насчитываются, сколько всего было беженцев из всех стран, всех народностей?

Татьяна Ульянкина:
Эта статистика вообще потрясает. В 1942 году на территории Европы уже насчитывалось 12 миллионов перемещенных лиц. Тогда же и появился сам термин “перемещенные лица”. А в мае 1945 года число перемещенных лиц превысило 40 миллионов человек, не считая тех, кто был насильно вывезен на принудительные работы. Самый большой поток беженцев в Европу шел из Советского Союза - это 10 миллионов 750 тысяч.

Иван Толстой:
Много написано и рассказывалось о жестоких облавах, которые советские комиссии устраивали в этих лагерях для перемещенных лиц. Расскажите, пожалуйста, об этих страницах истории.

Татьяна Ульянкина: Из российских ученых эмигрантов Первый волны мало кто успел покинуть Европу и перебраться за океан еще до войны или вскоре после ее начала, хотя такая возможность была. И этому я посвятила одну из глав своей книги. Оккупационные режимы многих стран, к несчастью, привели к полной деградации деятельности основных организаций русской эмиграции. С попустительства местных властей эмигранты-профессора и преподаватели высшей школы превратились в излюбленные объекты облав, арестов и депортаций в СССР, происходивших буквально под дулами автоматов. Для поиска и ареста наиболее авторитетных лиц были использованы разные источники информации, в том числе, к сожалению, и личные фонды Русского Заграничного Исторического Архива в Праге.

Иван Толстой: То есть, Татьяна Ивановна, того самого архива, который был летом 1945 года вывезен в Москву из Праги?

Татьяна Ульянкина:
Да.

Иван Толстой:
И что же?

Татьяна Ульянкина:
Он был захвачен советскими спецслужбами, и фактически многих русских арестовывали по спискам организаций, которые были зафиксированы в документах этого архива.

Иван Толстой: Вот оно практическое использование этого архива какое было!

Татьяна Ульянкина:
Конечно. Причем, белоэмигрантов, эмигрантов Первой волны, хотя многие из них имели чешские паспорта, польские и французские, депортировали в СССР с таким же рвением, как и советских беженцев, хотя их репатриация не предусматривалась никакими международными соглашениями, в том числе Ялтинскими соглашениями. Только немногим счастливчикам удалось спастись бегством, пройдя буквально пол-Европы со своими семьями, чтобы попасть на территорию западной зоны послевоенной Германии или Австрии, где в это время только-только открывались лагеря для перемещенных лиц. Так, например, известный правовед и историк Евгений Васильевич Спекторский, член корреспондент Сербской Академии наук, в 1945 был вынужден покинуть Югославию, занятую советской армией и армией Броз Тито, вместе с женой отчасти пешком перебраться в Италию, где он провел два года в лагерях для перемещенных лиц, подвергаясь опасности репатриации. В Югославии он оставил все свое имущество, неопубликованные труды, среди которых была подготовленная к печати рукопись книги “Введение в социологию”, двухтомная рукопись воспоминаний, а также записи, которые ученый вел в течение 15 лет. Судьба этих трудов до сих пор еще неизвестна. Для него и для многих русских беженцев лагеря для перемещённых лиц стали настоящим спасительным убежищем от голода и произвола.

Иван Толстой:
Из письма Екатерины Кусковой Борису Бахметеву, из Берна в Нью-Йорк. 6 января 1946 года:

“Мне опротивели эмигрантские распри. Не пойму, как я раньше не понимала, чего ищет этот вдребезги разбитый эмигрантский корабль? Лучше бы занялись работой. Какой ценой куплена эта радость, эта победа… Цена огромная. Когда о ней думаешь, волосы дыбом… А Слонимы и Сухомлины захлебываются: это советский строй одержал победу. Я их спрашиваю: а кто одержал победу с такими же дикими жертвами в 1812 году, когда никакого советского строя не было? Зачем им отвечать, когда надо просто “прославлять”, кланяться до земли, и так далее.
Не думайте, пожалуйста, что во время войны мы прожили в свободной стране. Писать что-либо в это время, когда в каждую минуту могло быть вторжение, - открыто не рекомендовалось. Свободы нет для иностранцев и сейчас. Мы так и не добились разрешения на работу. Разрешение дается от случая к случаю: на статью (данную с точным названием!), на курс лекцией и так далее. Весною будем думать, куда в Европе можно будет переехать без этих цепей на устах и руках”


Иван Толстой:
Из письма от 26 февраля 1947 года.

“Дорогой Борис Александрович!
Давно ничего не знаем о Вас. Александр Федорович (Керенский) скитается и пишет письма из мест, где Вас нет. Я тоже давно не писала Вам. Мы, между нами, - впадаем во всю большую и большую безнадежность. Говорю - между нами, ибо показывать это широко - нельзя. Иногда казалось, что эта безнадежность происходит от личных неустройств. Но вчера прочли речь Вашего Государственного секретаря Маршалла. Он прав, что время теперь много худшее, чем было во время войны. Как он бесконечно прав. Мы видим гениев, которые могли бы вывести Европу (одну ли Европу?) из этого ужасающего хаоса. Хаос в соседних странах день ото дня увеличивается. Это отражается и на “благополучной” Швейцарии. Она закидана больными, голодными детьми и просто опять людьми, проползающими во все ее щели. Власти говорят о перенаселении. В связи с этим решается и наша судьба.
Война окончилась и нам, застрявшим тут, прилагается к первому апреля выехать. Но куда? Прежде всего, нас теперь никто не пустит к себе. Власти это понимают. Они отобрали 100 стариков свыше 65 лет и поставили вопрос в федеральном парламенте о разрешении на работу для этих лиц (мы в том числе). Открыто формулируют так: пусть доживут свой век здесь. Вопрос чуть-чуть не прошел положительно. Но тут врезались два обстоятельства. Первое - на что эти лица будут жить тут. Швейцария пособий им выдавать не желает, так как до сих пор не прошел вопрос об обеспечении старости своих собственных граждан. Нельзя же поддерживать иностранцев, когда идет по всей стране агитация за своих! Таких 700 человек, и этих людей не берет ни Аргентина, ни Соединенные Штаты, ни Канада. То есть в переводе на русский язык, мы, старше 65 лет, никому не нужны. Ни одна страна (даже либеральная Бельгия) не пускает к себе стариков. О нас писать больше нечего. Наши годы и силы бегут быстрее, чем события. Раньше чего-то ждали. Скоро перестанем ждать”.


Иван Толстой: Из книги Татьяны Ульянкиной “Дикая историческая полоса”:

“Итальянские лагеря Ди-Пи чаще других попадали в хронику нарушений прав человека. 20 февраля 1946 года Папа Пий XII выразил свой резкий протест против репатриации людей вопреки их воле, а также против отказа им в праве на убежище. Несмотря на это, в августе 1946 года произошла крупная выдача (около 1 тысячи человек) русских беженцев представителям Советской Репатриационной Комиссии из двух лагерей: лагеря вблизи Пизы и лагеря в Риччоне (к югу от Римини). Мероприятия по выдаче прошли под кодовыми названиями “Оperation Keelhaul” и “Оperation Eastwind”. На следующий год, 5 мая 1947 года, из итальянского лагеря в Римини было выдано 165 русских Ди-Пи, переведенных накануне из лагеря “Чина-Читта”
Борис Ширяев, чудом избежавший попадания в Римини, так описал сцену репатриации: “Лагерь в Римини оцепили тремя рядами колючей проволоки. Батальон войск христианской британской армии нес усиленную охрану. Комендант Римини - полковник Мартин, офицер британской армии, который 5 мая 1947 года объявил об отправке в Англию на работы 165 русских, отобранных им самим, и поклялся на Библии, что выдачи не будет. А 6 мая отправил всю группу на грузовиках на станцию под дулом автоматов”.
Один из последних случаев принудительной репатриации в Италии произошел на острове Липари, прозванном в народе итальянскими Соловками. В 1949 году советский представитель в Италии обвинил группу русских из лагеря на острове Липари в военных преступлениях. Итальянский суд дважды оправдывал их, но по распоряжению министра иностранных дел Италии графа Сфорца они были посажены в лагерь как заложники якобы для обмена на итальянских военнопленных. Их выпускали только в сопровождении вооруженных карабинеров. Среди заложников были люди, снятые с парохода “Санта-Круз” и отправлявшиеся по рекомендации ИРО в эмиграцию в Аргентину, многие уже с визами на руках. Другая часть заложников была арестована в разных местах Италии. В списке: доктор Борис Акулов, инженеры Борис Конзак, Сергей Габунья и другие. Все заключённые, 67 человек, подписали документ, поручающий защиту их перед апелляционным судом в Риме американскому адвокату доктору Принтеру, а перед американским военным судом в Зальцбурге (Австрия) правозащитнику Тихомирову. 14 мая 1950 года узники объявили голодовку, требуя свободы, права на эмиграцию наравне с остальными Ди-Пи. Они предпочитали смерть отправке в СССР. Журнал Сергея Мельгунова “Русский демократ”, как и газета “Новое русское слово”, одним из первых напечатал письмо “Русские изгои. Голос с Липари”. Другое письмо “липарийцев” в феврале 1950 года опубликовал журнал “Посев”.
Ряд влиятельных русских эмигрантских организаций, в том числе и Толстовский фонд во главе с Александрой Львовной Толстой, обратились к премьер-министру Италии с протестом и просьбой об освобождении заключенных. Только благодаря их настойчивым действиям и активности русской эмигрантской прессы удалось предотвратить трагедию. В результате группа “липарийцев” была выпущена из лагеря, и значительная их часть эмигрировала в другие страны.

Иван Толстой: Татьяна Ивановна, расскажите, пожалуйста, в каких архивах вы работали, где? Я знаю, что вы ездили много по миру. Где хранится самое интересное?

Татьяна Ульянкина: По-моему, решающими и результативными для сбора материала по теме монографии оказались мои поездки в США для работы в так называемых “русских архивах”. Это архив Толстовского фонда, находящийся в Валлей коттедж, таком небольшом местечке в штате Нью-Йорк, второй архив - это архив Русской академической группы Соединенных Штатов, он находится в частном доме в городе Кинелон в штате Нью-Джерси, и известный Бахметевский архив Колумбийского университета в Нью-Йорке, содержащий богатую коллекцию документов по послевоенному времени. Именно здесь, в трех этих ключевых архивах, мне удалось обнаружить персональную переписку российских ученых эмигрантов Первой волны, находившихся в лагерях для перемещенных лиц с Толстовским фондом, прежде всего, а также другими российскими эмигрантскими организациями США, такими международными организациями как УНРРА, ИРО, Всемирная организация церквей. Эти документы являются ценнейшими и ранее они были абсолютно неизвестны современному научному сообществу. Письма, сохранявшиеся в архивах более 60 лет, значительно расширили мое представление о масштабах послевоенного беженства, а также о численности российских ученых-беженцев, перемещенных лиц на территории Европы. Было ясно, что они содержат свидетельство очередной трагедии России, разыгрывавшейся в середине 20-го века. Вот эти документы, обнаруженные мной, и дали возможность начать систематическую работу по составлению биографического словаря. Однако подготовка полного словаря российских ученых — дело, конечно, будущего, поскольку некоторые персоналии остались вне моего рассмотрения. Но книга уже включает биографии 400 ученых, инженеров и техников, прошедших через лагеря Ди-Пи.

Иван Толстой: Татьяна Ивановна, а что такое Толстовский Фонд в отношении ученых? Какую роль в их судьбе он сыграл?

Татьяна Ульянкина:
Толстовский фонд как раз сыграл огромную роль в спасении русских Ди-Пи из Европы в послевоенные годы, и, в частности, он обращал внимание на категорию русской научной и творческой элиты. Эта традиция спасения именно элиты, она, судя по переписке Толстой, возникла из ее общения с неким Элвином Джонсоном. Это профессор экономики Новой школы социальных исследований в Нью-Йорке. При этой школе в 1933 году Элвином Джонсоном был создан Беженский университет, спасавший научную элиту из Европы, из стран, занятых нацистами. Джонсону удалось разработать очень интересный механизм получения грантов от Рокфеллеровского центра, Фонда Карнеги и механизм оплаты грантов, которые выдавались ученым для переезда их из Европы на работу в США. Многие из них потом задержались, жили в Штатах до окончания войны, некоторые остались надолго и окончательно. При создании Толстовского фонда в 1939 году Толстая обратила внимание на то, что ученые русской национальности совершенно отсутствуют в списках Элвина Джонсона. Хотя они были, но были уже под другими национальностями, то есть они имели паспорта Чехословакии, Польши, они просто поменяли свое гражданство. Она включила в эти списки тех ученых, которые требовали срочной поддержки. Например, профессор зоолог Пастеровского института Сергей Иванович Метальников, который бедствовал в это время в Париже, и существует переписка по поводу его приглашения в США. Толстая обратилась ко всем русским американцам, к ученым, которые приехали еще сразу после Октябрьской революции и гражданской войны, то есть с Первой волной, прежде всего, Борис Александрович Бахметьев, Ипатьев, наш выдающийся химик, академик, историк Карпович, историк Ростовцев, историк Вернадский Георгий Владимирович, сын выдающегося нашего академика Владимира Ивановича Вернадского.

Иван Толстой: И с чем она обратилась?

Татьяна Ульянкина:
Она обратилась к ним с просьбой через своих коллег узнать о том, кто нуждается в срочном вывозе из стран, уже оккупированных нацистами. В общем, это сотрудничество Толстой с Беженским университетом и с Элвином Джонсоном дало очень интересные результаты, как раз этому посвящена вторая глава моей книги.
В годы войны Толстовский фонд принял активное участие в спасении узников войны русской национальности из Европы. После войны он переключился на помощь перемещенным лицам, находящимся в лагерях для Ди-Пи в Европе. Понимаете, дело в том, что в этих лагерях, в которых находилось около двух миллионов человек, были люди не только русской национальности. Так вот другим национальностям - американцам, французам, чехам - помогали свои собственные организации. Русским не помогал никто, пока не включился Толстовский фонд.
Поначалу Толстовский фонд помогал посылками с продовольствием, едой. Как раз на обложке книги изображен велосипедист с посылкой, которую доставляла некая организация “Care” - “Помощь”. Вот существовала такая организация, которая давала скидки на перевоз продуктов, промышленных товаров из США в Европу, и вот такие посылки “Care” получали очень многие. Потом, когда появился закон о перемещенных лицах, когда в Америке это случилось, через три года после окончания войны, в июле 1948 года, этот закон давал преимущество на эмиграцию в США именно перемещенным лицам, и они смогли выехать. Но, понимаете, что такое Америка для тех людей, у которых не было никого из родственников, из знакомых в этой стране. Толстовский фонд предоставил свою ферму. Территория Толстовского фонда, как когда-то мечтала Толстая, и она реализовала эту мечту, она состояла... И сейчас это великолепная территория, где-то напоминающая среднюю полосу России, сам фонд расположен около озера. Это в окрестностях города Наяка, штата Нью-Йорк, где проживала большая колония русских еще с начала века. Там, на Толстовской ферме, Толстая могла принимать около 1000 человек. Она построила церковь силами своих беженцев, она смогла их обустроить, она выращивала там на ферме кур, животных домашних, которые поддерживали пропитание перемещенных лиц.
Около 13 тысяч человек, по данным американской статистики, перевез лично Толстовский фонд в США. Потом ученые получили некий старт для того, чтобы найти работу, и некоторые американские организации помогли им в этом, церковь американская помогала. И после войны переехало несколько тысяч человек на территорию Нью-Йорка и ближайшего штата Нью-Джерси.

Иван Толстой: В книге Татьяны Ивановны приведены впервые публикуемые документы и письма. Некоторые из них вносят неожиданные характеристики известным историческим фигурам и до последнего времени не могли быть преданы печати. Вот, к примеру, интереснейшее письмо Екатерины Кусковой Борису Бахметеву, из Берна в Нью-Йорк. 15 января 1948 года.

“Милый, дорогой Борис Александрович!
Очень благодарим за письмо. Мы тут окружены людьми, а одиноки: своих, понимающих, тут нет. Сейчас две недели прожила тут Татьяна Алексеевна Шауфус. На днях опять уехала в Мюнхен. Один вечер был такой, какие бывали в Праге: поругались как ни с кем другим. А вот Вы задаете мне трудную задачу: объяснить, что и как. Дело в том, что мы знаем Татьяну Алексеевну до всех ее глубин. Это познание дала работа в Праге. Что смогу, объясню Вам. Но молю: конфиденциально. Я не хочу с ней ссорится до конца, до разрыва. Это и не нужно, и вредно. Поэтому - лишь для вашей ориентации, все - конфиденциально. Вы пишете, что мы “недовольны Америкой”. Нет, мы очень недовольны тем американцами, которые орудовали в UNRRA, а теперь орудуют в IRO во имя… гуманизма! Но что за притча: их ненавидят. Это люди широкой жизни и личной наживы. Я никогда не смею писать об этом в газете: зачем? Делу не поможешь. Составилось общее упорное единодушное впечатление: эти люди не только не хотят разгрузить лагеря Ди-Пи, но они делают все, чтобы задержать эту акцию разгрузки: потеря для персонала этих организаций аппарата - невыгодна. Траты на этот персонал - колоссальные. Расхищения UNRRA всем известны. А Ди-Пи видят все это, отчасти, наиболее юркие “пристраиваются” к этим аппаратам, другие - вымирают или в бессилии смотрят на этот пир во время чумы.
Вспоминаю аппарат Гувера в голодной России 1921-23 годов. Это был совсем другой тип людей. Они действительный ехали “на голод”, спасать несчастных. Как вел себя покойный Ла Гуардиа, уму непостижимо. Записаны свидетельские показания и когда-нибудь будут обнародованы. И другие… Дикие траты, ночные кабаре, шикарные отели - как правило. Среди голодных. Среди бесправных. Среди ждущих. Среди все потерявших. Тут же вертятся большевики, все видят, все наблюдают и указывают пальцами на “людей шального доллара”. Вот в эту прогнившую насквозь среду “благотворителей” попала Татьяна. Вы совершенно правы, что евреи, украинцы, поляки, чехи давным-давно организовались и помогают “своим” усиленно. Помогают и посылками, и в отстаивании прав, и в вытаскивании из этого омута людей. Нет лишь организации русских, и ее необходимо было создать. Отчасти они и была создана в Мюнхене митрополитом Анастасием. Однако для сношений с международными организациями это человек неподходящий.
Тут мы попадаем в игру в другой области - политической. Большую роль в этих организациях играют члены экуменической церкви. Они очень влиятельны, могут доставать средства. Но… уже два года - почти тотчас же после войны - они поставили своей целью привлечь в свое лоно русскую патриаршую церковь. Цель - большая и в корне правильная. То что делает сейчас патриарх Алексий, еще скажется в будущем. Мнение наше, что делает он дело большое в ужасающих условиях лжи и давления. И все-таки делает. Большевики уже боятся того движения, народного движения к религии, которые было рождено войной и поднято руками Сергия и в особенности Алексия. Из-за этого мы чуть-чуть и не поругались с Татьяной: из-за пелены она не видит сути. Дело не в канонах и не в этом невольном подчинении силе власти (а при царях церковь не подчинялась!?), а именно в том, что народ припал к церкви, там ищут спасения от тягот жизни, и что патриарх это понимает и дает атмосферу “духа” и религии, что доводит до бешенства власть. Да, это мы знаем не по газетам… Едва ли большевики допустят вхождение православной церкви в экуменический Совет : ведь это “сделка с Западом”. Но окоменики этого хотят страстно. Поэтому на Татьяну с ее Анастасием они смотрят косо, она им мешает и в их прямой дороге к Патриарху, и - в любой момент она может вылететь оттуда с неприятным чувством обиды. Мы поэтому употребляли все усилия, чтобы растолковать ей создавшееся положение и доказать ей, что оторвать окомеников от Патриарха - невозможно. Наши эмигранты по узости лбов своих никак не могут понять, что и за большевиками, и за Патриархом – Россия. К ней все тянутся, а вовсе не к этим временным и приходящим властям. Ведь и Бедин, и Этли, и Маршалл, плюясь и ругаясь, держат “открытые двери” для России. Без нее теперь ничто невозможно: ни война ни мир. Кажется, под конец наших острых дебатов Татьяна поняла, что ни ей, ни Толстовскому фонду в особенности, нельзя прислоняться к отжившим теням прошлого. Тут ни правые, ни левые, а именно отжившие. Она и представителей Фонда выбирает из этой категории людей, и ей это сильно вредит. Ее тянет к этому миру, где сила традиций, давно отживших, мешает проникновению новых понятий и новых приемов поведения. Почему это так, я не могла понять и в Праге. Но в Праге все это умерялось общей демократической обстановкой, семьей Масарика, не очень умной, но очень хорошей, морально высокой и давно привыкшей, что “демократия” - это не только парламент и избирательное право, а прежде всего - личное поведение, проникнутое доброжелательством к человеку. Как это ни странно, но вот именно этого доброжелательства у Татьяны нет ни на грош. Она - грубый диктатор по природе или по воспитанию. И поэтому все, решительно все от нее шарахаются, чувствуют это “я”, это ужасное “я”, которое не видит человека, а видит лишь его “пользу” или “значение”. Забыв это по Праге, я дала ей целый список Ди-Пи, людей очень настрадавшихся, людей, ищущих опоры, ласкового слова. Один старый профессор, находящийся с семьей на грани самоубийства, три раза приезжал к ней “не прием”. Не был принят. Другие были приняты. Но она была, как мне пишет, “важна и холодна” и заявила, что “отдельными” лицами она не занимается. Но чем же она тогда занимается на этих приемах?! Добиться того от нее самой я не смогла. Ей важна “организация” и ее роль, ее собственная роль в ней. Размер же действий этой организации ей безразличен. “Утвердить”, “установить”, “быть представителем”, “ехать туда то”, “видеть то-то” - вот, что надо. А что же люди, которых имеет в виду эта организация? Что выигрывают люди? Украинцы, поляки, чехи, и в особенности евреи, действуют совершенно иначе. Они тянут за ноги и за волосы отдельных людей, ищут связей, денег, пособий, аффидевитов. И скольких людей они уже вытянули, спасли, помогли… живая помощь, человеческая энергия чисто практического свойства. И получается сцепка “своих”, благодарность, радость живой помощь. Вот чего мы всегда хотели от Татьяны и в Праге, и здесь. Когда она уехала из Праги и ее заменила ее приятельница (и наш большой друг), полумонашка Ксения Родзянко, все дело перевернулось. Люди почувствовали сердце, сердце, переполненное любовью к людям, которое не всегда надо рассматривать под лупой, которому часто просто надо помочь. И сколько она и дорогой наш Петр Дмитриевич Долгоруков сделали при немцах, скольких людей спасли, прикрыли - это мы знаем и любим Ксению и Петра Дмитриевича безмерно. Сейчас она впала в некоторую религиозную манию, но это – ничего. Она, Ксения, - все для людей и в людях. Она страстно любила Татьяну, - вы знаете, как часто любят более слабые натуры сильных, волевых людей. Теперь это меняется. Она, Ксения, много пережила под немецкой пятой, духовно выросла. Мы за время войны научились к ней тайно общаться, Прага – Женева. Связывали разрозненные семьи, пересылали письма и так далее. Это - человек. Татьяна - сильная, волевая машина c сильно выдвинутым Я и без живой симпатии к людям, человек мятежный, подозрительный, неудовлетворенный и - властный. К нашему удивлению, она еще менее разбирается в окружающем, чем в Праге. Она не только не развилась от дичайших событий, но как-то еще сузилась и все судит с точки зрения своей маленькой колокольни. Теперь так делать общественное дело нельзя. Оно – сложно, полно ядов, и, чтобы удержаться на позиции достойной, надо много знать, а не высасывать из пальца свои собственные суждения. Боюсь, что экуменисты ее скоро раскусят, и поддержать престиж затеваемый организации будет трудно.

Иван Толстой: Продолжаем беседу с автором книги “Дикая историческая полоса” Татьяной Ульянкиной. Татьяна Ивановна, мы говорили с вами о переезде за океан многих российских ученых, ставших перемещенными лицами. А если бы они оставались в Европе, что их ждало бы, могли ли они заниматься профессиональной деятельностью не уезжая за океан и, соответственно, не возвращаясь в свои родные страны, в данном случае, в Советский Союз?

Татьяна Ульянкина: Вообще, несмотря на крайне негативные события 40-х-50-х годов, о которых идет речь, многие представители российской научной интеллигенции пытались эффективно использовать время своего пребывания в Европе и даже будучи, как я уже сказала, узниками лагерей для перемещенных лиц, они зачастую могли продолжать свою профессиональную и общественную деятельность. В этом помогало им знание европейских языков, западных обычаев, нравов, наличие надежных связей в европейском научном сообществе, также среди российской эмиграции в США. Вот могу привести такой пример - беспрецедентную акцию российских ученых по открытию в Мюнхене специального международного университета UNRRA для 200 студентов-беженцев и перемещенных лиц. Этот университет проработал два с половиной года, где-то с 1946 по 1948 год, в конце 1947 началась его постепенная ликвидация, но еще какое-то время он продержался, некоторые факультеты были открыты. В общей сложности в штате университета работало около 200 преподавателей и профессоров русской национальности. Свидетельством высокой организованности ученых было также образование в лагерях для перемещенных лиц научных обществ и ассоциаций, которые объединяли их по профессиональным интересам. Вместе с американской администрацией русские ученые вводили в своих лагерях самоуправление, находили возможность открывать православные приходы, организовывать малотиражные издательства для выпуска учебной и научно-художественной литературы. В Мюнхене, кроме того, силами эмигрантов была открыта Русская библиотека, ставшая в конце 40-х годов настоящим очагом русской культуры Германии. На ее базе в 50-е годы, как вы знаете, был открыт Институт по изучению истории и культуры СССР. В 1948-51 году некоторые российские эмигранты, находившиеся в лагерях для перемещенных лиц Германии и Австрии, приняли участие в так называемом Гарвардском проекте Русского исследовательского центра Бостона по программе изучения Советского Союза. В общей сложности в самый пик холодной войны учеными центра было проведено более 13 тысяч устных интервью с беженцами и перемещенными лицами русской национальности. В США, в исполкоме Русского исследовательского центра в Гарварде были привлечены такие выдающиеся ученые как Василий Леонтьев, Михаил Карпович, Исайя Берлин.
Вообще профессиональная и социальная активность русской научной интеллигенции в эмиграции была просто поразительная. Поэтому не удивительно, что переехав в США, многие бывшие перемещенные лица нашли применение своим силам в фирмах, в научно-исследовательских лабораториях и в университетах США и других стран. Нужно сказать, что с развитием и углублением холодной войны в США появился заметный интерес к русским эмигрантам, их начали принимать на работу в крупнейшие научные и ученые центры. Правда, маккартизм на какое-то время осложнил жизнь приехавших, некоторых из них стали подозревать в симпатиях к СССР и сокрытию сотрудничества с гитлеровцами, но это, как правило, касалось бывших советских граждан, не представителей старой эмиграции.
В целом, анализ американского периода, если судить по биографиям ученых, преподавателей высшей школы, в библиографическом словаре моей книги для большинства представителей послевоенной эмиграции характерна беспрецедентная скорость вхождения в профессиональную жизнь США. Уже к началу 1950-х годов многим из перемещенных лиц русской национальности открылись двери профессиональных лабораторий, обсерваторий, медицинских школ, госпиталей, исследовательских институтов и американских университетов, где они получили возможность продолжить свою деятельность. Можно, конечно, спорить о ценностях их творческого наследия для российской науки и культуры, но я думаю, что есть все основания уверенно говорить о том, что благодаря своему отъеду из Европы в США представители научной и технической интеллигенции не только смогли избежать чудовищной репатриации и новых репрессий у себя на родине, но и стали ценным приобретением для американской и мировой науки, техники, медицины и культуры.

Иван Толстой:
Как же менялось отношение к эмигрантам на протяжении всего послевоенного периода в нашей стране?

Татьяна Ульянкина: Вообще, это сложный вопрос, поскольку в нашей стране отношение к эмигрантам менялось от самых негативных оценок, от “отщепенцы”, “предатели родины”, до восторженных “национальные герои” в начале 90-х годов. Долгие годы властные структуры СССР занимали позицию нетерпимости по отношению к соотечественникам, даже действовавшие на Западе эмигрантские общества, союзы, объединения ученых, инженеров, союзы врачей, юристов, писателей, журналистов, не имеющие никакой политической окраски, так и не могли получить признания и должной моральной поддержки со стороны своей исторической родины, хотя это не противоречило бы никаким нормам международного права. При этом следует добавить еще и то обстоятельство, что агентура НКВД добилась немалых успехов в попытках дезорганизовать российскую эмиграцию и скомпрометировать ее в глазах своих граждан. Неудивительно, что сами соотечественники еще до начала горбачевской перестройки отказались от сотрудничества с компрометирующими их организациями в СССР. В итоге ущерб, нанесенный культуре самой России, оказался огромным и очевидным. Сейчас в Российской Федерации эмигрантская деятельность оценивается скорее прагматически, чем идеологически, но, тем не менее, интеллектуальный потенциал российской эмиграции, а главное ее огромный, уникальный исторический опыт по-прежнему игнорируется и используется чисто декларативно. Хотелось бы надеяться, что уважительное отношение к деятельности многих наших русских эмигрантов перейдет, наконец, в разряд нравственных задач современного российского общества. По-моему, от этого, в первую очередь, выиграют и отечественная наука, и культура.

Материалы по теме

XS
SM
MD
LG