Ссылки для упрощенного доступа

Быт колонии, будни осужденного, обмен на шпионов


Ирина Лагунина: Игорь Сутягин, попавший в Лондон в начале июля после операции, получившей название "шпионский обмен", позвонил нашему корреспонденту сам. Сегодня мы транслируем это интервью подробнее. С Игорем Сутягиным беседовала Наталья Голицына.

Наталья Голицына: Скажите, в каких условиях вас содержали в этом поселении последнем или предпоследнем?

Игорь Сутягин: Если говорить о самой последней колонии неподалеку от Холмогор - это были достаточно комфортабельные условия. Дело в том, что администрация практически всех колоний, где я был, а было их четыре, она всегда испытывала некоторое напряжение в связи с моим присутствием в колонии, потому что было не совсем понятно, что со мной делать, как со мной себя вести, как поступать. Было понятно, что в принципе при своем уровне образования, чего постоянно боялись сотрудники администрации, я способен, по крайней мере, теоретически писать достаточно грамотные документы, грамотные жалобы, чего очень не любят тюремщики. Поэтому меня старались по возможности как-то изолировать. И в последней колонии это было сделано очень хорошо, очень грамотно. Меня распределили в отряд, в котором было не 110-130 человек, как обычно, а всего только 11. Находился он на закрытой территории, изолированной от основной массы осужденных колонии, от основной части колонии. Я был распределен на работу, которая так же изолировала меня от всего на свете. И в общем это был достаточный комфорт. Потому что 130 человек в общежитии или только 11 человек в одной комнате.

Наталья Голицына: А вы что, рукавицы шили и что-нибудь более?

Игорь Сутягин: В первой своей колонии я ничего не шил, потому что там сидел в штрафном изоляторе. Затем прокурор по надзору Удмурдской республики быстро установил, что по закону в той колонии я вообще в принципе находиться не могу. И меня перевели в следующую в город Сарапул, в Иоанно-Предтеченский Старцевогородский монастырь, который монастырем был всего год, а после этого с 18 года так и оставался тюрьмой постоянно. Там меня распределили на работу, тоже достаточно грамотно изолировав меня от всех, в клуб. Я работал в клубе, мы издавали газету писали книги, в общем очень активно работали на воспитательный отдел колонии. В Архангельске, куда меня перевели из Сарапула после 54 недель, я работал на участке кабельных барабанов. Катушки такие большие, провода на них наматывают – это называется кабельные барабаны. Исключительно на подсобных работах, бревна таскал. На сколько-нибудь квалифицированную работу меня ставить было запрещено в тот момент. И начальник оперативной части колонии как-то мне сказал: это, говорит, тебе расплата. Люди особого фанатизма не проявляли, особой тяги ухудшать мои жизненные условия тоже особо не проявляли. Но опять-таки очень откровенно начальник оперативной части тоже говорил мне: "Ты понимаешь, мне каждый месяц звонят из управления ФСБ и спрашивают, как живет Сутягин. И я просто не могу сказать им, что ты живешь хорошо. Поэтому жить ты будешь плохо". Но это было относительно плохо, я работал, зато мне платили хорошо. На той работе, которую я делал, мне, видимо, как-то искупая общую несправедливость, платили в два раза больше, чем тем, кто работал на станках или где-то еще, а я просто бревна грузил. Правда, при весе 68 килограмм это было тяжеловато, но ничего, справлялся как-то.

Наталья Голицына: Вы, конечно, знаете, что ваше прошение о помиловании российскими властями было воспринято многими как признание вашей вины.

Игорь Сутягин: Нет, абсолютно, может быть не абсолютно – не совсем верно. Прошение о помиловании меня власти просили писать с начала 2005 года. Еще, по-моему, в январе, около февраля-марта 2005 года во вторую колонию в городе Сарапуле приехали люди из прокуратуры, чекисты со мной впрямую никогда не общались. Приехали и довольно откровенно сказали, что, понимаешь (палец в небо), там есть люди, которым очень надо, чтобы Сутягин в тюрьме не сидел. И сделать это можно только одним-единственным способом. Признаться в том, что они допустили ошибку, они не могут, они не сделают этого никогда. Но нужно, чтобы ты там не сидел, потому что дальше идут одни потери для них же. И в принципе они хотели бы тебя выпустить без потери лица. И этим шагом является твое прошение. Тебя помилуют, ты уйдешь. Все минусы, которые имеют они, на этом закончатся, но ты должен им помочь. Вот такое прошение меня просили написать в 2005 году в Сарапуле, в 2006 и начале 2007 в Архангельске. И наконец, в 2010 году меня вновь просили это сделать - это было очень нужно тем людям, которые меня просили. Потому что когда я отказался это делать именно потому, что от меня требуют, чтобы я написал слова о своей вине, вы бы видели, как они одновременно растерялись и занервничали. То есть в этот раз было очень нужно, и не только мне.

Наталья Голицына: А кто это – они?

Игорь Сутягин: Они – это те два российских, не представившихся до конца, но как я понял, генерала, и трое американцев, которые разговаривали со мной в Лефортово.

Наталья Голицына: Они были в форме?

Игорь Сутягин: Конечно, не в форме. Чекистские генералы вообще, по-моему, очень редко в форме ходят. Я, по крайней мере, крайне удивлялся, когда видел в форме кого-нибудь из работавших со мной чекистов.

Наталья Голицына: А как вы полагаете, почему вы оказались именно в Англии?

Игорь Сутягин: Вот этого я не знаю, я не могу абсолютно точно сказать. Даже, честно говоря, не хочу строить предположения. Могу сказать, что я рад что оказался в Англии, а не где-нибудь еще дальше от родины. Все-таки здесь ближе, гораздо ближе и для меня это очень хорошо.

Наталья Голицына: А когда вы прилетели в Англию, кто вас здесь встречал?

Игорь Сутягин: Вертолет. Никто меня здесь не встречал. Дело в том, что самолет, который летел из Вены, приземлился на авиабазе, как мне потом сказали, "Брайз Нортон". В общем-то это было довольно понятно, потому что как бы я, интересно, выгрузился в "Хитроу", не имея в паспорте британской визы. А британской визы у меня в паспорте не было. И что бы я объяснял? Поэтому такое появление где-то менее требовательным с точки зрения паспортного контроля месте, оно, видимо, было оправдано в каком-то смысле. Мы просто погрузились на маленький вертолетик, сумки, вещи наши положили на машину, чтобы подольше можно было ехать, и прилетели. Насколько я знаю, встречал нас корреспондент какой-то британской телекомпании, который прятался с телеобъективами где-то за пределами этой базы, как мне рассказали, отснял репортаж об этом самолете приземлившемся и потом улетевшим, и два солдата британских ВВС, которые вручную подтаскивали трап к самолету "Боинг-767". Трап был большой. Я смотрел на них в окошко, в иллюминатор, они пыхтели, получалось не очень здорово, он большой, неудобный. Больше никого не было, встречающих не было.

Наталья Голицына: Считается в России, что вы работали на MI-6, или, скажем, на американские спецслужбы - это неважно. В Англии, когда вы приехали, вас здесь кто-то из спецслужб опекает, как-то они с вами связываются, общаются?

Игорь Сутягин: Да нет, в общем-то не опекают. Появлялся один человек, два или три раза появился, налету, на короткое время, поговорили. Его в первую очередь интересовало, что говорили об условиях обмена наши представители в Москве. В принципе он мог бы то же самое поинтересоваться у американцев, потому что они при этом присутствовали. Так что это в основное такие.

Наталья Голицына: Этот человек был откуда – это было какое-то ведомство или спецслужбы?

Игорь Сутягин: Нет, я так понял, что как раз этот человек… Дело в том, что мне объяснили еще в Москве, что соглашение об обмене наших на наших же заключали, окончательно заключали президенты, но готовили внешние разведки, то есть служба внешней разведки России и ЦРУ, по всей видимости, в Соединенных Штатах. И поэтому, видимо, логично было, что этот человек представлял британские, видимо, такого же рода структуры. А так со мной пообщался психолог, установил, что я в психологической помощи особенно не нуждаюсь. Осмотрел меня врач, тоже сказал, что на удивление хорошее состояние, лучше, чем можно было бы ожидать. Я в основном был предоставлен сам себе, чему был очень рад, потому что имел возможность немножко придти в себя. Слушал радиостанцию "Классик ФМ", слушал классическую музыку постоянно. Ходил, гулял по окрестностям. Несколько раз просился, сказал, что очень в лес хочется, съездили в лес какой-то, поблизости, я так понимаю, не так просто лес найти, на машине ехали куда-то. Походили по лесу, очень хорошо. Потом я связывался с друзьями и просто из-за того, что возникли какие-то срочные неотложные дела у них, мне пришлось там задержаться еще на недельку. Я помню, что это был понедельник, я мог бы уехать, встретиться с друзьями, перебраться к ним, а так уехал в пятницу.

Наталья Голицына: Скажите, пожалуйста, какой у вас паспорт?

Игорь Сутягин: Российский. У меня два паспорта, как и должно быть в принципе, один российский внутренний, мне его выдали в Холмогорах, а второй российский же заграничный паспорт обыкновенный, красного цвета.

Наталья Голицына: Который вы получили перед отъездом?

Игорь Сутягин: Мне его отдали уже англичане, потому что в него необходимо было поставить визу. Мне поставили туда визу на шесть месяцев, вот такой паспорт у меня есть. Штампик все-таки там стоит, я посмотрел, домодедовская таможня, паспортный контроль, они все-таки шлепнули мне штампик, что я выехал из России. Это, кстати, хорошо, чтобы меньше вопросов было, как я в Россию въезжать буду, из нее не выезжавши.

Наталья Голицына: А штампик о том, что вы прибыли в Британию, есть?

Игорь Сутягин: Виза стоит, да.

Наталья Голицына: Я имею в виду не визу, когда вы сюда въезжаете, вам тоже ставят штампик.

Игорь Сутягин: Вы знаете, я, честно говоря, не очень внимательно рассматривал свою визу, но насколько я понимаю, штампик надо ставить на визу, а визы в тот момент, когда я приехал, еще не было. Поэтому, скорее всего, там штампика такого как раз нет.

Наталья Голицына: То есть у вас виза, видимо, туристическая на полгода.

Игорь Сутягин: Нет, не туристическая - это виза, по которой я могу работать, рабочая. Она сроком на 6 месяцев.

Наталья Голицына: Вы знаете, в Англии, когда вы первое время молчали, ни с кем не выходили на связь, я имею в виду журналистов, прошел такой слух, что это естественно, что вы просто проходите дебрифинг.

Игорь Сутягин: Я уже боюсь отвечать на эти вопросы, потому что особенно у нас в стране реагируют на них как-то совершенно, чувство юмора, похоже, в России у значительной части журналистов напрочь исчезло. Поэтому я давайте по очереди отвечу, издалека и осторожно. Вы знаете, есть такая журналистка Зоя Светова, которая на протяжении всего того времени, которое я сидел, постоянно следила за моей судьбой, за судьбой моей семьи, постоянно связывалась с ними, публиковала огромное количество материалов об этом деле. Были, конечно, другие журналисты, но она много лет была постоянно рядом. Она приезжала в Архангельск, где я сидел, постоянно пыталась выйти на интервью со мной. Ей постоянно отказывали, она опять приезжала. Она приехала в Высокогорку на суд, который отказал мне в условно-досрочном освобождении, и там поддерживала, писала обо всем, билась за меня. Вы знаете, я просто решил, что я первое, что скажу, я скажу Зое Световой. Она в это время была в отпуске, и поэтому я просто ждал, когда она вернется. Поэтому все разговоры, которые раздавались, что я прячусь от журналистов, знаете, это совсем неправда, связанно все было именно с этим, я очень хотел пообщаться сначала именно с ней, обязательно с ней. Затем просто я хотел пообщаться с теми изданиями и средствами массовой информации, которые наиболее активно меня поддерживали все это время. Поэтому все было совершенно очевидно: Зоя Светова, "Новая газета", "Эхо Москвы", Радио Свобода, а потом все остальные. Вы знаете, я просто несколько раз сказал об этом и боюсь, что с чувством юмора у людей стало плохо. Я сказал, что дебрифинги, разумеется, были и даже по два, по три раза в день, но только вопросов было два. Постоянно задавались одни и те же вопросы. Первый вопрос: ты скажи, ты хочешь что-нибудь особенное поесть? Это был первый вопрос, он задавался все время, постоянно. Мне очень пельменей хотелось, но я отчетливо осознавал, что настоящих пельменей все равно не возьмут ниоткуда. Поэтому я стойко, упорно отвечал: да ничего не хочу, мне и так хорошо. А второй вопрос, который задавался не менее упорно и на который я периодически отвечал, это был вопрос: мы сейчас идем в магазин, тебе нужно что-нибудь купить? Вот такой дебрифинг я тоже проходил. Но самое первое, что я попросил – это, если можно, купить мне диск "Призрака оперы". Я его слушал с огромным удовольствием. То есть в части дебрифинга британская сторона оказалась менее эффективной, чем ФСБ, те меня дебрифинговали куда интенсивнее.

Наталья Голицына: Скажите, пожалуйста, какая-то связь с внешним миром, когда вы там находились, она была? Вы получали какую-то информацию, я имею в виду не только телевизор. Были ли у вас свидания с семьей, как часто?

Игорь Сутягин: Вы имеете в виду время, когда я находился в колонии? В соответствии с правилами внутреннего распорядка, уголовно-исполнительным кодексом я имею право на свидание с родными. В тех условиях, в которых я находился основное время - это три свидания продолжительностью примерно 69-70 часов в год, так называемые длительные свидания. Трое суток, реально это 69 часов, примерно так, иногда еще меньше. И три коротких свидания продолжительностью до 4 часов. Ко мне приезжали на длительные свидания, в первый раз, по-моему, приехали в январе 2005 года. Это было естественно, потому что только в ноябре 2004 я окончательно оказался в колонии, там надо подавать заявление о свидании, становиться в очередь, то есть этот процесс где-то занимает не меньше двух месяцев. И соответственно, как только появилась возможность, ко мне сразу же приехали. Начиная года с 2006, когда я был в Архангельске, ко мне стали приезжать даже на короткие свидания. То есть мои родные приезжали для того, чтобы поговорить со мной три-четыре часа, несмотря на то, что это больше суток на поезде в одну сторону, больше суток на поезде в другую сторону. Была возможность, с определенного времени она возникла, звонить по телефону. Для начала в Сарапуле, когда находился, я регулярно, по-моему, раз в две недели обязательно звонил домой, родителям, жене. В Архангельске первый приблизительно год меня всячески лишали возможности позвонить, хотя это предусмотрено законом. И кстати, по правилам, установленным уголовно-исполнительным кодексом, я имел право шесть раз за год по 15 минут позвонить домой. Но первый год меня от этой возможности отрезали полностью. Затем меня перевели в строгие условия содержания, где допускается только одно свидание за весь год, где отсутствует право на телефонные звонки. Но кода я через 16 с небольшим месяцев из этих строгих условий вернулся в обычные, в колонии все сильно поменялось, звонить стало совершенно легко. В первую очередь, потому что основная масса осужденных пользовалась запрещенными мобильными телефонами, от которых я принципиально держался вдалеке. Желающих ходить на телефонный автомат звонить домой практически не было. В какой-то момент во всей колонии звонило, по-моему, всего три человека из 1200 с чем-то. И сотрудники администрации, видя в очередной раз меня на телефоне, все в шутку, но в каждой есть доля шутки, спрашивали: а по мобильному чего не звонишь, что здесь-то? Там я звонил каждую неделю, там была такая возможность. Единственное ограничение состояло в том, что прозвонить я мог в свой день, в день, отведенный для моего отряда - это было раз в неделю. Когда я перебрался в Холмогоры, там с одной стороны стало гораздо проще, потому что там колония гораздо меньше в принципе, те же самые мобильные телефоны запрещенные, но существующие. И чуть-чуть побольше людей, желающих позвонить из телефона-автомата, но зато нет дней определенных, поэтому когда была возможность, я приходил и звонил. Но все равно раз в неделю приблизительно звонил. Проблема была в телефонной карточке.

Наталья Голицына: А когда и как вы услышали об этих так называемых российских шпионах, на самом деле они просто нелегалы в Америке?

Игорь Сутягин: Я услышал о них от своих товарищей, которые в нашем 6 отряде маленьком из 11 человек все-таки в отличие от меня телевизор смотрели и читали "Новую газету". Тот выпуск, по-моему, мне не показывали, он прошел мимо меня. Но они прочитали, рассказали мне. Вообще в лагере очень интересно, там ничего не происходит, поэтому если хоть что-нибудь случается, обязательно начинаются долгие пересуды. Как мне поясняли сотрудники администрации буквально всех колоний, в Архангельской области шпион был один – это был я. Поэтому если что-нибудь из шпионской жизни происходило, все наперебой торопились мне рассказать. Интересно пообщаться. Поэтому мне рассказали мои товарищи, читавшие газеты, может быть кто-то еще. То есть где-то числа 27 это случилось, может быть в те же самые дни дня, на два-три попозже я об этом услышал. Но никак абсолютно с собой не связал. Интересно, конечно, но какая разница мне?

Наталья Голицына: А когда вы впервые слышали, что их будут менять?

Игорь Сутягин: 6 июля в кабинете начальника Лефортово. Мне сказали об этом, не оба хором говорили, один наш генерал сказал о том, что достигнуто такое соглашение. Вот именно тогда я это и услышал впервые.

Наталья Голицына: Что вы почувствовали? Свобода?

Игорь Сутягин: Ничего подобного. Если честно, я догадался, что что-то подобное может происходить, на пару часов раньше. Потому что по тем действиям, которые производились вокруг меня, меня просто-напросто вместо того, чтобы снимать отпечатки пальцев, повели фотографироваться, причем фотографироваться мне вместо тюремной робы выдали рубашку, еще поинтересовались, какой у меня размер. Мне выдали галстук синенький в полосочку, завязанный уже, сфотографировали. А когда сфотографировали, дело в том, что я был очень сильно занят в Холмогорах, работал, там ждали нового начальника управления, он уже приехал, и ждали его со второй проверкой. В первую он устроил смертельный разнос и ожидали, когда он приедет интересоваться результатами устранения неисправностей. Работа была очень напряженная, администрация очень сильно переживала по поводу возможных оргвыводов. Мне, честно говоря, бриться было особо некогда, бывало, в полтретьего ночи с работы возвращался. И поэтому так получилось, что дня два точно перед 5 июля, когда меня спешно вывезли из холмогорской колонии, я не брился. Привезли меня в Лефортово, и перед фотоаппаратом, перед которым меня поставили, я стоял прилично не побритый, потому что в Леофртово отбирают все, и в первую очередь, естественно, бритвы, а получить обратно, я сколько ни просил, мне почему-то ее не отдавали, просто чтобы побриться. Там установлено так: побрился, отдай обратно контролерам. Но мне даже побриться не давали. Поэтому, когда меня сфотографировали в таком красивом виде и небритым, я переодевался обратно, те двое, что меня снимали, цифровой фотоаппарат был, сразу выведен на компьютер, они переговаривались между собой, и один другого спросил, что может щетину все-таки убрать. Ответ был такой: нет, не надо ничего убирать, для них чем естественней, тем лучше. И я тогда и подумал. Меня попросили голову немножко повернуть, а у американцев есть особенность, на визу они снимают так, чтобы видно было правое ухо, меня попросили, откровенно говоря, голову повернуть чуть-чуть влево. И я в тот момент подумал, что это снимок для американской визы. Дело в том, что раньше я видел, что свозят людей со статьей 275, я увидел сумки с такой подписью, я увидел фамилию одну, которую я слышал раньше, и у меня сложилась такая гипотеза. Сначала я думал, когда сумки увидел, что это наконец-то в стране что-то произошло хорошее, пересмотр дел по 275 статье. Когда у меня сложилась все вместе – эти сумки, много людей, 275 статья, информация о том, что задержали наших, фотографирование совершенно непривычное и необычное, не знаю, просто у меня сам собой всплыло такое предположение, такая гипотеза, что никакой это не пересмотр дел, а просто обмен. И тем самым очень здорово упало мое настроение после этого. Я ходил по камере своей 68 очень злой и расстроенный. Только одну-единственную фразу повторял: что же вы, сволочи, делаете? Почему-то тогда у меня сложилось такое представление, что меня хотят на кого-то, на этих наших нелегалов поменять. Но когда через пару-тройку часов меня повели в кабинет начальника, и там обнаружились американцы, я их увидел, я понял, что я, похоже, действительно не ошибся. Дальше стали рассказывать, и стало совершенно очевидно, что я не ошибся.

Наталья Голицына: Эти американцы они представились?

Игорь Сутягин: Они назвали имена свои. Я, если честно, просто их забыл. Просто имена, без фамилий, только имена. Я помню, что один из них был из министерства юстиции. Судя по тому, как с ними наши генералы разговаривали, видимо, люди достаточно высокопоставленные.

Наталья Голицына: Те остальные ваши коллеги, как это назвать…

Игорь Сутягин: Я бы назвал товарищи по счастью или по несчастью.

Наталья Голицына: …которых обменяли, вы с ними никак не общаетесь, не поддерживаете?

Игорь Сутягин: Во-первых, потребности по большому счету не испытываю. А самое главное, я не знаю, где они, как я с ними будут поддерживать контакты? Я вообще познакомился, если честно, только в самолете. Только уже непосредственно перед самолетом я понял, что нас будет четверо. Когда я выстраивал свои умозаключения, я был уверен, что если 11 задержали в Штатах, то, видимо, столько же будет и у нас. Я историю не знал, я не знал, что троих на 23 меняли или четверых. Это я только здесь такие вещи, когда стали печатать статьи, вспоминать исторические прецеденты, только здесь узнал. И кстати сказать, я вы сказал своим родным, когда встретился с ними, такое предположение о том, что там, условно говоря, 10 на 10, 11 на 11. Из этого раздули очередную сплетню, что мне якобы список показывали, а я его якобы забыл, потому что невыгодны фамилии, которые были в этом списке. Это говорят люди, которые, наверное, пишут детективные романы, но сами даже близко не стояли с тем, что из себя представляет правоохранительная, правоприменительная система. Там никто никогда никому ничего не говорит. Там о твоей собственной судьбе зачастую не скажут, а о ком-то другом никогда не говорили. Поэтому, естественно, что никаких сведений о том, кого, сколько, у меня не было.

Наталья Голицына: Скажите, вам предоставили возможность увидеться с вашими близкими, с вашей женой, с детьми, с родителями перед тем, как вы покинули Россию?

Игорь Сутягин: Да, перед тем, как я покинул Россию, мне такую возможность предоставили. Хотя я говорил о том, что я хочу увидеться с ними и поговорить перед тем, как я приму решение о том, что же все-таки, как мне поступать. Такой возможности мне не дали. Когда все было улажено и обе стороны, и американская, и российская, видимо, облегченно вздохнули, вот тогда мне действительно дали возможность встретиться со всеми. Ко мне приехали все, кроме моего папы, потому что с его двумя инфарктами и 40-градусной жарой ему было очень тяжело приехать в Москву. А так я встретился и поговорил со всеми, такая возможность была.

Наталья Голицына: А сейчас ваших близких есть возможность вас навестить здесь?

Игорь Сутягин: Прямо сейчас пока еще нет, потому что они оформляют загранпаспорта и, если честно, почему-то сроки оформления загранпаспортов внезапно удлинились по сравнению с тем, что им сказали в тот момент, когда были поданы документы. Я не знаю, дай бог, если это только просто бюрократическая неэффективность.

Наталья Голицына: А что значит удлинились, о каких сроках они говорят?

Игорь Сутягин: Если сначала говорили о том, что 28 дней, а потом внезапно говорят о том, что месяц и неделя, а за месяцем и неделей там может и дальше получиться что-то. Пока я не знаю, я пока сижу и жду, исходя из того, что все-таки все будет так, как должно быть, как договорились. Хотя в тюрьме существует такая поговорка по отношению к словам администрации, вообще любой, как это называют на жаргоне, "милиции" там все правоохранители называются милицией, поговорка такая: им верить, себя не уважать. Поэтому не знаю. Опыт у меня такой пока, что ни одного раза данного мне слова чекисты не выполнили. Ни одного раза за 11 лет.

Наталья Голицына: Но сейчас речь идет об англичанах, которые должны дать визу.

Игорь Сутягин: Визу может быть, но виза ставится в паспорт. Даже англичан или американцев, я не знаю, с кем общались наши, заверили наши власти, что паспорта будут подготовлены в срок не более, чем месяц, уже речь идет месяц и неделя. Вы знаете, одна задержка, за ней вторая, третья гораздо легче уже. Поэтому я пока не знаю.

Наталья Голицына: Насколько я знаю, вы бывали уже в Англии в своей той жизни – свободной. Это все-таки совершенно иное ваше нынешнее пребывание в Британии, в Лондоне. Какие ваши впечатления об Англии как человека, который не торопится на самолет?

Игорь Сутягин: Я не могу сказать, что я не тороплюсь на самолет, все-таки, если честно, хочется на него сесть, конечно. Хотя даже мои родные мне сказали в Лефортово: ты все-таки не прыгай сразу в самолет, осмотрись, оглядись вокруг, что происходит, как, почему. Очень большой налет какой-то печали, связанной с тем, что я не там, где я хотел бы сейчас. Но если все-таки сквозь него продраться. Надо сказать, что я поймал себя на мысли, побродив на улицам Лондона, не самой его центральной части, что в каком-то, первое впечатление, может быть неправильное, но оно такое, что в чем-то этот город более дружелюбен по отношению к человеку, по нему немножечко приятнее ходить. Потому что узенькие кривые в общем-то и не самые красивые улочки, они выглядят чуть-чуть более человечнее, чем широченные проспекты в Москве. Это, конечно, хорошо, и красиво, и здорово, но все равно другое ощущение. То есть принципиальное отличие от Москвы состоит в том, что Лондон не слишком высокий, я пока тут не увидел в той части города высоченных 32-этажных домов, под которыми стоишь, чувствуешь себя просто действительно песчинкой. Здесь как-то ты сравним с городом. В этом смысле он может быть чуть-чуть более дружелюбный. Очень много зелени, больше, чем осталось в Москве.

Наталья Голицына: Скажите, Игорь, вот вы упомянули, что у вас виза на 6 месяцев, и вы имеете право здесь работать. А вы уже работаете?

Игорь Сутягин: Пока нет. Хотя то, чем я занимаюсь, вообще по-хорошему работой следовало бы назвать. Потому что я сейчас пишу письма тем людям, которые меня поддерживали, которые писали письма мне, я общаюсь со своими родными, я каждый день названиваю домой. Уж точно больше чем по часу разговариваю с родными. Я в том числе интервью даю, готовлю. Я отношусь к этому очень ответственно, поэтому мне приходится писать тексты, править их. А это занимает много времени и отнимает много сил. То есть по-хорошему я не бездельничаю. Но работой на каком-то определенном рабочем месте, где лежит моя трудовая книжка, я пока не занимаюсь.

Наталья Голицына: Здесь нет трудовых книжек. Но вы пытаетесь найти себе работу, чтобы обеспечивать хлеб насущный?

Игорь Сутягин: Сейчас пока нет, в том числе и потому, что мне действительно хочется осмотреться, понять, все-таки решить для себя основной принципиальнейший вопрос – где я буду для себя искать эту работу. Потому что, естественно, я все-таки хотел бы работать, в целом и в общем мне было бы работать в России, потому что так лучше для моей семьи. Но с другой стороны мне нужно работать так, чтобы я мог действительно помочь своей семье хотя бы так же, как я помогал 11 лет назад, когда я имел возможность обеспечивать и свою семью, и семью моих родителей, своему брату помогать. Я, конечно, хотел бы быть состоятельным и способным кому-то помочь, а не просто-напросто убивать время на работе и получать за это гроши, недостаточные даже для того, чтобы прокормиться самому. Это будет еще один момент очень важный.

Наталья Голицына: А вы верите, что в России вам такая возможность представится?

Игорь Сутягин: Я пока этого не знаю. Это все надо выяснять, узнавать. Есть очень хорошая фраза: искусство не ошибаться, а искусство не ошибаться состоит в умении делать максимально слабые утверждения. Вот я пока воздержусь от утверждения о том, что я верю или не верю. Я пока просто не знаю. Надо посмотреть, попробовать, поглядеть внимательно, разобраться.

Наталья Голицына: Как вы полагаете, в профессиональном смысле вы здорово отстали?

Игорь Сутягин: Я, безусловно, очень здорово отстал в смысле владения свежей текущей информацией, в смысле погружения в события и знание этих событий изнутри. В этом смысле, несомненно, я отстал и очень сильно. Но с другой стороны я просто знаю по своему опыту еще тамошнему, что когда-то я обладал способностью очень быстро впитывать в себя и включаться в совершенно новую для себя тему. Я пытался по возможности, это было одно из спасений для меня в лагере, не закисать, не давать своим мозгам заржаветь. Я пытался все-таки что-то, читать газеты, смотреть какие-то новости, какие-то материалы аналитические, исторические, то есть не терять навыки по работе с информацией. Я очень сильно надеюсь, что до конца, по крайней мере, я их не потерял. И если это действительно так, то тогда возможно моя способность включаться может быть тоже не ушла, и я смогу быстро включиться. Английский включился на удивление, для меня самого на удивление быстро и относительно неплохо.

Наталья Голицына: Вы упомянули, что вы преподавали английский.

Игорь Сутягин: Это было преподавание, знаете, я в основном успел преподать нормы оксфордского произношения, я не добрался до грамматики и прочего. А словарный запас те, кому я его преподавал, откровенно говоря, ленились учить. Так что это, конечно, не очень углубленное преподавание.

Наталья Голицына: Вы не расскажите, кому вы это преподавали?

Игорь Сутягин: По секрету, конечно, могу сказать - начальнику отдела безопасности колонии.

Наталья Голицына: Будем надеяться, что он ему пригодится.

Игорь Сутягин: Да, я его приглашу в гости.

Наталья Голицына: Игорь, такой вопрос: та компания, которой вы сотрудничали британская, из-за которой вы собственно оказались в тюрьме, она вам не может помочь в поисках работы и средств пропитания, пока вы здесь находитесь?

Игорь Сутягин: Я хочу сразу поправиться, потому что в моем представлении я не из-за этой компании оказался в тюрьме. Мне кажется, что компания была совсем другая, из-за которой я оказался в тюрьме, и была она отнюдь не британская, а российская и находилась в районе площади Дзержинского. Мне кажется, что я из-за той компании больше в тюрьме оказался. Особенно если вспомнить то, о чем я говорил, представители этой компании, помните, госстрах превратился в госужас, они уже спустя шесть месяцев работы над моим делом очень хорошо себе представляли существо этого дела. И если они меня не отпустили, то из-за кого я в итоге оказался 11 лет в тюрьме? Уж отнюдь не из-за британцев. Это во-первых. Во-вторых, вы знаете, я могу вам честно сказать, возвращаясь на несколько шагов назад к вопросу, был ли я шпионом. Вы знаете, откровенно, работа с британцами по большому счету была для меня обыкновенной халтурой. Очень хорошо оплачиваемой, в разы лучше оплачиваемой, чем моя основная работа, которой я отдавал и душу, и сердце, и где-то здоровье, время, между прочим, я вкладывал деньги свои именно в то, чтобы делать ту работу. Это была основная работа. А это халтурка. Вы станете искать того, кому вы погрузили грузовик, заработав сколько-то? Можно, конечно, поискать, только зачем, смысл какой? Большого смысла нет.
XS
SM
MD
LG