Ирина Лагунина: Ингушетия - самая молодая республика в России. В этом году ей исполняется 18 лет. Причем молодая она не только по факту образования, но и по возрасту населения. Среди ингушей средний возраст не многим более 21 года. Какое-то время республика лидировала по уровню рождаемости, но сейчас в России на первое место вышла Чечня. При этом, есть продолжать перечисление в превосходной степени, то нельзя не сказать, что там самый высокий уровень безработицы – 53 процента. В беседе принимают участие доктор географических наук Наталья Зубаревич и эксперт центра Карнеги Алексей Малашенко. Цикл Российские регионы ведет Игорь Яковенко.
Игорь Яковенко: Наталья Васильевна, 53% безработица, это республика с самым маленьким внутренним валовым региональным продуктом на душу населения в России. Есть ли свет в конце ингушского экономического тоннеля?
Наталья Зубаревич: Ситуация действительно очень тяжелая, но она еще к тому же и загадочная. Потому что все цифры, которые мы называем по Ингушетии, в общем-то виртуальные. Совершенно непонятно, как может территория, в которой была масса проблем нарастить свое население с менее чем 200 тысяч в 90 году до полумиллиона в 2009 году. И там был скачкообразный рост за пять лет с 280 до 450 человек. Такого не может быть, потому что не может быть никогда. Демографы говорят, что в результате переписи 2002 года к населению Ингушетии приписано примерно сто тысяч мертвых душ. Поэтому все цифры, которые мы имеем, это цифры кривые. В республике 120 тысяч безработных на 500 тысяч населения. Конечно, цифра совершенно безумная, это по методологии МОТ. Можно ли верить этой цифре? Скорее всего не очень, потому что люди опрашиваемые не всегда говорят, что у них есть частичная и прочая теневая занятость. Поэтому цифра тоже очевидно завышена.
Третий момент: в республике очень высокая рождаемость до сих пор. В Чечне она больше. Но все-таки прирост 1,5% каждый год – это очень много. Три республики сохраняют такие высокие темпы, остальной Северный Кавказ уже повернулся и пошел дальше в сторону демографического перехода. Но еще одна особенность Ингушетии то, что власть наша опять проявляет тот же тренд: если проблема есть и она не решается, ее нужно залить деньгами. Поэтому бюджет Ингушетии больше, чем у большинства республик Северного Кавказа. Но не только это важно, важно то, что бюджет вырос очень прилично в 9 году, в кризисном году, а самое главное, в два почти раза выросли инвестиции. Как вы догадываетесь, это инвестиции идут из одного кармана – из федерального бюджета.
Колоссально выросли в 9 году расходы. Если мы посмотрим на динамику, она потрясающая. Расходы на ЖКХ почти в четыре раза, на образование, здравоохранение в полтора раза, а расходы на управление от них не отстали - в два с половиной раза. И в сумме получается удивительная вещь: в республику добавляют денег все больше, как они расходуются, мы понять не можем, сколько людей там живет реально, работает, мы не знаем, и эта загадка не позволяет делать никаких экономических прогнозов.
Игорь Яковенко: Алексей Всеволодович, на фоне того, что нам сказала Наталья Васильевна, что из себя представляет сегодня руководство республики? Потому что когда президент Евкуров был назначен президентом после Зязикова, то его все приняли достаточно позитивно, и в том числе оппозиция. Как сейчас его принимают, насколько он контролирует ситуацию в республике с учетом того, что там непонятно, сколько живет населения.
Алексей Малашенко: Прежде чем говорить о Евкурове, я бы просто хотел сделать такое дополнение, которое тоже может показаться очень занятным. На 2007 год по темпам роста населения Ингушетия (это уже международная статистика) занимала первое место в мире. И это первое место она делила с Сектором Газы в Палестине. Так это или не так, об этом можно спорить, но во всяком случае формально такая золотая медаль у Ингушетии была. Теперь по поводу Евкурова. Очень трудно анализировать и дать какое-то заключение тому, что он делает и как осуществляется руководство республики. Когда он пришел, то ожидания были, так будем говорить, более чем велики. Действительно возникла какая-то надежда по поводу света в конце тоннеля. Первые его шаги были нестандартные, он пошел в мечеть, он пошел к старейшинам и, казалось, что будет найден какой-то консенсус. Тем более, что он начал разговаривать с оппозицией, с правозащитниками. Первые месяцы, может быть даже первые недели была некая эйфория.
И даже возникла такая идея, что есть два способа управления субъектами, два метода, если хотите – это Рамзана Кадырова и Евкурова. Рамзан уделяет первостепенное значение силе, а здесь поиск консенсуса. Трагедия заключается в том, что при всех благих пожеланиях, а хочется верить, что Евкуров искренний человек, и он действительно хотел как лучше такими более мягкими, более дипломатичными методами, получилось так, что пока что они не работают по целому ряду причин, причем видимых и невидимых. Я бы назвал две. Это, во-первых, в принципе ничего не изменилось в хозяйстве, в экономике. То есть и деньги есть, и все есть, а положение более, чем критическое. На контакт не пошла оппозиция.
И более того, эти все мягкие попытки завершились тем, что на Евкурова было совершено покушение и сразу пошли разговоры, что он так тяжело ранен, что он уже не вернется во власть и вообще у нас остается один путь – это путь Рамзана Кадырова. Евкуров вернулся. И кстати говоря, это был очень красивый ход, он вернулся, опять появились какие-то надежды, хотя и не такие существенные. Но на поверку оказалось, что нет устойчивого диалога, который крайне необходим. Желание есть, а диалога не получается. Нет умения может быть вести какие-то политические маневры, хотя есть желание, по-прежнему сохраняется вот то, что лично я называю исламо-радикальной оппозицией. Причем она подпитывается не только из самой Ингушетии, но еще из соседних республик, в том числе из Чечни. И получается какой-то заколдованный круг.
Я бы эту ситуацию назвал ингушской трагедией, когда действительно человек и говорит, и пытается таким путем эти проблемы разрешить, и пока что все стоит на месте. Я уже не говорю, что сейчас пошли разговоры, слухи о том, что создается некий клан евкуровский, фонды распределяются в зависимости от его личных отношений к тем или иным людям. Это, мы знаем, по всему Кавказу, тут нет ничего такого необычного.
И к этому я бы добавил проблему осетино-ингушских отношений. В общем, с моей точки зрения, несмотря на последние события, благодаря Мансурову и Евкурову какой-то мир, пусть и хрупкий, но все-таки достигнут, и честь и хвала за это, но хрупкость остается. Поэтому Ингушетия это не только самая маленькая, самая непонятная республика, но я думаю, что во многом она непредсказуемая, и она может стать источником волнений, которые могут разойтись по Кавказу дальше. Очень бы не хотелось, чтобы так произошло, но я думаю, и сам президент, и в республике понимают, насколько сложное там возникло положение.
Игорь Яковенко: Алексей Всеволодович, раз вы затронули проблемы территориальных споров Ингушетии, вы говорили, я так понимаю, о Пригородном районе, тогда буквально два слова о другом территориальном споре, который существует с Чечней по поводу Сунжинского района. В какой стадии там ситуация?
Алексей Малашенко: В подвешенной. Одно время казалось, что полностью решен. Но там нет границ, не будем забывать, что это была Чечено-Ингушетия. А Сунжинский район не такой бедный, как кажется, там есть, за что поспорить. И при условии, что Рамзан очень амбициозен с одной стороны, а с другой стороны он хочет иметь хорошие отношения со всеми, я думаю, что ситуацию можно решить только при активном посредничестве или действиях федерального центра.
Игорь Яковенко: Наталья Васильевна, прокомментируйте, пожалуйста, недавно принятую стратегию развития Северного Кавказа применительно к Ингушетии. Потому что там все обратили внимание на две позиции, что надо обеспечить миграцию русского населения на Северный Кавказ и наоборот обеспечить программу трудовой миграции жителей Северного Кавказа в регионы России. Как-то это, учитывая обстановку на Северном Кавказе, в таких регионах как Ингушетия, Чечня, Дагестан, все это немножко отдает ненаучной фантастикой. Есть что-то реальное за этими идеями?
Наталья Зубаревич: Давайте, раз уж мы конкретизируем до республик, для Ингушетии приток русских русскоязычных миграции - это абсурдная ситуация. Потому что при той плотности населения, при дефиците земель как ресурса, при отсутствии рабочих мест за пределами бюджетной сферы, за которые конкуренция и люди платят взятки, чтобы их занять, приехавшим туда мигрантам просто нечего делать. Вторая компонента очень важная. Ведь почему я сказала, что 53% - это цифра странная, я в нее не верю? Потому что очень многие люди имеют сезонную занятость. Эти люди, которые трудовые мигранты в другие регионы России, как правило, в более богатые, с рабочими местами, очень часто в теневом секторе экономики. И как следствие эти люди зарабатывают. При том уровне рождаемости, который из Ингушетии, в Чечне, двух чемпионах, конечно, эти миграции должны расширяться, иначе территория маленькой республики будет напоминать кипящий котел.
Там есть демпфирующий фактор, мы его хорошо знаем. В развитых клановых обществах люди, члены клана, работающие в других местах и зарабатывающие, пересылают немалое количество денег на поддержание родственников по месту жительства. Вот этот механизм работает, он дает дополнительные доходы, они плохо учитываются. Но люди живут реально лучше той статистики, которую показывают официальные органы. Но миграцию действительно надо увеличивать и стимулировать.
Проблема в другом. Ингушское общество - это не общество промышленных рабочих, это все должны хорошо понимать. Это люди, которые готовы заниматься сервисной занятостью, дома готовы заниматься аграрной занятостью - земли нет. И соответственно, количество рабочих мест, которые они могут занять, большое, но вот какие это рабочие места, кто их там ждет и каковы меры, чтобы содействовать миграции и стратегия, я этого не понимаю. Действительно Ингушетия статистически самый бедный субъект федерации. Как и Чечня, у нее 90-91% доходов бюджета трансферы, но по душевому ВРП она уникальна. Если взять за среднероссийский ВРП всех регионов, то Ингушетия в пять раз ниже среднего показателя. Такого больше в России нет.
Игорь Яковенко: Алексей Всеволодович, у вас есть желание что-то добавить?
Алексей Малашенко: Понимаете, какая вещь, ведь была попытка у Зязикова русских вернуть. Она была наивна, заведомо обречена, но это понимание того вопроса, что русские там нужны. Как их вернуть - не знает никто. Но эти безумные попытки, они все-таки имели место. К сожалению, то, что сделал Зязиков, не могло не провалиться, но осознание необходимости присутствия русских, русского компонента, оно там, безусловно, присутствует.
Игорь Яковенко: Наталья Васильевна, 53% безработица, это республика с самым маленьким внутренним валовым региональным продуктом на душу населения в России. Есть ли свет в конце ингушского экономического тоннеля?
Наталья Зубаревич: Ситуация действительно очень тяжелая, но она еще к тому же и загадочная. Потому что все цифры, которые мы называем по Ингушетии, в общем-то виртуальные. Совершенно непонятно, как может территория, в которой была масса проблем нарастить свое население с менее чем 200 тысяч в 90 году до полумиллиона в 2009 году. И там был скачкообразный рост за пять лет с 280 до 450 человек. Такого не может быть, потому что не может быть никогда. Демографы говорят, что в результате переписи 2002 года к населению Ингушетии приписано примерно сто тысяч мертвых душ. Поэтому все цифры, которые мы имеем, это цифры кривые. В республике 120 тысяч безработных на 500 тысяч населения. Конечно, цифра совершенно безумная, это по методологии МОТ. Можно ли верить этой цифре? Скорее всего не очень, потому что люди опрашиваемые не всегда говорят, что у них есть частичная и прочая теневая занятость. Поэтому цифра тоже очевидно завышена.
Третий момент: в республике очень высокая рождаемость до сих пор. В Чечне она больше. Но все-таки прирост 1,5% каждый год – это очень много. Три республики сохраняют такие высокие темпы, остальной Северный Кавказ уже повернулся и пошел дальше в сторону демографического перехода. Но еще одна особенность Ингушетии то, что власть наша опять проявляет тот же тренд: если проблема есть и она не решается, ее нужно залить деньгами. Поэтому бюджет Ингушетии больше, чем у большинства республик Северного Кавказа. Но не только это важно, важно то, что бюджет вырос очень прилично в 9 году, в кризисном году, а самое главное, в два почти раза выросли инвестиции. Как вы догадываетесь, это инвестиции идут из одного кармана – из федерального бюджета.
Колоссально выросли в 9 году расходы. Если мы посмотрим на динамику, она потрясающая. Расходы на ЖКХ почти в четыре раза, на образование, здравоохранение в полтора раза, а расходы на управление от них не отстали - в два с половиной раза. И в сумме получается удивительная вещь: в республику добавляют денег все больше, как они расходуются, мы понять не можем, сколько людей там живет реально, работает, мы не знаем, и эта загадка не позволяет делать никаких экономических прогнозов.
Игорь Яковенко: Алексей Всеволодович, на фоне того, что нам сказала Наталья Васильевна, что из себя представляет сегодня руководство республики? Потому что когда президент Евкуров был назначен президентом после Зязикова, то его все приняли достаточно позитивно, и в том числе оппозиция. Как сейчас его принимают, насколько он контролирует ситуацию в республике с учетом того, что там непонятно, сколько живет населения.
Алексей Малашенко: Прежде чем говорить о Евкурове, я бы просто хотел сделать такое дополнение, которое тоже может показаться очень занятным. На 2007 год по темпам роста населения Ингушетия (это уже международная статистика) занимала первое место в мире. И это первое место она делила с Сектором Газы в Палестине. Так это или не так, об этом можно спорить, но во всяком случае формально такая золотая медаль у Ингушетии была. Теперь по поводу Евкурова. Очень трудно анализировать и дать какое-то заключение тому, что он делает и как осуществляется руководство республики. Когда он пришел, то ожидания были, так будем говорить, более чем велики. Действительно возникла какая-то надежда по поводу света в конце тоннеля. Первые его шаги были нестандартные, он пошел в мечеть, он пошел к старейшинам и, казалось, что будет найден какой-то консенсус. Тем более, что он начал разговаривать с оппозицией, с правозащитниками. Первые месяцы, может быть даже первые недели была некая эйфория.
И даже возникла такая идея, что есть два способа управления субъектами, два метода, если хотите – это Рамзана Кадырова и Евкурова. Рамзан уделяет первостепенное значение силе, а здесь поиск консенсуса. Трагедия заключается в том, что при всех благих пожеланиях, а хочется верить, что Евкуров искренний человек, и он действительно хотел как лучше такими более мягкими, более дипломатичными методами, получилось так, что пока что они не работают по целому ряду причин, причем видимых и невидимых. Я бы назвал две. Это, во-первых, в принципе ничего не изменилось в хозяйстве, в экономике. То есть и деньги есть, и все есть, а положение более, чем критическое. На контакт не пошла оппозиция.
И более того, эти все мягкие попытки завершились тем, что на Евкурова было совершено покушение и сразу пошли разговоры, что он так тяжело ранен, что он уже не вернется во власть и вообще у нас остается один путь – это путь Рамзана Кадырова. Евкуров вернулся. И кстати говоря, это был очень красивый ход, он вернулся, опять появились какие-то надежды, хотя и не такие существенные. Но на поверку оказалось, что нет устойчивого диалога, который крайне необходим. Желание есть, а диалога не получается. Нет умения может быть вести какие-то политические маневры, хотя есть желание, по-прежнему сохраняется вот то, что лично я называю исламо-радикальной оппозицией. Причем она подпитывается не только из самой Ингушетии, но еще из соседних республик, в том числе из Чечни. И получается какой-то заколдованный круг.
Я бы эту ситуацию назвал ингушской трагедией, когда действительно человек и говорит, и пытается таким путем эти проблемы разрешить, и пока что все стоит на месте. Я уже не говорю, что сейчас пошли разговоры, слухи о том, что создается некий клан евкуровский, фонды распределяются в зависимости от его личных отношений к тем или иным людям. Это, мы знаем, по всему Кавказу, тут нет ничего такого необычного.
И к этому я бы добавил проблему осетино-ингушских отношений. В общем, с моей точки зрения, несмотря на последние события, благодаря Мансурову и Евкурову какой-то мир, пусть и хрупкий, но все-таки достигнут, и честь и хвала за это, но хрупкость остается. Поэтому Ингушетия это не только самая маленькая, самая непонятная республика, но я думаю, что во многом она непредсказуемая, и она может стать источником волнений, которые могут разойтись по Кавказу дальше. Очень бы не хотелось, чтобы так произошло, но я думаю, и сам президент, и в республике понимают, насколько сложное там возникло положение.
Игорь Яковенко: Алексей Всеволодович, раз вы затронули проблемы территориальных споров Ингушетии, вы говорили, я так понимаю, о Пригородном районе, тогда буквально два слова о другом территориальном споре, который существует с Чечней по поводу Сунжинского района. В какой стадии там ситуация?
Алексей Малашенко: В подвешенной. Одно время казалось, что полностью решен. Но там нет границ, не будем забывать, что это была Чечено-Ингушетия. А Сунжинский район не такой бедный, как кажется, там есть, за что поспорить. И при условии, что Рамзан очень амбициозен с одной стороны, а с другой стороны он хочет иметь хорошие отношения со всеми, я думаю, что ситуацию можно решить только при активном посредничестве или действиях федерального центра.
Игорь Яковенко: Наталья Васильевна, прокомментируйте, пожалуйста, недавно принятую стратегию развития Северного Кавказа применительно к Ингушетии. Потому что там все обратили внимание на две позиции, что надо обеспечить миграцию русского населения на Северный Кавказ и наоборот обеспечить программу трудовой миграции жителей Северного Кавказа в регионы России. Как-то это, учитывая обстановку на Северном Кавказе, в таких регионах как Ингушетия, Чечня, Дагестан, все это немножко отдает ненаучной фантастикой. Есть что-то реальное за этими идеями?
Наталья Зубаревич: Давайте, раз уж мы конкретизируем до республик, для Ингушетии приток русских русскоязычных миграции - это абсурдная ситуация. Потому что при той плотности населения, при дефиците земель как ресурса, при отсутствии рабочих мест за пределами бюджетной сферы, за которые конкуренция и люди платят взятки, чтобы их занять, приехавшим туда мигрантам просто нечего делать. Вторая компонента очень важная. Ведь почему я сказала, что 53% - это цифра странная, я в нее не верю? Потому что очень многие люди имеют сезонную занятость. Эти люди, которые трудовые мигранты в другие регионы России, как правило, в более богатые, с рабочими местами, очень часто в теневом секторе экономики. И как следствие эти люди зарабатывают. При том уровне рождаемости, который из Ингушетии, в Чечне, двух чемпионах, конечно, эти миграции должны расширяться, иначе территория маленькой республики будет напоминать кипящий котел.
Там есть демпфирующий фактор, мы его хорошо знаем. В развитых клановых обществах люди, члены клана, работающие в других местах и зарабатывающие, пересылают немалое количество денег на поддержание родственников по месту жительства. Вот этот механизм работает, он дает дополнительные доходы, они плохо учитываются. Но люди живут реально лучше той статистики, которую показывают официальные органы. Но миграцию действительно надо увеличивать и стимулировать.
Проблема в другом. Ингушское общество - это не общество промышленных рабочих, это все должны хорошо понимать. Это люди, которые готовы заниматься сервисной занятостью, дома готовы заниматься аграрной занятостью - земли нет. И соответственно, количество рабочих мест, которые они могут занять, большое, но вот какие это рабочие места, кто их там ждет и каковы меры, чтобы содействовать миграции и стратегия, я этого не понимаю. Действительно Ингушетия статистически самый бедный субъект федерации. Как и Чечня, у нее 90-91% доходов бюджета трансферы, но по душевому ВРП она уникальна. Если взять за среднероссийский ВРП всех регионов, то Ингушетия в пять раз ниже среднего показателя. Такого больше в России нет.
Игорь Яковенко: Алексей Всеволодович, у вас есть желание что-то добавить?
Алексей Малашенко: Понимаете, какая вещь, ведь была попытка у Зязикова русских вернуть. Она была наивна, заведомо обречена, но это понимание того вопроса, что русские там нужны. Как их вернуть - не знает никто. Но эти безумные попытки, они все-таки имели место. К сожалению, то, что сделал Зязиков, не могло не провалиться, но осознание необходимости присутствия русских, русского компонента, оно там, безусловно, присутствует.
