На прошлой неделе в северной столице выпал первый снег. Снег в городе (да еще в таком культурном, как наш) – факт не просто метеорологический. Снег у нас неразрывно связан с вопросом о свободе и достоинстве человека.
Я прочувствовала это на себе в пятницу, когда пришла на родительское собрание в Аничков дворец. Здесь важно понимать, куда именно я пришла. Аничков стоит на углу Фонтанки и Невского, рядом с декорированным клодтовыми конями мостом. Здесь жил Николай I (до и после восшествия на престол), здесь проводились придворные балы, сильно укоротившие жизнь нашего первого поэта. Здесь жил наследник престола, будущий Александр II – вместе со своими учителями, в число которых входил и другой наш не последний поэт и переводчик. Будущий Александр III, получивший дворец в подарок на свадьбу, тоже тут проживал. Именно его боязни террористов мы обязаны глухой стеной, отделяющей сейчас дворец от сада перед Александринским театром.
В общем, здание с историей. Причем не только имперской, но и советской: в 1937 г. здесь начали воспитывать детей, и – с перерывом на первую блокадную зиму – оно эту миссию успешно выполняет до сих пор.
Мой текст мог бы с легкостью превратиться в панегирик, если бы не снег. Снегу свойственно липнуть к обуви. При попадании в теплое помещение снег тает. И получается, что "в продовольственном слякоть и давка", как писал другой наш поэт. Это все физика. Но когда физика попадает в общественное здание – в нашем случае в Аничков дворец – в дело вступает этика. "Уважайте труд уборщиц!" – говорят нам в общественном здании. В новейший период российской истории Аничков пережил две кардинальные перемены: удобочитаемое, но устаревшее "Дворец пионеров" сменилось на зубодробительное ГДТЮ, а умение вытирать ноги перед входом превратилось в искусство обращения с бахилами. Пять рублей – и они у тебя в руках. Новенькие, хрустящие, синие. Снег, согласно нынешней дворцовой этике, должен непременно таять внутри бахил.
От одного вида этих полиэтиленовых мешочков меня бросает в дрожь. Видеть свои сапоги в этом синем облачении очень неприятно.
Идти по мраморному полу Аничкова дворца с целлофаном на ногах крайне унизительно. Думать о балах с участием Натальи Николаевны в таком виде решительно невозможно. От одной мысли, что тень Жуковского увидит на моих ногах этот инновационный инструмент чистоты, становится дурно.
Это все эмоции. Но сменяющее их состояние интеллектуального возмущения нисколько не уступает им в своей мощи. Я решительно отказываюсь понимать, какие силы, действовавшие на рубеже 1990-х и 2000-х, лишили посетителей дворца умения вытирать ноги. Ведь чтобы снег не таял на мраморе и паркетах Аничкова, достаточно удалить его с обуви при входе. Архитектурная мысль, существующая на свете куда дольше, чем производство полиэтилена, прекрасно знает, как это сделать: вход в здание отделяется от внутренних пространств вестибюлем, проходя по которому посетитель освобождает свою обувь от снега и влаги. Для этого в вестибюлях устраивают решеточки, стелют коврики и даже ставят щетки. Более того: все эти коврики и решеточки в просторном вестибюле Аничкова имеются. И даже при очень сильном снегопаде сложно донести до гардероба, где принудительно продают бахилы, хотя бы каплю этого пресловутого снега.
Ну и уж совсем абсурдно думать, что уважение к труду уборщицы означает освобождение ее от всякого труда. Иначе можно требовать уважать труд переводчика путем предоставления ему уже переведенного текста и уважать труд водителя путем отказа от пользования транспортом.
Проблема, стало быть, не в чистоте. Никакой чистоты, кроме загрязнения окружающей среды горами неразлагающегося полиэтилена, бахилы не дают. Бахилы, очевидно, дают нехилую прибыль: продаются они по пять рублей, а закупаются, вероятно, по пять копеек. Но кто бы этой прибылью ни пользовался, меня волнует другой вопрос: почему вот уже десять лет мы спокойно даем себя обуть? Почему, входя в общественное здание, которое содержится на наши же с вами деньги, мы с легкостью расстаемся с собственной элегантностью, с возможностью ощутить причастность к его истории, со здравым смыслом и с чувством собственного достоинства?
Я не знаю ответа на этот вопрос. Я знаю только, что со снегом в город приходит полиэтиленовый террор. И окружающая Аничков антитеррористическая стена от него не спасает: горожане покорно несут на его алтарь свои пять рублей.
Я прочувствовала это на себе в пятницу, когда пришла на родительское собрание в Аничков дворец. Здесь важно понимать, куда именно я пришла. Аничков стоит на углу Фонтанки и Невского, рядом с декорированным клодтовыми конями мостом. Здесь жил Николай I (до и после восшествия на престол), здесь проводились придворные балы, сильно укоротившие жизнь нашего первого поэта. Здесь жил наследник престола, будущий Александр II – вместе со своими учителями, в число которых входил и другой наш не последний поэт и переводчик. Будущий Александр III, получивший дворец в подарок на свадьбу, тоже тут проживал. Именно его боязни террористов мы обязаны глухой стеной, отделяющей сейчас дворец от сада перед Александринским театром.
В общем, здание с историей. Причем не только имперской, но и советской: в 1937 г. здесь начали воспитывать детей, и – с перерывом на первую блокадную зиму – оно эту миссию успешно выполняет до сих пор.
Мой текст мог бы с легкостью превратиться в панегирик, если бы не снег. Снегу свойственно липнуть к обуви. При попадании в теплое помещение снег тает. И получается, что "в продовольственном слякоть и давка", как писал другой наш поэт. Это все физика. Но когда физика попадает в общественное здание – в нашем случае в Аничков дворец – в дело вступает этика. "Уважайте труд уборщиц!" – говорят нам в общественном здании. В новейший период российской истории Аничков пережил две кардинальные перемены: удобочитаемое, но устаревшее "Дворец пионеров" сменилось на зубодробительное ГДТЮ, а умение вытирать ноги перед входом превратилось в искусство обращения с бахилами. Пять рублей – и они у тебя в руках. Новенькие, хрустящие, синие. Снег, согласно нынешней дворцовой этике, должен непременно таять внутри бахил.
От одного вида этих полиэтиленовых мешочков меня бросает в дрожь. Видеть свои сапоги в этом синем облачении очень неприятно.
Идти по мраморному полу Аничкова дворца с целлофаном на ногах крайне унизительно. Думать о балах с участием Натальи Николаевны в таком виде решительно невозможно. От одной мысли, что тень Жуковского увидит на моих ногах этот инновационный инструмент чистоты, становится дурно.
Это все эмоции. Но сменяющее их состояние интеллектуального возмущения нисколько не уступает им в своей мощи. Я решительно отказываюсь понимать, какие силы, действовавшие на рубеже 1990-х и 2000-х, лишили посетителей дворца умения вытирать ноги. Ведь чтобы снег не таял на мраморе и паркетах Аничкова, достаточно удалить его с обуви при входе. Архитектурная мысль, существующая на свете куда дольше, чем производство полиэтилена, прекрасно знает, как это сделать: вход в здание отделяется от внутренних пространств вестибюлем, проходя по которому посетитель освобождает свою обувь от снега и влаги. Для этого в вестибюлях устраивают решеточки, стелют коврики и даже ставят щетки. Более того: все эти коврики и решеточки в просторном вестибюле Аничкова имеются. И даже при очень сильном снегопаде сложно донести до гардероба, где принудительно продают бахилы, хотя бы каплю этого пресловутого снега.
Ну и уж совсем абсурдно думать, что уважение к труду уборщицы означает освобождение ее от всякого труда. Иначе можно требовать уважать труд переводчика путем предоставления ему уже переведенного текста и уважать труд водителя путем отказа от пользования транспортом.
Проблема, стало быть, не в чистоте. Никакой чистоты, кроме загрязнения окружающей среды горами неразлагающегося полиэтилена, бахилы не дают. Бахилы, очевидно, дают нехилую прибыль: продаются они по пять рублей, а закупаются, вероятно, по пять копеек. Но кто бы этой прибылью ни пользовался, меня волнует другой вопрос: почему вот уже десять лет мы спокойно даем себя обуть? Почему, входя в общественное здание, которое содержится на наши же с вами деньги, мы с легкостью расстаемся с собственной элегантностью, с возможностью ощутить причастность к его истории, со здравым смыслом и с чувством собственного достоинства?
Я не знаю ответа на этот вопрос. Я знаю только, что со снегом в город приходит полиэтиленовый террор. И окружающая Аничков антитеррористическая стена от него не спасает: горожане покорно несут на его алтарь свои пять рублей.
