Накануне Дня всех святых, Америка погружается в безумие Хэллоуина. В сущности, это – праздник-исключение. Единственный день в году, когда мы отдаем должное ночной стороне жизни. Смеясь и играя, Хэллоуин маскирует страх перед потусторонними тайнами, который всех нас делает пугливыми детьми, вглядывающимися в тень под кроватью.
Поразительно, что на моих глазах, за треть века, которые я провел в Америке, этот веселый праздник чертовщины превратился из детского маскарада в универсальный фестиваль альтернативной реальности. Хэллоуин с легкостью перешагнул границы своего традиционного кельтского и англо-саксонского ареала, чтобы завоевать другие народы и страны, включая теперь и Россию, где давно забыли воспетые еще Гоголем карнавальные традиции, а теперь вспомнили.
Почему? Возможно, потому, что Хэллоуин это - праздник смерти, которая была философски несовместима с прежним режимом. Смерть грубо перечеркивала все планы коммунизма, поэтому коммунизм и не знал, что с ней делать. Лучший памятник этой растерянности - мавзолей, где ленинское тело и сегодня продолжает ленинское дело. Не имея возможности избежать смерти, власть нагружала ее социальными функциями. Чаще всего смерть преодолевалась в труде. Хрестоматийный рецепт бессмертия путем трудовой реинкарнации дал Маяковский:
В наших жилах – кровь, а не водица.
Мы идем сквозь револьверный лай,
Чтобы, умирая, воплотиться
В пароходы, в строчки и в другие долгие дела.
ГУЛаг стал апофеозом трудового перевоплощения: здесь жизнь наглядно и безжалостно перепавлялась в индустриальные объекты. Но чем страшнее была будни, тем светлее праздники.
Хэллоуин пришел от противного. Смерть в нем спустилась с трагических вершин в обитель гротеска, пародии, черного юмора. В своем карнавальном - языческом и средневековом – обличии смерть, хихикая и кривляясь, осваивает новую действительность. Ее присутствие - шумное и назойливое memento mori - вносит иронический оттенок в наши отношения с реальностью. Этот двусмысленный нюанс, остранняя жизнь, мешает ей раствориться без осадка в повседневных заботах. Каскад искусственных кошмаров, которые обрушиваются на нас каждый Хэллоуин, служит своеобразной инициацией. Во время этого обряда, как объясняют антропологи, подросток проходит испытание страхом. Только научивший его преодолевать в игре со смертью, он может вступить на равных правах не в потустороннюю, а во взрослую жизнь.
Праздник, как любовь, не подается насилию. Его трудно прогнать, еще труднее насадить. В еще ненаписанной «Всеобщей истории праздников» было бы интересно прочесть главу, где бы объяснилось, почему одни праздники исчезают, как комсомольские крестины, другие – отмирают, как День конституции, а третьи приживаются сами по себе, как это вышло с Хэллоуином. Не званый, но признанный, он говорит нам что-то настолько важное, что мы готовы терпеть все бесчинства в ночь накануне Дня всех святых.
Поразительно, что на моих глазах, за треть века, которые я провел в Америке, этот веселый праздник чертовщины превратился из детского маскарада в универсальный фестиваль альтернативной реальности. Хэллоуин с легкостью перешагнул границы своего традиционного кельтского и англо-саксонского ареала, чтобы завоевать другие народы и страны, включая теперь и Россию, где давно забыли воспетые еще Гоголем карнавальные традиции, а теперь вспомнили.
Почему? Возможно, потому, что Хэллоуин это - праздник смерти, которая была философски несовместима с прежним режимом. Смерть грубо перечеркивала все планы коммунизма, поэтому коммунизм и не знал, что с ней делать. Лучший памятник этой растерянности - мавзолей, где ленинское тело и сегодня продолжает ленинское дело. Не имея возможности избежать смерти, власть нагружала ее социальными функциями. Чаще всего смерть преодолевалась в труде. Хрестоматийный рецепт бессмертия путем трудовой реинкарнации дал Маяковский:
В наших жилах – кровь, а не водица.
Мы идем сквозь револьверный лай,
Чтобы, умирая, воплотиться
В пароходы, в строчки и в другие долгие дела.
ГУЛаг стал апофеозом трудового перевоплощения: здесь жизнь наглядно и безжалостно перепавлялась в индустриальные объекты. Но чем страшнее была будни, тем светлее праздники.
Хэллоуин пришел от противного. Смерть в нем спустилась с трагических вершин в обитель гротеска, пародии, черного юмора. В своем карнавальном - языческом и средневековом – обличии смерть, хихикая и кривляясь, осваивает новую действительность. Ее присутствие - шумное и назойливое memento mori - вносит иронический оттенок в наши отношения с реальностью. Этот двусмысленный нюанс, остранняя жизнь, мешает ей раствориться без осадка в повседневных заботах. Каскад искусственных кошмаров, которые обрушиваются на нас каждый Хэллоуин, служит своеобразной инициацией. Во время этого обряда, как объясняют антропологи, подросток проходит испытание страхом. Только научивший его преодолевать в игре со смертью, он может вступить на равных правах не в потустороннюю, а во взрослую жизнь.
Праздник, как любовь, не подается насилию. Его трудно прогнать, еще труднее насадить. В еще ненаписанной «Всеобщей истории праздников» было бы интересно прочесть главу, где бы объяснилось, почему одни праздники исчезают, как комсомольские крестины, другие – отмирают, как День конституции, а третьи приживаются сами по себе, как это вышло с Хэллоуином. Не званый, но признанный, он говорит нам что-то настолько важное, что мы готовы терпеть все бесчинства в ночь накануне Дня всех святых.
