Любовь Бугаева. Литература и rite de passage. – СПб.: ИД «Петрополис», 2010. – 408 с.
Вообще-то у выражения "rite de passage" есть полный русский эквивалент: "обряд перехода" - тот самый, который у русскоязычного читателя последнего десятилетия автоматически ассоциируется с классическим трудом французского фольклориста и этнографа Арнольда ван Геннепа (1873—1957). Книга "Обряды перехода", написанная в пору расцвета социальной и культурной антропологии - в 1909-м - и впервые изданная у нас всего лишь девяносто лет спустя, заворожила воображение современников представлением о том, что сама суть жизни на разных её уровнях – от индивидуального существования до космических ритмов – состоит в последовательной смене этапов, а связаны эти этапы между собой особыми состояниями: переходами. "Самый факт жизни, - цитирует автор ван Геннепа, - делает неизбежными последовательные переходы из одной среды в другую, от одного общественного положения к другому. <…> таковыми являются: рождение, достижение социальной зрелости, брак, отцовство, повышение общественного положения, профессиональная специализация, смерть. "
Для успешного преодоления этих, всегда рискованных и неизбежно травматичных состояний традиционные общества, все без исключения, разработали особую группу обрядов, которые он и именует обрядами перехода и выделяет в каждом их них три стадии: прелиминарную – отделение от прежнего состояния, лиминарную – собственно переход и постлиминарную – адаптацию в новом состоянии. Собственно, в той или иной форме обряды, помогающие человеку перебраться через рубеж между этапами существования, есть в каждом обществе, не только в традиционных.
Несмотря на наличие русского термина, решительно ничего, кажется, не искажающего в переводе, - Любовь Бугаева, для которой ван Геннеп – безусловно главный теоретический ориентир, - в своей книге о "дискурсивных стратегиях переходности в русской художественной прозе XX и начала XXI веков" упорно предпочитает называть это явление по-французски: rites de passage. Причин такого предпочтения она не объясняет, но можно отважиться их домыслить. Я бы предположила, что если обряды перехода как таковые – это именно обряды, устойчивые системы условных и последовательных действий, совершаемых в определённых ситуациях, то "rites de passage" - это представления о них в европейских, посттрадиционных, рационализирующих и анализирующих умах. И тогда всё встаёт на свои места.
Дело ещё и в том, что собственно об обрядах перехода – о тех самых последовательно выстроенных и обязательных к исполнению системах ритуальных действий – в книге не говорится, увы, ничего. Зато многое сказано о переходных состояниях как таковых, для успешного преодоления которых современные европейские культуры уже не предлагают человеку таких надёжных и общеобязательных механизмов, какие были в традиционных обществах, - о том, как человек чувствует себя в таких состояниях сегодня и как это отражается в литературе. По существу, это – книга о человеке в состоянии так или иначе понятого перехода, которому этих обрядов с их безусловностью как раз недостаёт: он попадает в них лишённым необходимых опор. И о той культурной памяти, которая отзывается в сегодняшнем проживании и литературном проговаривании таких состояний – и в отсутствие надёжных обрядов приходит человеку на помощь.
Именно об этом – первые главы книги, посвящённые тому, как воплощались в русской литературе первой половины ХХ века сюжеты об Орфее и Эвридике, о пути ставшего Павлом Савла в Дамаск, о Фаусте и Иове, как сказывалось в художественной прозе масонское мировосприятие Михаила Осоргина и Гайто Газданова. Никаких «обрядов» тут нет, зато есть новое востребование культурных матриц проживания переходных состояний, вращивание их в новый материал.
Автор толкует понятие «перехода» максимально широко, включая в него не только такие классически-переходные ситуации, как брак, разлука, умирание, внутренний – от стадии к стадии - рост, исход из родной культуры во всех его формах (эмиграция, экспатриация, номадизм, туризм – тут Бугаева предлагает тщательно разработанную классификацию). Она распространяет это понятие даже на писание интимного дневника, на взаимодействие между искусствами (музыкой и литературой, искусством словесным и изобразительным – экфрасису, на примере романа Пелевина "Generation П" здесь посвящена отдельная глава) и на преодоление человеком собственной телесной недостаточности. Под этим она имеет в виду и компенсацию конкретных форм инвалидности, и вообще - преодоление исходно-недостаточного, ущербно-уязвимого состояния человека как вида, той самой присущей ему "изначальной нехватки", которая, как писал некогда Хельмут Плесснер, и стимулирует его активность в мире. Особую разновидность переходности: из "реального" мира в "виртуальный" - Бугаева усматривает в так называемой неопсиходелической литературе, ведущему представителю которой – Виктору Пелевину – она посвящает целых три главы в разных разделах.
Вообще у меня сложилось впечатление, что вошедшие в книгу интуиции гораздо богаче их состоявшейся реализации. Это – не систематический (как, допустим, у того же ван Геннепа) анализ, в продуманной последовательности, всех возможных форм переходности в русской литературе избранного периода, но скорее собранье пёстрых глав, в которых разные её варианты рассматриваются то с одной, то с другой стороны, да и не без некоторых повторений (видимо, здесь были объединены работы, написанные в разное время). Но сами эти интуиции настолько интересны и плодотворны, что очень хочется надеяться: более систематического и полного их развития мы ещё дождёмся.
Вообще-то у выражения "rite de passage" есть полный русский эквивалент: "обряд перехода" - тот самый, который у русскоязычного читателя последнего десятилетия автоматически ассоциируется с классическим трудом французского фольклориста и этнографа Арнольда ван Геннепа (1873—1957). Книга "Обряды перехода", написанная в пору расцвета социальной и культурной антропологии - в 1909-м - и впервые изданная у нас всего лишь девяносто лет спустя, заворожила воображение современников представлением о том, что сама суть жизни на разных её уровнях – от индивидуального существования до космических ритмов – состоит в последовательной смене этапов, а связаны эти этапы между собой особыми состояниями: переходами. "Самый факт жизни, - цитирует автор ван Геннепа, - делает неизбежными последовательные переходы из одной среды в другую, от одного общественного положения к другому. <…> таковыми являются: рождение, достижение социальной зрелости, брак, отцовство, повышение общественного положения, профессиональная специализация, смерть. "
Для успешного преодоления этих, всегда рискованных и неизбежно травматичных состояний традиционные общества, все без исключения, разработали особую группу обрядов, которые он и именует обрядами перехода и выделяет в каждом их них три стадии: прелиминарную – отделение от прежнего состояния, лиминарную – собственно переход и постлиминарную – адаптацию в новом состоянии. Собственно, в той или иной форме обряды, помогающие человеку перебраться через рубеж между этапами существования, есть в каждом обществе, не только в традиционных.
Несмотря на наличие русского термина, решительно ничего, кажется, не искажающего в переводе, - Любовь Бугаева, для которой ван Геннеп – безусловно главный теоретический ориентир, - в своей книге о "дискурсивных стратегиях переходности в русской художественной прозе XX и начала XXI веков" упорно предпочитает называть это явление по-французски: rites de passage. Причин такого предпочтения она не объясняет, но можно отважиться их домыслить. Я бы предположила, что если обряды перехода как таковые – это именно обряды, устойчивые системы условных и последовательных действий, совершаемых в определённых ситуациях, то "rites de passage" - это представления о них в европейских, посттрадиционных, рационализирующих и анализирующих умах. И тогда всё встаёт на свои места.
Дело ещё и в том, что собственно об обрядах перехода – о тех самых последовательно выстроенных и обязательных к исполнению системах ритуальных действий – в книге не говорится, увы, ничего. Зато многое сказано о переходных состояниях как таковых, для успешного преодоления которых современные европейские культуры уже не предлагают человеку таких надёжных и общеобязательных механизмов, какие были в традиционных обществах, - о том, как человек чувствует себя в таких состояниях сегодня и как это отражается в литературе. По существу, это – книга о человеке в состоянии так или иначе понятого перехода, которому этих обрядов с их безусловностью как раз недостаёт: он попадает в них лишённым необходимых опор. И о той культурной памяти, которая отзывается в сегодняшнем проживании и литературном проговаривании таких состояний – и в отсутствие надёжных обрядов приходит человеку на помощь.
Именно об этом – первые главы книги, посвящённые тому, как воплощались в русской литературе первой половины ХХ века сюжеты об Орфее и Эвридике, о пути ставшего Павлом Савла в Дамаск, о Фаусте и Иове, как сказывалось в художественной прозе масонское мировосприятие Михаила Осоргина и Гайто Газданова. Никаких «обрядов» тут нет, зато есть новое востребование культурных матриц проживания переходных состояний, вращивание их в новый материал.
Автор толкует понятие «перехода» максимально широко, включая в него не только такие классически-переходные ситуации, как брак, разлука, умирание, внутренний – от стадии к стадии - рост, исход из родной культуры во всех его формах (эмиграция, экспатриация, номадизм, туризм – тут Бугаева предлагает тщательно разработанную классификацию). Она распространяет это понятие даже на писание интимного дневника, на взаимодействие между искусствами (музыкой и литературой, искусством словесным и изобразительным – экфрасису, на примере романа Пелевина "Generation П" здесь посвящена отдельная глава) и на преодоление человеком собственной телесной недостаточности. Под этим она имеет в виду и компенсацию конкретных форм инвалидности, и вообще - преодоление исходно-недостаточного, ущербно-уязвимого состояния человека как вида, той самой присущей ему "изначальной нехватки", которая, как писал некогда Хельмут Плесснер, и стимулирует его активность в мире. Особую разновидность переходности: из "реального" мира в "виртуальный" - Бугаева усматривает в так называемой неопсиходелической литературе, ведущему представителю которой – Виктору Пелевину – она посвящает целых три главы в разных разделах.
Вообще у меня сложилось впечатление, что вошедшие в книгу интуиции гораздо богаче их состоявшейся реализации. Это – не систематический (как, допустим, у того же ван Геннепа) анализ, в продуманной последовательности, всех возможных форм переходности в русской литературе избранного периода, но скорее собранье пёстрых глав, в которых разные её варианты рассматриваются то с одной, то с другой стороны, да и не без некоторых повторений (видимо, здесь были объединены работы, написанные в разное время). Но сами эти интуиции настолько интересны и плодотворны, что очень хочется надеяться: более систематического и полного их развития мы ещё дождёмся.
