Мандельштам не верил, что новая рожденная катаклизмами его века действительность может уместиться в своем традиционном сосуде – романе. На его место поэт предлагал “чертежи” новой целостности. Но чтобы создать сеть для реальности, Мандельштаму пришлось сделать в ней более крупные ячеи. Поэтому Мандельштама трудно читать. Шкловский считал его прозу «будто нарочно разбитой и склеенной”, а Бухштаб назвал его поэзию «классической заумью».
Принципиальная неопределенность стихов нагружает текст такой многозначностью, что под ее тяжестью метафоры начинают “течь”. Поэтическое слово становится своего рода иероглифом. В каждом из них собирается целый пучок не слишком близких, а иногда и противоречивых значений. Смысл, облаком окутывая семантический стержень слова, пребывает в разреженном состоянии.
При этом, причину Мандельштам заменяет связью: одно у него не следует из другого, а соседствует с ним. Это делает поэзию принципиально анахроничный. В поэтической вселенной - все современники, тут нет прогресса, нет эволюции, нет прошлого и будущего, есть только настоящее, в котором сосуществуют освобожденные от времени художественные произведения всех времен и народов.
В этом синхронном мире Мандельштам и ведет поиск новой целостности, которая выходит за пределы текста, чтобы объединить автора с читателем. Мандельштам писал свернутыми “веерами”, которые способны развернуться только в сознании каждого читателя. Такие стихи состоят не из слов, а из зашифрованных указаний, опять-таки иероглифов или нот, по которым читатель исполняет произведение: “веер” раскрывается только во время акта чтения. Стихи - указание к действию или партитура, ждущая исполнителя. Текст не может быть завершен в себе - точку ставит не автор, а читатель. Чтение требует активного, прямого сотворчества. Собственно, стихотворение вообще существует не на бумаге, а в “воздухе,” в промежутке, в том пространстве культурной памяти, которое объединяет поэта и читателя.
Взаимоотношения произведения искусства с аудиторией Мандельштам представлял очень натуралистично, органично. Читатель у него буквально переваривает слова, которые опять-таки буквально меняют молекулы его тела, то есть - слово буквально становится плотью.
Объясняя устройство поэтического мира, Мандельштам пользуется аналогией с дирижером. Когда дирижер вытягивает палочкой тему из оркестра, он не является физической причиной звука. Поэт-дирижер - не изобретатель, а собиратель. Он не автор, а соавтор, который помогает опрометчиво разобранной реальности вновь соединиться.
И этим поэзия Мандельштама напоминает открытую через много лет после его смерти голограмму. Ее главная особенность в том, что в каждой ее части, как в каждой строчке Мандельштама, заключено все целое.