17 января в 11 часов вечера в программе Александра Гениса – перспективы искусственного интеллекта, притчи о роботах, гипнотизер Джоун Сабба, Нью-Йоркский альманах и другие сюжеты.
С появления чудовища Голема из талмудической легенды образ искусственного человека не исчезал из поля зрения западной культуры. Самой знаменитой его версией стал роман Мэри Шелли о монстре Франкенштейна. В XX веке, однако, этот сюжет, потеряв романтическую ауру, стал центральным уже для целого жанра – научной фантастики. Когда Чапек придумал слово "роботы" – славянский вклад в технократическую мифологию – то в самом корне этого слова зафиксировано: "роботы" – те, кто будут за нас работать, рабы. А раз так, то естественно ждать от них бунтов. В основе страха перед машиной лежит классовый комплекс, комплекс Спартака.
Но в золотой век американской фантастики, и у ее классиков – прежде всего, Айзека Азимова – роботы изображаются верными слугами и помощниками. В этом им помогают три закона роботехники, которые знает наизусть каждый, кто когда-нибудь читал фантастику. В сущности, рассказы Азимова о роботах – этические этюды, вдохновленные просветительской идеологией. Азимов воспевал вселенную, в которой действуют столь же непреложные нравственные законы, что и в физике или математике. Убежденный оптимист, он свято верил в преобразующую силу прогресса.
Однако каждое радикально новое техническое изобретение порождало свою особую субкультуру, свои специфические мифы. Механический ткацкий станок, окрещенный женским именем "Дженни", породил в Англии движение "луддитов" с их полумистической антимашинной идеологией. Можно без конца говорить о том, как повлиял на формирование американской цивилизации "миф автомобиля". Трудно переоценить значение для России "тракторного мифа", который сыграл свою трагическую роль в истории коллективизации.
Компьютер быстро перерос все эти технические чудеса. И страх перед машиной, выживающей человека, стал нашим навязчивым кошмаром. Тем более, что сегодня роботы уже прочно вошли в нашу жизнь. Умные машины стали реальностью. Одни роботы строят автомобили, другие – обыгрывают нас в шахматы, третьи – ведут философские беседы. Мы не можем жить без них, не знаем, чего от них ждать, чего бояться и на что надеяться, ибо прогресс развивается все быстрее и становится все менее предсказуемым. Но когда молчит наука, говорит – кричит! – искусство.
Лучше всего ему это удалось в картине о машинах и людях, которую показал нам Спилберг своей притчей о роботах, которая так и называется: "Искусственный интеллект". Это катастрофически недооцененная картина переворачивает доску, наделяя машину той способностью, которую мы при всех раскладах оставляли за собой – умением любить. При всем сочувствии к миловидному роботу, о котором рассказывает этот фильм, мы не вправе забывать, что кукольный мальчик нравится нам потому, что его любить проще. Ведь он безупречно, как бензопила "Дружба", делает то единственное дело, для которого был построен – любит маму. Дэвид похож на человека, но не во всем – он лучше. Он редко портится и ложится спать, когда скажут. На чьей же стороне в этом конфликте человека с машиной должны быть мы – зрители и люди? Как выясняется, на этот вопрос не так просто ответить, но рано или поздно, нам это предстоит выяснить…
А также 17 января в 23 часа по московскому времени в программе "Поверх барьеров. Американский час":
"Необыкновенные американцы":
Владимир Морозов: Джоун, все люди поддаются гипнозу и самогипнозу или нет?
Джоун: Все мои женщины могут достичь той стадии самогипноза, в которой легче рожать, потому что уходит ощущение сильной боли.
"Нью-йоркский альманах":
Братья Коэны и музыка вестерна; "До-дес-каден": японский фестиваль в Нью-Йорке; Джон Кейдж – композитор или философ?; начало цикла "После империи: музыка независимости".
С появления чудовища Голема из талмудической легенды образ искусственного человека не исчезал из поля зрения западной культуры. Самой знаменитой его версией стал роман Мэри Шелли о монстре Франкенштейна. В XX веке, однако, этот сюжет, потеряв романтическую ауру, стал центральным уже для целого жанра – научной фантастики. Когда Чапек придумал слово "роботы" – славянский вклад в технократическую мифологию – то в самом корне этого слова зафиксировано: "роботы" – те, кто будут за нас работать, рабы. А раз так, то естественно ждать от них бунтов. В основе страха перед машиной лежит классовый комплекс, комплекс Спартака.
Но в золотой век американской фантастики, и у ее классиков – прежде всего, Айзека Азимова – роботы изображаются верными слугами и помощниками. В этом им помогают три закона роботехники, которые знает наизусть каждый, кто когда-нибудь читал фантастику. В сущности, рассказы Азимова о роботах – этические этюды, вдохновленные просветительской идеологией. Азимов воспевал вселенную, в которой действуют столь же непреложные нравственные законы, что и в физике или математике. Убежденный оптимист, он свято верил в преобразующую силу прогресса.
Однако каждое радикально новое техническое изобретение порождало свою особую субкультуру, свои специфические мифы. Механический ткацкий станок, окрещенный женским именем "Дженни", породил в Англии движение "луддитов" с их полумистической антимашинной идеологией. Можно без конца говорить о том, как повлиял на формирование американской цивилизации "миф автомобиля". Трудно переоценить значение для России "тракторного мифа", который сыграл свою трагическую роль в истории коллективизации.
Компьютер быстро перерос все эти технические чудеса. И страх перед машиной, выживающей человека, стал нашим навязчивым кошмаром. Тем более, что сегодня роботы уже прочно вошли в нашу жизнь. Умные машины стали реальностью. Одни роботы строят автомобили, другие – обыгрывают нас в шахматы, третьи – ведут философские беседы. Мы не можем жить без них, не знаем, чего от них ждать, чего бояться и на что надеяться, ибо прогресс развивается все быстрее и становится все менее предсказуемым. Но когда молчит наука, говорит – кричит! – искусство.
Лучше всего ему это удалось в картине о машинах и людях, которую показал нам Спилберг своей притчей о роботах, которая так и называется: "Искусственный интеллект". Это катастрофически недооцененная картина переворачивает доску, наделяя машину той способностью, которую мы при всех раскладах оставляли за собой – умением любить. При всем сочувствии к миловидному роботу, о котором рассказывает этот фильм, мы не вправе забывать, что кукольный мальчик нравится нам потому, что его любить проще. Ведь он безупречно, как бензопила "Дружба", делает то единственное дело, для которого был построен – любит маму. Дэвид похож на человека, но не во всем – он лучше. Он редко портится и ложится спать, когда скажут. На чьей же стороне в этом конфликте человека с машиной должны быть мы – зрители и люди? Как выясняется, на этот вопрос не так просто ответить, но рано или поздно, нам это предстоит выяснить…
А также 17 января в 23 часа по московскому времени в программе "Поверх барьеров. Американский час":
"Необыкновенные американцы":
Владимир Морозов: Джоун, все люди поддаются гипнозу и самогипнозу или нет?
Джоун: Все мои женщины могут достичь той стадии самогипноза, в которой легче рожать, потому что уходит ощущение сильной боли.
"Нью-йоркский альманах":
Братья Коэны и музыка вестерна; "До-дес-каден": японский фестиваль в Нью-Йорке; Джон Кейдж – композитор или философ?; начало цикла "После империи: музыка независимости".
