Полет Гагарина состоялся в апреле, но жизнь его заключена в месяце марте: 9 марта родился, 27 марта погиб (на год пережив Христа).

Почему так важен Гагарин? А он важен – хоть и не стал "Именем России", но безусловно в ее синклите (доживи до его полета Даниил Андреев, он отвел бы ему место в Небесной России рядом с другими покровителями нашей страны, и далеко не последнее).

Гагарин – это то, что увидел гоголевский мужик, засмотревшись мечтательно в небо (картуз съехал с вихра на затылок и чуть не свалился в грязь). Это небо чуть позже (время не важно, в России его нет) прорезал росчерк гагаринского "Востока".

Гагарин – это не человек, но символ. Символ того же русского человека, "с деревни/с нашего района" – есенинская белозубая улыбка, задорные глаза и посконный вихор. Не увидел ли гоголевский мужик себя на звездном небе?

Возможно, зазевавшимся мужиком был Селифан, чичиковский возница, преодолеватель вечной грязи (она не сохнет и успешно сопротивляется всем временам года и прошедшим годам – в России еще потому так любят менять календари и переводить время, что оно по сути не важно). Грязь непреодолима – время обратить взор к небу, эх, прокатиться б по небесным дорогам, там поди без грязи (и пробок, скажет нынешний Селифан).

Селифан смотрит на Гагарина снизу вверх – оно и понятно, потому что Гагарин – колосс. Как и полагается, о глиняных ногах. Не вся ли страна, затаив дыхание (гагаринская фигура уже тогда объединяла и мобилизовала), смотрела, как Гагарин шел к трибунам докладывать о своем полете с развязавшимся шнурком?

Он – символ достижений Союза и утраты этих достижений (тут рифмуется с его смертью, "при невыясненных обстоятельствах", что дает простор воображению – глупая случайность? техническая обреченность? злой заговор?)

Как Ленин был грибом, так и Гагарин за те 108 минут стал звездным росчерком – присваивающим себе космос в начале ("распишитесь в получении") и заканчивающийся стремительным падением (черта идет вниз – символ безволия в графологии). "Восток" взлетел над лесом ракет и заводских труб, приземлился – к их ржавеющими остовам-призракам.

"Я не пойму, свист от падения в пропасть моей великой родины только у меня в ушах?" - спрашивали недавно в моей ЖЖ-ленте. Нет, уши заложило всем. Синонимическая и циклическая российская история (а по бездорожью как ездить, если не кругами?) началась со свиста Соловья-разбойника – заканчивается этим свистом, а посредине – свист этого космического росчерка. Не взрывом, но всхлипом, как и было сказано.

Свист важен, потому что российская природа хоть я тяготеет к общине, коммуне (Союзу), но не диалогу. Это хор, монолог (по сути, это одно и то же – говорит ли один голос или несколько; важно что говорит одно), но никак не диалог. Одиночное высказывание, выступление восхищало (у классиков), ужасало и каралось (от Чаадаева до Солженицына и Ходорковского) именно в силу своей чужеродности. Свист же – понятие коллективное, его весело, бойко подхватить. Разудалый свист подойдет любому делу. Гагаринское "Поехали!" было лишь отчасти вербализованным свистом, а свист встречающего народа – знаком понимания и родства с ним.

Потому что мы хоть и "самый читающий в мире" народ и трепетно относимся к письменному слову, но – народ вовсе не слова. Потому и трепетно относимся: слово загадочно и внеприродно нам. Что-то такое, что трудно выразить – недаром в конце застолья самое большое откровение, то, что more than words, изрекается нечленораздельным всхлипом.

Мы были – народом символа и мечты (сиречь того, что до буквы и дела, неизреченное и нереализованное, или над ним, как посмотреть). Таким символом был Гагарин.

И, пожалуй, остается – те 108 минут длятся вечно, и мы смотрим в небо, задрав голову и не зная, что нам со всем этим делать дальше.