Дмитрий Волчек: Ушел Игорь Кон, ученый, который 50 лет объяснял советским людям и их наследникам преимущества личностной свободы. До сих пор живы воспоминания о том, какой фурор вызвала его вышедшая в 1967 году книга ''Социология личности''. Опубликованная ''Политиздатом'' монография, объясняющая, что в коллективистском мире винтиков есть место для частного человека с его самостоятельными устремлениями, не связанными со всеобщим благом, казалась почти революционной. Игорь Кон несколько раз менял направление своих исследований, увлекался разными темами, но всегда подчеркивал, что его поздние работы, изданные уже после отмены цензуры, связаны с опубликованными в СССР, главная задача сохраняется: раскрепощение человека, гуманизация, смягчение нравов.
Познакомился я с Игорем Семеновичем в 2000 году. Когда мы договаривались о встрече, я ожидал увидеть либерального, но все же советского ученого, пожилого профессора, который в конце 40-х годов учился с моим отцом. Но ошибся. Человек, с которым мы проговорили весь вечер в знаменитом в те годы пражском ресторане ''Прованс'', оказался вовсе не шестидесятником, живущим воспоминаниями, а современным космополитом, всё знавшим, всё читавшим, объехавшим весь мир, освоившим интернет и страстно интересовавшимся всем новым. Тогда мы еще не могли предвидеть, какой вал пошлости и обскурантизма обрушится на страну в путинском десятилетии, но уже ясно было, что наступают скверные времена. Среди прочего, говорили мы о том, как меняются нравы. Игорь Кон не любил, когда его называли сексологом, это была только часть его интересов, но в то время он опубликовал две самые знаменитые свои книги из этой области: ''Лунный свет на заре'' и ''Клубничка на березке''. Мне казалось, что процесс раскрепощения необратим, вскоре Россия догонит ту же Чехию, где в ту пору парламент обсуждал легализацию однополых браков. Помню, я наивно приводил в пример успех телешоу Елены Ханги ''Про это'', Игорь Семенович моего оптимизма не разделял и оказался прав: шоу Ханги вскоре закрылось, а нравы изрядно окостенели. В 2002 году в передаче Радио Свобода, посвященной особенностям любви по-русски, Игорь Кон говорил:
Игорь Кон: Особенность, на мой взгляд, заключается в том, что в России, в русский классической литературе и традиции, наибольшая разсогласованность, разобщенность духовных и чувственных компонентов любви. Это выражается уже в нашем языке. Например, по-французски и по-английски можно сказать ''заниматься любовью''. Когда появилась калька этого выражения по-русски, то я помню гневную статью в ''Известиях'': ''Любовь – это нечто такое, что можно только чувствовать, а заниматься можно только сексом''. Это разобщенность очень серьезная. Потому что практически эта невключенность чувственности в высокую культуру создает проблемы, потому что оборотной стороной этого является как раз прагматизм и готовность довольствоваться чем-то заведомо меньшим, неадекватным, и так далее, и в то же время испытывать по этому поводу острую неудовлетворенность. То есть чрезмерная идеализация имеет своим оборотом как раз добрачные внебрачные и прочие разные связи, и так далее.
Дмитрий Волчек: Как человек, столь свободный внутренне, столь несоветский, выжил при Хрущеве и Брежневе, работая в идеологической сфере, где правили Суслов и прочие динозавры? С этого вопроса я начал разговор с известным социологом, профессором Мичиганского университета Владимиром Шляпентохом.
Он был глубоко западный человек и был глубоко поглощен западной культурой, западной наукой, и в этом отношении роль его, как источника информации о западной социологии и философии, была огромна.
Дмитрий Волчек: В конце 80-х его работы о гендерных проблемах казались абсолютно революционными. Да, может быть, остаются такими и до сих пор, непревзойденными в российской сексологии.
Владимир Шляпентох: Именно – для России. По сути, расцвет личности Игоря наступил с периодом перестройки. Он сумел тогда полностью освободиться от цепей прежней системы и стал говорить то, что его больше всего интересует, что его больше всего привлекает в обществе и в науке. Игорь был глубоким западником и глубоко преданным западной цивилизации, западным идеалам, западной демократии человеком. И именно поэтому он стал таким защитником прав гомосексуалистов в России. Между прочим, это был серьезный гражданский акт, потому даже окружающие его люди (боюсь, что надо туда включить и меня) с неким скепсисом относились к его поглощенности этими проблемами. Нам казалось, что в обществе есть более серьезные дела, чем права гомосексуалистов или даже гендерные проблемы. Но Игорь был здесь неутомим, неустрашим и абсолютно не реагировал на определенную настороженность. И в этом смысле он был истинным демократом, тем, кто понимает по-настоящему, лучше, чем многие другие, что такое гражданские права личности.
Дмитрий Волчек: Люди, которые общались с ним в последнее годы, говорят, что он очень скептично оценивал все происходящее в России, был опечален происходящим, не видел никакого будущего для страны. Была у вас возможность говорить на эти темы в последние годы?
Владимир Шляпентох: Дело в том, что Игорь был глубоким пессимистом, пессимистом экзистенциональным. И он смотрел очень мрачно на свое собственное будущее. Когда мы с ним встречались в Америке или даже в России, он очень упорно твердил о близкой смерти, о бессмысленности жизни. Поэтому при оценке его социально-политических взглядов надо учесть и экзистенциональный факт. Но он, конечно, был реалистом, он знал, что такое истинная демократия, что такое истинные человеческие права и, конечно, его не могло радовать то, что он видел в России после 2000 года.
Дмитрий Волчек: Чем, на ваш взгляд, был вызван этот внутренний пессимизм? Его ведь нельзя было назвать неудачливым человеком?
Владимир Шляпентох: О, нет! Он был преуспевающим ученым и в советские времена. Он очень рано защитил докторскую диссертацию, он даже защитил две кандидатские диссертации – одну по истории, другую по философии: довольно редкий случай в советский жизни. Он был преуспевающим и нередко бывал в ЦК нашей партии. Так что он совсем не был на задворках общественной жизни в стране в 60-е годы. Не следует его рисовать в этом смысле затворником, отнюдь нет. А в последующие годы его репутация, престиж могли только укрепиться. Он был очень известен на Западе. С колоссальным наслаждением я его встречал на социологической американской конференции, где-то в конце 80-го года, это был для меня большой праздник его увидеть Он часто приезжал в Америку, мы с ним принимали участие в конференции, которую организовывал его ученик в Лас-Вегасе. Но он был одиноким человеком, он не был никогда женат, он всегда жил со своей мамой, после смерти мамы он стал еще более одиноким. Поэтому, если говорить о серьезном анализе личности, то вы должны включаться в его жизнь, в его реальные человеческие проблемы, которые сильно влияют и на общеполитические взгляды. Игорь был глубокий пессимист – это главное впечатление, которое у меня осталось от моих встреч с ним. Меня поразило, насколько он был пессимистичен. Я общался с нашими общими коллегами Ядовым, Здравомысловым, моим любимым Шубкиным, не говоря о Грушине, Заславской – все они были, в общем, оптимисты. Игорь резко выделялся среди них.
Дмитрий Волчек: Культуролог Борис Парамонов, как и Владимир Шляпентох, познакомился с Игорем Коном в шестидесятые годы.
Борис Парамонов: Мое недолгое знакомство с замечательным ученым и человеком было в то же время довольно насыщенным в событийно-содержательном плане. Я учился в аспирантуре философского факультета ЛГУ, на кафедре истории философии, когда Игорь Семенович Кон работал на философском факультете. Это был конец 60-х годов, как раз то время, когда Игорь Семенович выпускал свои первые книги по социологии личности и поведения. Получилось так, что он принимал у меня кандидатский экзамен по марксистско-ленинской философии - пресловутые диамат-истмат. Незадолго до этого я весьма успешно сдал экзамен по специальности истории философии, и на обязательную схоластику посматривал свысока: мне ли, знающему на зубок Канта, задумываться над каким-то карлой-марлой (так мы приучились думать об основоположнике). Экзамен принимали два преподавателя, один из них Игорь Семенович, а второй – весьма неприятный ортодокс, тоже двинувшийся в социологию, а значит априорно соперник Кона. И тут я понял, что мне крупно повезло: экзаменаторы не столько меня спрашивали, сколько между собой пикировались. Неприятный социолог, желая подпортить настроение Кону, спросил у меня, существует ли в СССР антисемитизм. Я ответил, что существует, но только на бытовом уровне, а не в качестве государственной политики. Вопрос, по которому спрашивал Кон, был куда забористее: что-то из математической логики. Не вдаваясь в подробности, Игорь Семенович спросил меня, читал ли я книгу Резникова. Я честно ответил – нет. Результат – пятерка. Это был не экзамен, а некая подпольная дипломатическая конфронтация, в которой я сам того не понимая как-то сыграл на руку обоим противоборствующим силам.
После аспирантуры я был взят в штат кафедры и проработал там до 1972 года, когда кафедра истории философии была таинственным образом разогнана, а преподавательский ее состав полностью сменен. Это была таинственная история, до корней которой я так и не добрался, а со временем и потерял к ней интерес. С Игорем Семеновичем Коном общение у меня было заочным: я дружил с одним его очень талантливым аспирантом Димой Шалиным и через такую связь знал все подробности факультетских ''звездных войн''. Вообще философский факультет ЛГУ был полем серьезных идеологических битв всё по тем же старинным русским военно-полевым картам – сражались ''славянофилы'' и ''западники''. Я формально числился в славянофилах, но с наибольшим удовольствием общался (подчас тайно) с ''западниками''.
Из университета я ушел (меня ушли) в 1974 году, и с Игорем Семеновичем Коном у меня никаких связей больше не стало, но вот пришли времена и сроки, и все мы, на манер героев Василия Аксенова, оказались в одном заморском городе, да еще каком! - Лас-Вегасе, где нас дважды сводил всё тот же чудесный Дима, ныне почтенный профессор социологии Университета Невады Дмитрий Николаевич Шалин. И мы вволю наговорились с Игорем Семеновичем. Появилась у нас общая тема, жгуче обоих интересующая, – сексология. Я на американской свободе дал волю своим советского еще времени психоаналитическим увлечениям, а Игорь Семенович, некоторые мои тексты хваля, другие строго, но доброжелательно критиковал – вообще, сдерживал моих коней. Он очень одобрил мой текст под названием ''-121'' (об отмене в УК России статьи, карающей за гомосексуализм). Критиковал же остро мою статью о педагоге Макаренко – психоаналитическое прочтение Педагогической поэмы. Мне тогда не удалось напечатать этот текст (хотя он был уже набран в ''Комсомольской правде''); сейчас это напечатано в моем сборнике ''МЖ''.
Эта наша встреча с Игорем Семеновичем была в 1995 году. И больно думать, что другой уже не будет…
Дмитрий Волчек: Профессор университета Невады Дмитрий Шалин, которого упоминал Борис Парамонов, любезно предоставил мне ссылку на расшифровку своих бесед с Игорем Коном.
Эти рассказы дополняют автобиографическую книгу Кона ''80 лет одиночества''. В начале 90-х Игорь Семенович говорил своему американскому коллеге о том, что чувствует себя ненужным: прежние читатели уехали из России, а новых не появилось.
Диктор: ''Быть источником информации я уже перестал, это не нужно. Пожалуйста, любые книжки ты можешь получить сам. Другое дело, что эти книжки не читают. Моего читателя, к которому я привык, уже нет. Он в основном здесь - в Америке и где-то еще... Отчасти это иллюзорное чувство, привычка к тому, о чем писал Галич: ''Гремит слово, сказанное шепотом''. А сегодня кричи, можешь взять микрофон, никто его не отнимет – и все равно тебя никто не услышит, потому что все перекрикивают друг друга. И тогда возникает вопрос: зачем писать? Я не пишу ничего ни в какие журналы. Не то чтоб меня не печатали – печатают. Но раньше я знал, что если я напечатаю статью в ''Новом мире'', ее прочитают все люди, которые для меня важны. Сегодня нет такого издания, где бы меня прочитали... Я не знаю, кому я вообще нужен...''
Дмитрий Волчек: Это говорилось в середине 90-х. Но в новом тысячелетии у Игоря Кона появились новые читатели, вокруг его книг и статей поднялась полемика. На восьмом десятке ученый приобрел не только почитателей и друзей, но и врагов – упрямых и агрессивных. Игорь Кон оказался единственным знаменитым представителем российского академического мира, постоянно и последовательно выступавшим в поддержку сексуального равноправия. Произошло этот в тот самый момент, когда вопрос о сексуальных меньшинствах вышел на первый план, приобрел идеологическую и политическую окраску. В книге ''80 лет одиночества'' Игорь Кон писал, что ''в 2005-2006 годах гомофобия стала в России официальной национально-религиозной идеей'', и он проследил ее органическую связь с другими формами постсоветской ксенофобии. Кон подчеркивал, что, изучая насаждаемую сверху гомофобию, он продолжает работу, начатую еще в середине 60-х годов, когда ''Новый мир'' опубликовал его статью ''Психология предрассудка''. Кон был уверен, что это одна из важнейших проблем современного мира, и не соглашался с теми, кто считал, что есть заботы серьезнее. У России те же задачи и те же вопросы, – говорил он в дискуссионной передаче нашей радиостанции:
Игорь Кон: Я думаю, что во всех вопросах, которыми я занимался, картина такая, что Россия развивается в том же направлении, что и остальной мир, но только у нас в течение многих десятилетий проблемы не решались и даже не ставились, поэтому это все такое минное поле, на котором все взрывается, и нам нужно все немедленно и не завтра, а позавчера.
Дмитрий Волчек: Вспоминает директор Левада-центра Лев Гудков.
Лев Гудков: Он все больше и больше сдвигался в область сексологии, сексуального воспитания и гуманизации отношений в этой области, потому что уровень насилия в обществе в этой сфере запредельный у нас. Усилиями Кона здесь довольно много сделано по части воспитания и толерантности и понимания сложностей этой тематики и гуманизации этих отношений. Надо сказать, что Кон здесь вел себя чрезвычайно мужественно, его просто временами травили, на его публичных выступлениях его оскорбляли, всякого рода демонстрации устраивали против него. Кон относился к этому в высшей степени достойно и терпеливо, понимая, что люди, с которыми он имеет дело, нуждаются в таком просвещении и длительном воспитании. Жизнь его была очень нелегкая в этом смысле.
Дмитрий Волчек: Вопрос о правах сексуальных меньшинств разделил в России не только западников и сторонников советской реставрации; в либеральном лагере тоже не было единства. В 2009 году, когда в интернете составляли список ведущих интеллектуалов России, имени Игоря Кона в рейтинге не оказалось. Злого умысла тут, конечно, не было, но забывчивость показательная: вопросы, которые поднимал Игорь Кон, казались и неудобными, и опасными. Мало кто из либеральных интеллектуалов решился открыто поддержать его в полемике, которую он вел с ханжами и обскурантами. Но Кон не оказался в одиночестве: он приобрел новых и страстных сторонников среди людей, права которых он защищал. Говорит живущий в Гамбурге писатель Андрей Дитцель.
У нас в стране и в девяностые, и в двухтысячные продолжало не хватать информации. Игорь Кон был человеком, который не боялся говорить и писать. Особенно жадно проглатывали его книги, статьи, интервью геи и лесбиянки. Кон совершенно невольно стал чем-то вроде святого покровителя, патрона. К нему обращались за советом и поддержкой, к нему шли.
Ещё в 1994 году в Москве по его инициативе пленарное заседание международной конференции "Семья на пороге третьего тысячелетия" единогласно рекомендовало Госдуме включить в новый семейный кодекс форму регистрации однополых браков. Кон видел свой долг популяризатора науки в том, чтобы трезво доносить до массовой аудитории простые истины, например: гомосексуальность не является болезнью.
В открытом письме на комментарий "экспертов" тематического выпуска "Комсомольской правды (в 2001-ом), Кон писал: "Вы считаете, что Сократ, Микеланджело и Чайковский - жертвы "плохой экологии" или того, что их матери в период беременности принимали "не те" лекарства. Конечно, иногда невежество - не вина, а беда. Но зачем же свою беду выставлять на всеобщее обозрение?"
Невероятная человеческая популярность Кона связана ещё и с тем, что он никого не оставлял без ответа. Адрес его электронной почты не был секретом. Ему можно было написать – и завязывалась переписка. В этом общении с сотнями, если не тысячами людей Кон никогда не писал ответов под копирку, никогда не был высокомерен; даже подписывался как-то особенно радушно – жму руку, ваш И.К.
И он вне всяких сомнений спас множество жизней. Он спас многих от самоубийства. Даже в "Школе злословия", в которой Кон выступил два года назад, он рассказывал о проблеме суицида гомосексуальных подростков. Они зачастую просто не знают, что они не порочны, не больны, что они не одни на свете.
Кон дал многим людям надежду и жизнь. За одно это он мог бы быть, пожалуй, канонизирован. Вместо этого высокопоставленный иерарх РПЦ, председатель синодального отдела по взаимодействию с правоохранительными органами протоирей Смирнов выразил "глубокое удовлетворение" от того, что Господь в этот пасхальный день освободил нас от того, чтобы быть согражданами этого человека".
Характерно, что это паскудство, эти православные пляски на костях большого ученого и гражданина происходят на фоне заявления, что "РПЦ не будет приветствовать ликование, которое мы видим в некоторых странах, в связи со смертью Усамы бин Ладена". "Кого бы ни настигла скорая смерть, будь это самый большой изверг, судить его будет только бог". (Зам главы синодального комитета по связям с общественностью Георгий Рощин).
В этом вся шизофрения, двоемыслие общественной мысли нынешней России.
В эти дни я читаю на смерть Кона множество откликов простых людей, на интернет-форумах, в блогах. Наше поколение точно не забудет Игоря Семеновича. Да и следующие наверняка тоже. Вечная ему память.
Дмитрий Волчек: Здоровье Игоря Кона серьезно ухудшилось в 2010 году – он провел в Москве страшный август, когда из-за смога город превратился в душегубку. В последний раз Игорь Кон принимал участие в передаче Радио Свобода в феврале: в день Святого Валентина он говорил о любви, о том, как ''неопределимое'' по словам Мигеля де Унамуно чувство психология и социология научились измерять. И в этом полусерьезном разговоре он был верен своей главной теме, говорил о роли и праве личности, о том, что человек сам решает, кого и как ему любить.
