Бин Ладена хватило ненадолго. Не успела улечься пыль, как политика вернулась к своим баранам. Главного из них зовут "дефицит". Страна, говорят нам, задолжала столько, что теперь она стоит на краю обрыва. Может, так и есть, но я все равно не слишком переживаю, потому что уже слышал такое – в эпоху Рейгана. Однако в один прекрасный день – уже при Клинтоне - дефицит исчез. Более того, у Вашингтона появилась прибыль, и страна вновь заняла привычное место на краю пропасти, потому что не могла поделить избыток. Вот тогда-то во мне и зародилось сомнение. Американская экономика – такая большая и непонятная, что "президент кричит в трубку, не замечая, что телефонный провод обрезан" (Тоффлер). С тех пор я перестал верить, что Рейган казну разорил, а Клинтон ее наполнил. Деньги подобны деревьям. Они лучше знают, как им расти, если их не истреблять под корень, как это любили делать коммунисты.
Конечно, финансовый фатализм - слабое утешение для отдельного, особенно безработного человека, но государству легче. У него всегда есть выход, и даже я знаю - какой. Чтобы рассчитаться с долгами, надо поднять налоги, лучше всего – на бензин, который в Америке и сегодня в полтора раза дешевле, чем в соседней и тоже огромной Канаде. Чем дороже бензин, тем меньше машины, тем чище воздух, тем больше надежд найти альтернативу нефти и избавить от ее проклятия - тех, у кого нефти нет, но, особенно, тех, у кого она есть.
Налоги, впрочем - страшное слово. И поскольку политику объехать труднее, чем экономику, остается один выход: резать по живому. Не решаясь обсуждать три по-настоящему глубокие финансовые пропасти: оборону, медицину и пенсии, Конгресс экономит по мелочам. Больше всего меня раздражает крохоборство тех, кто требует отменить государственные дотации некоммерческому телевидению. У нас, в Нью-Йорке, это – 13-й канал, который сопровождает зрителей от колыбели до могилы. Детей он учит читать, молодым открывает оперу, взрослых балует классикой, стариков утешает уютными английскими детективами, где всегда нежаркое лето, и никого не жалко, ибо убивают только плохих и быстро. На все эти радости казна расходует такую сумму, что если разделить ее на всех, то выйдет $1.35 на каждого налогоплательщика: один бумажный стаканчик скверного кофе в год. В ответ на угрозу экономии Америка тянется к бумажнику. В конце концов, федеральный бюджет покрывает лишь 10% расходов. Остальные деньги приходят не от государства, а от общества.
Это разделение идет из первоначальной древности Нового Света. Американцы (кто в большей, кто в меньшей степени) убеждены, что государство – это они, а общество – мы. Первое - зло, пусть и необходимое, второе – добро, хоть и избирательное. Государство, которое ведет войны, взимает налоги и навязывает правила, объединяет страну. Общество ее, страну, делит - по интересам, в первую очередь, конечно, религиозным, но не только.
В сущности, всё, что я люблю в Америке, возникло и существует благодаря обществу, а не государству. Симфонические оркестры, оперные театры, буддийские монастыри, радиостанции классической музыки, литературные клубы и, конечно, музеи, в которых нет ни одной картины, оплаченной налогоплательщиками.
Конечно, финансовый фатализм - слабое утешение для отдельного, особенно безработного человека, но государству легче. У него всегда есть выход, и даже я знаю - какой. Чтобы рассчитаться с долгами, надо поднять налоги, лучше всего – на бензин, который в Америке и сегодня в полтора раза дешевле, чем в соседней и тоже огромной Канаде. Чем дороже бензин, тем меньше машины, тем чище воздух, тем больше надежд найти альтернативу нефти и избавить от ее проклятия - тех, у кого нефти нет, но, особенно, тех, у кого она есть.
Налоги, впрочем - страшное слово. И поскольку политику объехать труднее, чем экономику, остается один выход: резать по живому. Не решаясь обсуждать три по-настоящему глубокие финансовые пропасти: оборону, медицину и пенсии, Конгресс экономит по мелочам. Больше всего меня раздражает крохоборство тех, кто требует отменить государственные дотации некоммерческому телевидению. У нас, в Нью-Йорке, это – 13-й канал, который сопровождает зрителей от колыбели до могилы. Детей он учит читать, молодым открывает оперу, взрослых балует классикой, стариков утешает уютными английскими детективами, где всегда нежаркое лето, и никого не жалко, ибо убивают только плохих и быстро. На все эти радости казна расходует такую сумму, что если разделить ее на всех, то выйдет $1.35 на каждого налогоплательщика: один бумажный стаканчик скверного кофе в год. В ответ на угрозу экономии Америка тянется к бумажнику. В конце концов, федеральный бюджет покрывает лишь 10% расходов. Остальные деньги приходят не от государства, а от общества.
Это разделение идет из первоначальной древности Нового Света. Американцы (кто в большей, кто в меньшей степени) убеждены, что государство – это они, а общество – мы. Первое - зло, пусть и необходимое, второе – добро, хоть и избирательное. Государство, которое ведет войны, взимает налоги и навязывает правила, объединяет страну. Общество ее, страну, делит - по интересам, в первую очередь, конечно, религиозным, но не только.
В сущности, всё, что я люблю в Америке, возникло и существует благодаря обществу, а не государству. Симфонические оркестры, оперные театры, буддийские монастыри, радиостанции классической музыки, литературные клубы и, конечно, музеи, в которых нет ни одной картины, оплаченной налогоплательщиками.
