В ночь «Евровидения» канал «Россия» показал юбилейный фильм, сделанный Андреем Кондрашовым. Послевкусие странное: вроде бы, фильм про 20 лет ВГТРК, события и герои названы, - но ощущение от декларативности и недосказанности все-таки осталось. Видимо, было решено, что официальная история с грандиозным масштабом достижений, перемен и потерь не должна объяснять, какова была их цена. Важно драматическое, победное полотно, хроника бед и свершений, а детали человеческие, связанные с мучительными метаморфозами превращения телевидения, рожденного оппозиционным и ставшего государственным, остались как-то за кадром.
Можно ли было при всей этой мощи и утверждении нового телевидения в новой стране не поступаться воздухом свободы, о котором так вдохновенно говорили все те, и говорят, кто начинал 20 лет назад телевидение российское? Вот о том, как задиристые «Вести» причесало время и как фрондерское телевидение превратилось в оплот государства, мы сегодня и попытаемся поговорить, осмысливая, конечно, не пригвождая тех, кто работал, работает и будет еще работать.
Светлана Сорокина сегодня со мной в студии, первая ведущая «Вестей». И Арина Бородина, обозреватель «Коммерсанта», с нами по телефону.
Все равно начнем с истории, потому что лицом к лицу, конечно, лица не увидать, и я думаю, что вряд ли вы 13 мая 1991 года думали, что вы входите в историю, в учебник, в историю страны и в историю телевидения.
Светлана Сорокина: Нет, конечно.
Анна Качкаева: А вы помните утро, день, ощущения?
Светлана Сорокина: Я помню еще канун, потому что накануне была так называемая презентация Российского телевидения. И я вела эту презентацию – для меня неожиданная история. Я еще никогда не выходила на сцену и не пробовала такого рода деятельность. Мы вели презентацию вместе с Леней Филатовым, и для меня это было подарком. Я на сцене познакомилась с Леонидом Филатовым, и это было очаровательное для меня впечатление. Мы с ними очень хорошо пообщались, вместе вели абсолютно импровизационную историю презентации, не знали, чего там надо. Тогда был Собчак, был Цветов, были какие-то люди, которых уже нет. И канун Российского телевидения я, конечно, вспоминаю до сих пор. А на следующий день я проснулась и подумала: вот бы этот день завершился. Потому что было страшно, я не понимала, как все это пройдет.
Анна Качкаева: А помните набор материалов, сюжетов, тем?
Светлана Сорокина: Примерно помню. Я помню, что у меня было прямое включение из Праги, где был Женя Киселев. Я даже помню его «стендап» на темном фоне – вечер, и он что-то говорил, не торопясь, оживляя ситуацию: «Слышите, как здесь поют соловьи!». А я подпрыгивала, потому что – время. Еще помню, был сюжет у меня Миши Пономарева, который в Карабах уехал, где ситуация была тяжелая. Вот эти два материала точно помню. Что-то еще было, но, возможно, проходное.
Анна Качкаева: А «прощалка» была?
Светлана Сорокина: Это еще не была «прощалка» как таковая. Я просто сказала: «И еще сегодня в эфир вышло Российское телевидение. И в самом конце – новость, которая совпадет с теми, что дает программа «Время», - прогноз погоды». Ну, это такая маленькая попытка, потому что не до чего было, ну, вышли и вышли.
Анна Качкаева: Все-таки имена людей мы назовем, которым обязана история телевидения, рождение ВГТРК.
Светлана Сорокина: Борис Николаевич Ельцин, Олег Максимович Попцов, Анатолий Григорьевич Лысенко, Сергей Скворцов, Павел Корчагин.
Анна Качкаева: Это все люди, которые и сейчас – дай Бог им здоровья – живы, кроме Бориса Николаевича. Все они когда-то работали – Лысенко, Скворцов, Корчагин – на Центральном телевидении, Попцов просто был в окружении Ельцина, к телевидению тогда еще не имел отношения. Но все они были из «межрегионалки», в новом круге новых политиков. А вообще идея-то принадлежит женщине – Бэлле Курковой.
Светлана Сорокина: Тут уже даже трудно разделить роли. Конечно, Бэлла Куркова, с которой я в свое время работала на Ленинградском телевидении, когда она делала свое «Пятое колесо». Я работала на других программах, но в одно и то же время.
Анна Качкаева: И первыми сотрудниками (сразу перечислю, потому что из этой шинельки много кто вышел) были: Александр Гурнов, Юрий Ростов, Евгений Киселев, Сергей Доренко, Влад Флярковский, Николай Сванидзе. И всех вы их, конечно, знаете.
Арина, вы помните те «Вести»?
Арина Бородина: Разумеется, помню, поскольку, как справедливо сказал наш президент, все граждане нашей страны помнят эти лица. И мне тут с ним трудно не согласиться. Я не помню, честно скажу, первый выпуск, но я очень хорошо помню студию, помню Флярковского, Гурнова и выпуски уже поздних «Вестей», которые становились на ноги, они менялись визуально и содержательно, но все-таки дух их действительно отличался от того, что было на «Первом» канале, еще до ОРТ, на телеканале «Останкино» и так далее. Кстати, на канале «ТВ-Центр» 13-го числа был очень большой сюжет. Неслучайно, что Миша Пономарев там возглавляет информационную службу. И мне очень понравился сам сюжет, хотя он был очень большой, неформатный для новостей. И я помню ведущего Пономарева, посмотрела все планы, я помню, как впервые были введены именно там большие панорамные, плазменные телевизоры – это уже позже было, и включения красивые. Потому что «Вести» в этом смысле задавали эталон не только вначале, но и потом тоже. И ощущения трансформации я тоже очень хорошо помню.
Светлана Сорокина: Кстати, у нас первых ньюсрум появился. По-моему, 1995 год.
Арина Бородина: Все эти телевизионные колесики, винтики, из чего, собственно, и делается телевидение, очень было заметно. И режиссура, и включения, и «стендапы». И был совершенно потрясающий кусок в фильме Кондрашова, когда были захвачены во время первой чеченской сотрудники ВГТРК. Фантастический «стендап» Самолетова, и я с трудом себе представляю и позже, и сейчас, чтобы вот так не по-информационному, а по-человечески люди поддерживали своих коллег, находящихся в плену, слезы Светы.
Светлана Сорокина: А я вспомнила, когда уже освободили ребят, мы с кем-то из них и с кем-то из группы, которая освобождала, в какой-то комнате заперлись и напились.
Анна Качкаева: Они вспоминали в этом фильме о том, что все время приникали ухом в подвале и слушали «Вести».
Светлана Сорокина: Это было так страшно, так все всерьез...
Анна Качкаева: То, о чем сейчас говорит Светлана и Арина, - это, безусловно, изменило представление о новостях. До тех жестких новостей, очень профессиональных, НТВшных новостей, «Вести» дали стране другую интонацию. И даже непричесанность прямого эфира, который рвался, кто-то чего-то не включал, куда-то что-то не шло – это, конечно, изменило представление о том, как можно и нужно рассказывать о новостях.
Светлана Сорокина: На самом деле, 90-ые – это эпоха эволюции новостей. От «Вестей», которые были абсолютно авторскими, где-то с перебором, с самодеятельностью и с пробой пера... Но ведь НТВшные новости, при всей их уже другой подаче, чуть ли не западной, они все равно были авторскими. Мы все равно знали, что есть «Новости» Митковой, Осокина, что есть корреспонденты такие-то и такие. Они были очень авторские. И в этом смысле 90-ые отличаются от того, что сегодня.
Анна Качкаева: Владимир Кулистиков в «датном» фильме, как я его назову...
Светлана Сорокина: Мне он был странноват в этом фильме.
Анна Качкаева: И вообще во всех странностях, произнесенных фраз и невозможности их интерпретировать, в их некоторой пафосной определенности есть неточность в отношении времени, о чем вы и говорите, и в отношении того, что ничего еще ни на каких скрижалях не зафиксировано и не занесено. А ощущение от фильма именно такое, что уже легитимизируем и миф создаем. Итак, Кулистиков в фильме говорит: «Вести» были кристаллом. Не болтовня вождей и вопли оппозиции, а чистые факты». Так ли?
Светлана Сорокина: В самом начале – нет, конечно. Во многом часто даже вкусовщина была. Мы были очень, может быть, как раз пристрастны, в том числе, самостоятельны, своевольны, недосмотрены и в хорошем, и в плохом смысле. Нет, конечно, эти слова не относятся к самому первому этапу «Вестей».
Анна Качкаева: А вот Подгорбунский, который был, в отличие от Кулистикова, его фраза: «Они были острыми, точными, краткими, конкретными».
Светлана Сорокина: Мы были острыми, мы были краткими. Ну а что касается «точными и конкретными», при всем уважении к собственному прошлому я не могу сказать, что это было всегда.
Анна Качкаева: Вот какая аберрация памяти: разные люди помнят разные «Вести». Ваши «Вести», они какие?
Светлана Сорокина: Еще раз повторю слово «авторские», потому что каждый выпуск отличался именно в силу того, что его вел тот или другой журналист. У нас даже подбор новостей, их ранжир и их выстроенность – все зависело от того человека, который выстраивал новости.
Анна Качкаева: Тогда их не имеет смысла сравнивать с нынешними. Или все-таки имеет смысл?
Светлана Сорокина: Их уже абсолютно не имеет смысла, на мой взгляд, сравнивать с нынешними, потому что это были абсолютно другие новости. Именно эпоха начала 90-ых или середина 90-ых, уже даже несколько к концу все это нивелировалось. Но все-таки это были авторские новости, чувственные и чувствительные, очень личностные, очень часто пристрастные.
Анна Качкаева: Арина, вы тоже полагаете, что бессмысленно именно из-за исторических этапов и из-за того пути, который пройден телевидением, сравнивать и пытаться думать о том, что новости могут быть вот такими, которыми они были в 90-ые?
Арина Бородина: Тут надо разделить две вещи, мне кажется. С точки зрения нашей с вами личной работы, людей, которые наблюдают со стороны, но пристально и внимательно за телевизионным процессом, разумеется, сравнивать можно. И наверное, даже нужно. Именно для того, чтобы показать, как было и как есть. А с точки зрения логики человеческой, людей, которые были внутри, например, как Света, бессмысленно сравнивать. И мне по-человечески, как зрителю, сравнивать бессмысленно абсолютно, потому что за 10 лет настолько трансформировалась телевизионная подача новостей, и настолько изменилась власть, ее желания... Хотя власть, она всегда власть, но цели и задачи другие. И я абсолютно со Светланой согласна, что это были абсолютно авторские новости. И на НТВ они были авторскими. А сейчас это невозможно в принципе. Даже если вернуть в эфир Миткову. Наверное, у Осокина все-таки по-прежнему новости авторские, но только потому, что это Осокин. А при всем таланте и технологичности нынешних ведущих - ведь есть очень разные ведущие, несмотря на то, что они работают на государственных каналах, - авторской подачу не назовешь. Да и на зарубежных каналах, наверное, тоже очень многое зависит сегодня уже от ведущего, а не от времени. Наверное, авторская подача несколько отошла, время другое, ритм другой.
Анна Качкаева: В том-то и дело! На Западе в последние годы считается, и особенно с усилением инфотейнмента, начало развлекательного в новостях, с усилением того, что связано с социальными сетями и очень большим влиянием людей, которые хотят слышать не столько новости, сколько их интерпретацию, и от людей, которые им интересны. Время-то, может быть, и связано, но ощущение моды на новости. Может быть, все-таки то, что происходит на НТВ, пусть в нынешнем развлекательном виде, - это все-таки движение опять по какой-то исторической телевизионной спирали? И в данном случае дело даже не в политике.
Арина Бородина: Я не знаю насчет исторической телевизионной спирали. Я могу сказать, что даже глубоко симпатичная мне программа «Центральное телевидение» Вадима Такменева далека от того, чтобы считаться авторской. Это все-таки коллективный труд. Лично для меня все равно важна авторская интонация. Я тоже помню очень хорошо «прощалки» Флярковского, когда-то у него была история с чеховской пьесой «Чайка», какая-то мудреная, философская. Но мне этого не хватает. Я люблю аналитику, авторский подход для того, чтобы спорить с этим, не соглашаться. А тенденции, наверное, разные. Где-то тоже достаточно технологические съемки коротких новостей для ритма жизни, а иногда существуют форматы, где хочется авторских находок.
Анна Качкаева: Я поверну от эстетики к политике. Света, наверное, вы больше, чем любой другой журналист, потому что переходили в разные каналы, были в разных системах координат, может быть, больше чувствуете странную вещь – взаимоотношения журналистики и власти, когда периоды любви, привязанности, разочарования, затем – ругания за то, что любили, а потом встраивание в систему координат и проявление лояльности, а следующий этап, когда нужно сохранить статус-кво, стать более мощным и уже обслуживать, вам это видно было за все это время. По-вашему, если говорить о метаморфозе «Вестей» и всего ВГТРК, это неизбежная метаморфоза системы, когда телевидение сначала рождается как фрондерское, потом становится телевидением государственным, или с иллюзиями свободы можно не расставаться?
Светлана Сорокина: Я не знаю, как говорить о закономерности, учитывая, что наш опыт 20-летний по-своему уникален. Я даже не знаю, где, в каких краях проходили люди, в том числе и журналисты, этап такой, какой мы прошли за 20 лет: с развала империи до сегодняшней страны, которая себя по-новому позиционирует, ощущает и выстраивает. Не с кем сравнивать. Наш опыт уникален. И он прошел так, как прошел. Он прошел с того, что мы, просто захлебываясь, хватали свободу, которой не было до второй половины 80-ых годов, мы в это вошли, мы этим наслаждались, мы этим захлебывались. И нам казалось, что это дано нам, видимо, теперь надолго. Умные люди, которые постарше, понимали, что нет. Но мне, моим коллегам тогда это не было ясно. Мы захлебывались свободой. И нам казалось, что это навсегда. Только вот мастерство отточить, нарастить свои возможности, и так будет всегда. А дальше произошло то, что произошло. Страна оформлялась, без пригляда оставалось все меньше ниш, журналисты, которые при Ельцине жили очень свободно... И такое ощущение, что не барское это было дело – прищучивать и присматривать за журналистами. А потом оказалось, что это барское дело. И наши руководители очень прочувствовали вкус виртуальной жизни, они поняли, что важнее не то, как они по земле ходят, а то, как они на экране выглядят, в Интернете выглядят, по радио звучат. И для них это стало важным. И они на это обратили очень пристальное внимание. Поэтому все стало быстро выстраиваться.
И что самое интересное, что они, выстроив средства массовой информации и дав им и материальные, и все возможности, тем не менее, выстроили, получили результат необходимый, и мое глубокое убеждение, презирают тех, кто в эти шеренги стоит и их обслуживает.
Анна Качкаева: Но обслуживающие шеренги, как вы говорите, не испытывают по этому поводу, видимо, больших комплексов, потому что ведь это и присутствие в истеблишменте. И это для корпорации очень важно.
Светлана Сорокина: Разумеется. Есть люди, которым это важно - и самоощущение, и какие-то возможности для работы в том числе. Но для меня картинка, когда Медведев приехал на «Россию», очень показательна. Они стоят во дворе: те, кто повыше, - сзади, те, кто пониже, - спереди. На какую-то приступочку президента поставили.
Анна Качкаева: Это немножко напоминает «утренник».
Светлана Сорокина: Как потом рассказывали коллеги с ВГТРК, там репетировали, специальный человек пришел и выстраивал их, чтобы они вот так стояли. И все это выглядело странно зарежиссировано и плохо. Ну, не надо было все это выстраивать. Эта картинка – для меня это какой-то визуальный символ отношений нашей власти с журналистами.
Анна Качкаева: Светлана уже вспомнила про приезд президента в «Вести», и мы закольцевали его появлением державное празднование «Вестей».
Светлана Сорокина: Была еще на подступах замечательная история, когда мыли, драили весь квартал вокруг, стены перекрашивали, цветочки сажали. Мне вдруг пришла в голову мысль, что, наверное, наши президент и премьер в полном ощущении, что по всей нашей стране очень чисто и везде цветут цветы. Ведь куда ни ступит их нога – там все замечательно. И даже пыли нет. Потрясающе!
Анна Качкаева: Роза пишет: «Самой запоминающейся в этом 10-летии была ступенька, на которой стоял Медведев. Это что, специально? Отражает сущность «Второго» канала?». Думаю, что не специально, а именно постановочная история.
Арина, вы смотрели все репортажи, которые освещали события. Я видела, как на других каналах – на ТВЦ и на «Первом» - об этом говорили. Какое у вас впечатление от экранного отражения юбилея?
Арина Бородина: Я хочу сказать сначала про содержательное отражение. Не было у меня определенной уверенности в том, что это должен быть Дмитрий Медведев, а не Владимир Путин. И возможно, Олег Борисович Добродеев, глава ВГТРК, знал, кто приедет, а может быть, и нет, разумеется, до какого-то определенного момента. Стилистически, мне казалось, логичнее был бы приезд туда Путина. И все эти выстраивания, измерения, репетиции – это все сочетается с его образом. Меня поразило другое. Две недели до приезда в ВГТРК Дмитрий Медведев приехал на «Дождь», молодой канал, которому исполнился всего год. Когда он сидел в эфире «Дождя», где досталось на орехи, в том числе и ВГТРК, как федеральному каналу, говорил об этом скептически, утверждая, что он не смотрит уже три-четыре года «Новости» по телевизору. И меня это поразило. Потому что приезд его на ВГТРК девальвировал его собственные признания. Потому что более возрастной компании с точки зрения ее физического возраста – 20 лет, это старейшая компания страны, так у нее еще и аудитория самая возрастная, самая пожилая, а это социологические исследования, не мои измышления. Это некий диссонанс. И меня это сразило. И когда он сказал: «А все-таки большинство населения смотрит «Новости» по телевизору», - мне это было непонятно и неуместно, на мой взгляд, и зря. И вся встреча, я смотрела внимательно, - не было искренности и огонька в лице Медведева, которые были на «Дожде», когда он сидел в эфире. Эта картинка была заметна. И лица выстроенных сотрудников разных, я вчера опять пересматривала в итоговой программе «Вести недели», какие-то совершенно растерянные, закаменелые. Никто не понимает, зачем он пришел.
Анна Качкаева: Одеревеневшие, я бы сказала.
Арина Бородина: И эта фальшь от ступеньки до выстраивания, до слов, которые были произнесены, она меня не покидала все время.
Анна Качкаева: Некоторые вдохновенно показывали...
Арина Бородина: Не знаю насчет вдохновенности. Я общалась потом в неофициальном порядке с людьми, которые там были. Я вдохновенных лиц на камере не увидела, хотя, возможно, там такие и были. Но сам президент мне не показался искренним. Одно удовлетворенное лицо в кадре, я действительно видела, но я воздержусь от упоминания этой фамилии.
Конечно, все дружно показали празднование коллег. Меня совершенно потряс сюжет на канале «НТВ» в утренних «Новостях», где лицо канала, лауреат «ТЭФИ» Мария Ситтель сказала, что «начинающий журналист, корреспондент, приходящий на работу в «Вести», должен четко понимать, что он не может врать, он не может пользоваться служебным положением и должен нести ответственность за все, что он говорит в эфире». Это потрясающие слова! Потрясающие с той точки зрения, что сколько за эти годы неправды говорят «Вести», в том числе и сама ведущая Мария Ситтель, - это цинизм. Ну, наверное, такое время, что со стороны говорить о том, что ведущий не имеет права врать в эфире, - это звучит красиво.
Светлана Сорокина: Арина, а вы ожидали, что она скажет: «Всякий, приходящий в «Вести», должен понимать, что ему придется врать»?
Анна Качкаева: По крайней мере, недоговаривать.
Арина Бородина: Я считаю, что вообще не надо было об этом говорить, потому что другие ее коллеги спокойно обошлись без этих цветастых...
Арина Бородина: Не скажите, Арина. В фильме у Кондрашова господин Мамонтов говорит: «Служение своему народу...».
Светлана Сорокина: И даже кулачком по борту машины пристукивал.
Анна Качкаева: Николай Сванидзе, конечно, аккуратнее, он говорит об истории, что приобретение ровного дыхания произошло за это время – тоже очень хорошая формулировка.
Арина Бородина: Мамонтов вообще пошел далеко, он сказал, что сопричастности, сопереживании и душевности он желает «Вестям». Я бы тоже желала это не только «Вестям», но и всем нашим «Новостям», которые сегодня у нас в эфире на федеральных каналах. А Мамонтов со своим «синхроном» в машине – я считаю, это украшение этого фильма. Я не могла глаз оторвать от развивающейся гривы волос. Я сразу вспомнила фильм «Шлейф», когда Аркадий Мамонтов шел вдоль едущих машин и клеймил позором Лужкова и его жену Батурину. Он, наверное, настолько уже вошел в раж, что этот образ очень сочетался в этом фильме.
Анна Качкаева: А вы обратили внимание, что Кондрашов ходил мимо зубцов стены кремлевской, мимо Боровицких ворот, вдоль стены, по площади? И в конце успел все-таки сказать: «Мы научились не путать себя с государством».
Арина Бородина: В этом фильме было много хорошего и не очень. Финал мне запомнился, опять же Мария Ситтель. Но вот что у «Вестей» никогда было не отнять, так это любви к России.
Светлана Сорокина: В тех «синхронах» Марии Ситтель у Кондрашова, они все материнские. Красной нитью что-то материнское прошло.
Арина Бородина: Два материнских, человеческих, но финальный – пафосный.
Анна Качкаева: Мы уже желчью исходим с Ариной. Не любите вы коллег, Светлана.
Светлана Сорокина: Да что вы, Анна! Очень даже люблю.
Арина Бородина: К слову о любви. Мне в этом фильме очень понравился кусок про Осетию, и Саша Сладков, который там выступал, он был настолько эмоционален и настолько душевен...
Светлана Сорокина: Сашка – старый солдат, он всегда искренен.
Арина Бородина: Он не фальшивил. И он выбивался из стилистики праздничной, парадной из тех, кто сейчас там работает. И были потрясающие его признания. Я думаю, что не все, может быть, это поняли. Он очень четко сказал, что когда ты на войне, ты всегда востребован, ты всегда в первом блоке «Новостей», и никаких эмоций. Он сравнивал работу военных репортеров с работой в Думе, что тебе не надо подбирать слова. Он хорошо сказал: «Ну что там, в Думе, не пооткровенничаешь ни с кем, никаких эмоций. Это тебе не война». Это ощущение репортера. Первый блок «Новостей», у него три раза повторялась эта мысль. И я подумала: человек это сохранил. Эмоции, драйв пробивался через экран. И конечно, эпизод, когда он стоял в каске набок и сказал: «Не Борис Кольцов не для НТВ», - я считаю, что украшение этого фильма эти эпизоды. Я подумала: «Браво, Саша!».
Анна Качкаева: Мы уже вспомнили драматический эпизод с Буденовском и с Черномырдиным в кадре. И это, конечно, уникальная ситуация, про которую действительно не все помнят...
Светлана Сорокина: И Леша Самолетов.
Анна Качкаева: ...когда журналиста вызвал Басаев, и они пошли в эту больницу, и в результате 18 журналистов и российских, и западных стали заложниками вместо женщин и детей, и сели в этот автобус.
Светлана Сорокина: Совершенно не зная, чем это закончится.
Анна Качкаева: И это тоже был потрясающий фрагмент в этом фильме у Кондрашова, когда Самолетов спокойно, спустя уже 15 лет, сказал, «что, может быть, было бы правильным, если бы мы все погибли, и сколько бы людей не погибло потом».
Светлана Сорокина: А все это ведь было. И когда показали снова кадры исхода женщин с детьми в ночных рубашках, у меня опять поползли мурашки по спине. И я вспомнила, как видели мы все эти кадры в техническом перегоне первый раз.
Анна Качкаева: Света, давайте я вас верну к вашей войне. Эти войны уже были потом.
Светлана Сорокина: Почему потом? Я вплоть до конца 97-го на «России» была.
Анна Качкаева: Но я-то помню начало первой чеченской. В фильм это не попало. А это ведь драматическая история – первая чеченская, одна из самых драматических в истории взаимоотношения власти и телевидения.
Светлана Сорокина: Декабрь 94-го.
Анна Качкаева: Бомбежка Грозного.
Светлана Сорокина: Я этот день отлично помню. Мы всю осень рассказывали о том, что что-то очень плохое творится в тех краях. Какой-то был небольшой затишок перед этим. В этот день ничего не происходило. Мы пытались составить программу и не знали, из чего. И вдруг кто-то из моих коллег, по-моему, Андрей Гончаров, который смотрел западные агентства, а они первыми сообщили, сказал, что западные агентства сообщают о том, что колонны наших вошли в Чечню. Мы вышли на лестницу, чтобы обменяться впечатлениями с коллегами, и в ужасе глядя друг на друга, сказали друг другу, что это начало войны. И мы были правы, это было именно начало войны. То, что пошло дальше, было ужасно. И свое отношение к этому мы в первый же день сформулировали.
Анна Качкаева: И это была война, когда телевидение не было на стороне своего правительства. Как вы сейчас оцениваете эту ситуацию?
Светлана Сорокина: Не все телевидение не было на стороне. «Вести» не были на стороне. НТВ в первой чеченской было. Разве что репортажи Масюк были в противовес, а так было оно вполне встроено в первую чеченскую. А мы были в тяжелой ситуации – у нас в тот момент было очень трудно с аккредитованными корреспондентами, мы пользовались свободными стрингерами, мы пользовались западными агентствами. Чем мы только ни пользовались, чтобы осветить там происходившее. И нам было очень тяжело. Неслучайно у нас каждый год менялось руководство компании – потому что линия не устраивала, так скажем. Я свою лепту в это внесла, и в то, что сняли Попцова, и в то, что потом Сагалаева... в этом и моя вина тоже была, и моих коллег.
Анна Качкаева: Потом Сванидзе уволил вас. Яков, Москва, здравствуйте.
Слушатель: Добрый день. Конечно, метаморфозы РТР для меня неудивительны. Я не смотрю «Новости» по первым каналам, слушаю «Свободу». Но я считаю, что не бывает абсолютно независимых средств массовой информации. Любое СМИ занимается пропагандой и зависит либо от вкуса самого человека, либо от хозяина. А поскольку государство буржуазное, то и РТР показывает «Новости» в буржуазном стиле, то есть освещает новости хозяев.
Анна Качкаева: Понятно, что политика есть, конечно, везде.
Светлана Сорокина: Я вспоминаю с ужасом 96-ой, потому что было очень тяжело, когда «Голосуй сердцем». И я прекрасно помню, как мое начальство давило на меня и говорило, чтобы в выпуске не было никого, кроме Ельцина, никаких других кандидатов. А я, наперекор всему, ставила того же Зюганова, хотя никогда не была поклонником КПСС.
Анна Качкаева: Читаю, что написали наши слушатели. Александр: «Дамы и господа, ваши «Вести» во времена «ельцинизма» хорошо поработали на разложение страны». Такое мнение тоже существует.
«В праздновании 20-летия мы увидели целый документальный сериал каких-то непрерывных боев, разборок, захватов, взрывов и штурмов. Закономерный итог – сейчас не имеем даже производства по производству гвоздей. Зачем же мы здесь живем?», - Дмитрий вот так реагирует на 20-летие ВГТРК.
Федор, Петербург, здравствуйте.
Слушатель: Здравствуйте. Во что превратился этот канал, меня ужасает. Вначале он был свободной страной для свободных людей, где работали лучшие, талантливые профессионалы, настоящие журналисты, страна получала объективную информацию. А что сегодня? Все, кого можно назвать журналистами, порядочными людьми, разделяющими свободы слова, ценности, они грубо изгнаны новой верхушкой. На канале нет ни дискуссий, ни журналистов. А есть лишь пропагандисты и холуи, извините, облизывающие власть. Вместо обсуждения идет передергивание.
Анна Качкаева: Это мнение очень многих наших слушателей. А мы можем услышать что-нибудь доброе по поводу юбилея или все в основном такое же?..
Мнение по поводу Светланы: «РТР было похоже на правду. Светлана все равно вешала спагетти, но было вкусно».
А если говорить о том, где мы сейчас оказались с профессией и с телевидением, вы какие перспективы видите у государственного канала? Все так и будет продолжаться технологически мощно?
Светлана Сорокина: Конечно, это теперь надолго: технологически мощно, имущественно разнообразно. Эта выстроенность будет продолжаться. Главная проблема такого рода громадного и государственного телевидения – чтобы вовремя были ориентиры определены, чтобы все было более-менее ясно. Потому что для такого рода организаций самое страшное – это «непонятки». В ситуации 90-ых я себе представить такую компанию не могу. Она была гораздо меньше, мы были очень субъективны, и наверное, в этой ситуации по-другому невозможно было. Я не знаю, будет ли какая-то «непонятка» к выборам. Не дай Бог, не договорятся двое – и начнутся метания. И это будет тяжелая история для такой компании, как ВГТРК. Ей нужны четкие ориентиры, долговременная стратегия и большая государственная машина рядышком, под боком.
Анна Качкаева: Финал фильма, который мы сегодня вспоминаем, так и звучит: «Россия путча не похожа на Россию Путина и Медведева», - и это абсолютно точно. Колоссальный разрыв.
Арина, я посмотрела на вашу ветку дискуссии в «Facebook», когда оценивали произнесенные слова многими персонажами, потом уже и фильма, а так в информационных каких-то сюжетах. И в других сетевых ресурсах крайне неодобрительно комментировали людей, которые вот так пафосно или декларативно говорили о том вкладе в правду, в истину, в служение, которую делает Российское телевидение...
Светлана Сорокина: Мне кажется, вообще с пафосом надо поосторожнее.
Анна Качкаева: Наверное. Как вам кажется – почему? Вы ведь тоже со всеми этими людьми общаетесь. Сеть не принимает? Это профессиональное двоемыслие?
Арина Бородина: Нет. Не то что Сеть не принимает. Мы уже говорили про фразу, что журналист, приходящий в эфир, не должен врать. Но если нам с экрана этого канала периодически врут (будем называть вещи своими именами), то как же это принимать?.. Это во-первых. Во-вторых, я замечу, что фильм Кондрашова заканчивается самыми последними словами после любви к России Марии Ситтель, Кондрашов говорит, что нам всем хочется, чтобы страна была лучше, чтобы у нее были только хорошие вести. А чуть раньше Юрий Стоянов, который тоже в этом фильме участвует, говорит, что вести бывают очень разные. И слава Богу, что эти слова в фильме остались. Так вот, если канал считает, что вести должны быть только хорошими, большинством аудитории, в том числе и профессиональной, может быть, и в Сетях в том числе, это не принимается в принципе, потому что информация не может быть хорошей или плохой. Информация в идеале должна быть сбалансированной, разной. А этой разности как раз в эфире, в том числе и «Вестей», мы, к сожалению, сегодня не наблюдаем. Другой вопрос, что люди, которые там сегодня работают, вне своего эфира на многое смотрят по-разному. Некоторые это декларируют открыто в неофициальных разговорах...
Анна Качкаева: В том-то и дело! Я имею в виду именно это.
Арина Бородина: ...а некоторые убеждают себя, и у них это получается более-менее убедительно, в том, что они и в жизни своей профессиональной, человеческой придерживаются тех же взглядов, которые они декларируют с экранов. И таких людей много. Но мне кажется, что время сейчас очень жесткое, и с одной стороны, я не очень себе представляю раскола публичного и нового витка «информационных войн», а с другой стороны, говорили на «Эхо Москвы», что это действительно как-то разнообразило бы нашу монотонную, монолитную, прогосударственную позицию. Но я даже не знаю, хочу я этого или нет. Мне хотелось бы, чтобы люди, которые работают на государственном эфире, оставаясь самими собой, старались хотя бы себе-то не врать.
Анна Качкаева: В том-то и проблема, что это, в конце концов, разборки с собственной совестью у тех людей или возможность им заблуждаться. Это право взрослых людей. Но вчера в Сети я обнаружила очень много откликов на этот фильм, на то, что Арина говорит, молодых людей, работавших или работающих, опоздавших к вашему романтическому...
Светлана Сорокина: Попозже, чем я работала.
Анна Качкаева: Они же с искренностью и любовью, с уважением к коллегам, что все правда, говорят об этом канале, говорят о профессионализме и о том, что они многому научились, что это важно, что это лучшее телевидение. И с этим довольно трудно спорить.
Светлана Сорокина: А зачем спорить? У них есть свой человеческий опыт, своя профессиональная школа, свое ощущение от ВГТРК, и слава Богу. У них свое ощущение, у нас свое ощущение.
Анна Качкаева: То есть правильного быть не может?
Светлана Сорокина: «Расёмон» - мой любимый фильм Куросавы, о котором я всегда говорю своим студентам. Одно и то же очевидное событие, увиденное разными глазами с разных сторон, да еще из разного времени, получается, в данном случае, может выглядеть совершенно по-разному. Ну, что тут говорить... «Расёмон».
Анна Качкаева: И это означает, что объяснить, почему с такой ностальгией... потому что очень многие молодые нас с вами упрекают, которым сейчас 20: «Это вы все тоскуете по своей личной судьбе».
Светлана Сорокина: В молодости пальто новее и солнце ярче, это понятно.
Анна Качкаева: И аргументы, что не совсем так... разумеется, это тоже есть. Но есть еще некоторые исторические обстоятельства, связанные с иным типом журналистки, не с мессианством, в котором упрекают журналистику, а все-таки к близости к тому, что хотели люди, - это очень важное ощущение.
Светлана Сорокина: В данном случае я бы не вступала в споры с 20-летними, потому что они еще не могут об этом судить, им еще подрастать и образовываться. Но со своими ровесниками, с коллегами многолетними, с теми, кто старше, это предмет вечного разговора, вечного обсуждения и невозможности хоть когда бы то ни было прийти к единому знаменателю. Просто могу сказать, что было здорово, было интересно. Мы делали все, что могли. И как говорится в фильме «Пролетая над гнездом кукушки»: мы хотя бы попробовали.
Анна Качкаева: Это замечательно! Владимир из Воронежа, здравствуйте.
Слушатель: Здравствуйте. Я по поводу уникальности опыта. Собственно, не опыт ВГТРК уникален, а уникальна сама эпоха революционная. Ведь у нас было не только авторское телевидение, у нас был авторский президент, который, в отличие от генсеков, которые читали свои доклады по бумажке, позволял себе мычать в камеру невразумительно, дирижировать оркестром, нарушая все дипломатические...
Светлана Сорокина: Персонифицированное время, это правда. Личности были проявлены, это верно.
Анна Качкаева: Светлана, я хочу вас поздравить с 20-летием!
Светлана Сорокина: Всегда отнекиваюсь и говорю, что моей заслуги, что 20 лет прошло, нет никакой. Я бы даже хотела, чтобы помедленнее.
Анна Качкаева: Тем не менее, это уже история, и вы в эту историю попали, хотели того или не хотели.
