Андрей Шароградский: Человек дня Радио Свобода 22 декабря - американский хореограф Джон Нормайер. Сегодня в Большом театре премьера его балета "Сон в летнюю ночь". Джон Нормайер родился в США, городе Милуоки, штат Висконсин, в 1942 году. Закончил университет города Маркета, штат Мичиган, получив звание бакалавра по английской литературе и театроведению. Танцами занимался, будучи еще студентом университета, после окончания которого отправился для продолжения и завершения учебы в Королевской балетной школе Лондона, а затем и в Королевском датском балете в Копенгагене. В 1963 году Нормайер был приглашен в Штутгартский балет. Будучи солистом этой труппы, начал ставить балеты. В 1973 году возглавил Гамбургский балет. Работал и во многих других ведущих театрах мира.
Соломон Волков: Может быть, на меня обидятся некоторые балетоманы, но для меня искусство балета - это в первую очередь искусство интерпретации. Я считаю, что главной задачей хореографа является пластическое воплощение музыки, на которую он ставит свой балет. Такому подходу я научился у Баланчина, всегда утверждавшего, что только тот хореограф хорош, который дает нам возможность увидеть, как он выражался, музыку и, добавлю от себя, открыть музыку, то есть впервые по-настоящему оценить новый великий музыкальный опус. Я убежден, что именно такого рода работа дает хореографу реальный шанс на бессмертие. Вспомним о Мариусе Петипа, идеально воплотившем "Лебединое озеро" и "Спящую красавицу" Чайковского. Вспомним о том же Баланчине, благодаря которому многие поздние произведения Стравинского закрепились в нашем сознании в первую очередь как балет.
Для Джона Нормайера, работающего в Германии 62-летнего американского хореографа и своего рода американского блудного сына, таким "золотым ключиком" к двери в бессмертие оказался, на мой взгляд, балет "Пер Гюнт" по драме Ибсена на музыку Альфреда Шнитке, рассказывающий о скитаниях скандинавского блудного сына. Шнитке написал "Пер Гюнта" по заказу Нормайера. Эпилог этого произведения, быть может, одного из величайших созданий композитора, появился в ответ на просьбу хореографа дать ему бесконечное адажио. Шнитке говорил мне, что для него этот эпилог - попытка заглянуть в некую потустороннюю сверхреальность, попытка, на которую он, может быть, и не решился бы без подсказки Нормайера. Неудивительно, что пластика Нормайера здесь идеально соответствует музыке Шнитке. Музыка и танец слились в единое, нерасторжимое целое. Это и зовется великой хореографией.
Соломон Волков: Может быть, на меня обидятся некоторые балетоманы, но для меня искусство балета - это в первую очередь искусство интерпретации. Я считаю, что главной задачей хореографа является пластическое воплощение музыки, на которую он ставит свой балет. Такому подходу я научился у Баланчина, всегда утверждавшего, что только тот хореограф хорош, который дает нам возможность увидеть, как он выражался, музыку и, добавлю от себя, открыть музыку, то есть впервые по-настоящему оценить новый великий музыкальный опус. Я убежден, что именно такого рода работа дает хореографу реальный шанс на бессмертие. Вспомним о Мариусе Петипа, идеально воплотившем "Лебединое озеро" и "Спящую красавицу" Чайковского. Вспомним о том же Баланчине, благодаря которому многие поздние произведения Стравинского закрепились в нашем сознании в первую очередь как балет.
Для Джона Нормайера, работающего в Германии 62-летнего американского хореографа и своего рода американского блудного сына, таким "золотым ключиком" к двери в бессмертие оказался, на мой взгляд, балет "Пер Гюнт" по драме Ибсена на музыку Альфреда Шнитке, рассказывающий о скитаниях скандинавского блудного сына. Шнитке написал "Пер Гюнта" по заказу Нормайера. Эпилог этого произведения, быть может, одного из величайших созданий композитора, появился в ответ на просьбу хореографа дать ему бесконечное адажио. Шнитке говорил мне, что для него этот эпилог - попытка заглянуть в некую потустороннюю сверхреальность, попытка, на которую он, может быть, и не решился бы без подсказки Нормайера. Неудивительно, что пластика Нормайера здесь идеально соответствует музыке Шнитке. Музыка и танец слились в единое, нерасторжимое целое. Это и зовется великой хореографией.
