Ирина Лагунина: Все религии призывают делать добро ближнему. История религии, история церкви тесно связана с историей благотворительности. Но одним из самых загадочных явлений в этой истории является филантропия. Она появляется только в начале 17-го века и только в христианской Европе. Филантропии как осознанного и массового явления не было ни у язычников Древней Греции, ни у иудеев, ни у мусульман. Да и христианская церковь, и светское общество не всегда приветствовали и приветствуют филантропию. Почему же филантропия родилась именно в недрах христианства? И почему она вступила с христианством в противоречие? Какова судьба христианской филантропии в России?
Яков Кротов: Филантропия - явление очень локальное. В Древней Греции возникло это слово, но в европейский словарный запас оно вошло в 1608-м году, когда Френсис Бэкон в своем трактате "О благе" определил, что существует два вида добра или блага: благо для себя и благо для общества. Именно последнее благо должно быть на первом месте. Человек должен быть филантропом. В 19-м столетии филантропия заканчивается. Хотя и сегодня существует множество организаций, именующих себя филантропическими, но с середины 19-го века резко начинают ее критиковать. Например, Маркс писал: "Социальные принципы христианства проповедуют необходимость существования классов - господствующего и угнетенного. И для последнего из них находятся лишь благочестивые пожелания, дабы первый ему благодетельствовал". Владимир Ульянов-Ленин писал: "Тех, кто живет чужим трудом, религия учит благотворительности в земной жизни, предлагая им очень дешевое оправдание для вечно их эксплуататорского существования и продавая по сходной цене билеты на небесное благополучие".
Примечательно, что с не меньшей энергичностью против филантропии выступал Генри Форд, создатель знаменитого конвейера. В его книге "Моя жизнь, мои достижения", которую перевели и опубликовали большевики в 1924-м году, он писал: "Филантропия, несмотря на благороднейшие мотивы, не воспитывает самоуверенности, а без самоуверенности ничего не выходит. Подавать легко, гораздо труднее сделать подачку излишней. Чтобы достигнуть этого, нужно, не останавливаясь на индивидууме, уничтожить корень зла. Профессиональная благотворительность не только бесчувственна, от нее больше вреда, чем помощи, она унижает принимающего и притупляет самоуважение".
В течение долгого времени в России была запрещена благотворительность всякая, кроме социальной помощи государства. Отдельно был принят закон в 1929-м году, запрещавший церковную, религиозную благотворительность. И с падением советского режима возрождается благотворительность христианская. И одной из первых православных филантропических инициатив в Москве можно считать деятельность группы "Милосердие" Космодемьянской церкви в московской Центральной детской клинической больнице. Один из лидеров этой группы Лина Салтыкова рассказывает.
Лина Салтыкова: Мы работаем в больнице с 89-го года. Начали свою работу с отцом Александром Менем. Мы опекали сначала одно отделение трансплантации почек, очень тяжелое, где была сплошная летальность. Теперь мы стараемся помочь всем отделениям, к нам обращаются все отделения больницы. Конечно, у нас теперь есть помещение, где проводятся регулярные богослужения, это уже тоже лет семь или восемь. Мы начинали несколько человек, сейчас у нас довольно большая община тех, кто ходит к детям, непосредственно занимается делами, а также очень много людей, кто нам помогает. Мне хочется воспользоваться случаем и всех поблагодарить от всей души и сказать им, что, благодаря этой помощи, за эти годы спасли жизнь уже сотням детей. И это, наверное, очень существенно.
Яков Кротов: Развитие филантропии относится к 17-му столетию. И многие историки связывают это с экономическим кризисом и разорением, которое пережила Европа в середине 16-го века. Именно тогда появляются законы против нищих, именно же тогда появляются первые работные дома, куда нищих просто ссылали. Но вполне вероятно, что за появлением филантропии, во всяком случае, в том смысле, в каком ее понимал Френсис Бэкон, лежит и кое-что другое - это становление науки. Не случайно Бэкон, один из родоначальников современной философии, был и тем, кто обосновал утилитаристский подход к человеколюбию. Для Бэкона главный филантроп это не только тот, кто кормит голодного, не только тот, кто согревает замерзающего, это ученый, это человек познающий. Познание - это власть, которая должна быть направлена на делание добра. Филантропия явление только европейское. Здесь роль позитивистской науки, очень строгого техничного, прагматичного взгляда на мир, чрезвычайно велика. Филантроп исходит из того, что он не рассчитывает на чудо. Именно поэтому филантропии не было в средние века, когда не было ни медицины, когда лишь зарождались первые госпитали для паломников, но в целом человек, как и в любой другой культуре, христианской, не христианской, искал прежде всего исцеления, а не выздоровления. И вот научный подход, очень оптимистический, вера в прогресс науки, в прогресс медицины, не нужно исцеления, нужно так познать законы природы, чтобы раз и навсегда искоренить болезни. И за прошедшие столетия наука добилась многого. В Европе, в Центральной Азии побежден полиомиелит, уже собираются уничтожать вирус оспы, потому что и оспа побеждена. Побеждены многие и многие болезни. Но оказалось, что зло подобно воде, оно имеет очень маленький коэффициент упругости, сжимают, наступают и вдруг оказывается, чем совершеннее медицина, чем дальше продвинулась наука, тем больше болезней и тем они страшнее. Те дети, которые в средние века умирали в возрасте одного-двух дней, сегодня доживают до пяти-шести лет, у них обнаруживаются страшнейшие болезни, например, рак крови. В современной России таких детей, видимо, тысячи, но реально выявляют (из-за плохого состояния медицины) только сотни человек. Именно таких детей лечат в Московской Центральной клинической детской больнице. Люди, которые там работают, буквально на краю, на краю и науки, и религии, они сталкиваются с болезнями, которые и наука бессильна часто вылечить, во всяком случае, никакой твердой гарантии дать не может. И как здесь просить о чудесном исцелении, зная, что есть безжалостная статистика, что нужны такие-то лекарства, по 240 долларов за упаковку, и часто надо просто побыть с ребенком, пока он умирает. Как примирить веру в Бога, веру в Божье милосердие и промысел вот с этой реальной ситуацией, в которой оказывается христианин?
Лина Салтыкова: Конечно, это примирить очень трудно. Как-то ты живешь, и каждый день ты сталкиваешься с таким горем, с такими проблемами. Родители тяжелобольных детей, каждый из которых не знает, будет ли его ребенок жив через несколько дней. Успехи медицины на нашей памяти, вот эти 11-12 лет, которые мы присутствуем в больнице при этих детях онкологических, мы видим, что они безусловны. Конечно, много больше и поток детей, и процент вылечивающихся по сравнению с началом нашей деятельности. Но все равно много тех, кто погибает, потому что больше поток детей, благодаря тому, что сейчас лучше ситуация в больнице и с лекарствами, и благодаря той помощи, которую нам удается осуществить, больше поток, соответственно, больше тех, кто погиб и погибает. И вот, мне кажется, что многие дети вылечились - это уже чудо, это уже исцеление. То есть наш опыт внутренний говорит о том, что исцеление есть и чудеса есть. Они есть все время, есть каждый день и каждую минуту. Но они проявляются не в той форме, в которой ждут их многие люди. То есть они приходят незаметно, как-то развиваются во времени. Например, ты идешь по коридору и встречается тебе плачущий человек, который молился о том, чтобы кого-то встретить, кто может протянуть ему руку, и начинается процесс этой поддержки, этого рукопожатия, который выливается в какие-то действия, которые помогают ему выжить в этой ситуации.
Яков Кротов: Один из современных авторов в своей статье о филантропии пишет, что филантропия это когда помощь оказывается из соображений абстрактного гуманизма, а не из любви к конкретному человеку. Милосердие вместо сострадания, снисходительная благотворительность благополучных униженным и сирым. Не называю фамилии автора, это такая распространенная точка зрения и, кстати, так, в общем-то, полагал и такой замечательный филантроп как Антон Павлович Чехов, который очень скептически, как видно из многих его рассказов, относился к распространенной тогда интеллигентской благотворительности. И важно помнить: у истоков филантропии противоположение не состраданию, а государству.
Какое первое благотворительное филантропическое учреждение в России? Городская исправительная тюрьма в Москве, организованная в 1870-м году, которая существует и сегодня, хорошо известна москвичам как "Матросская тишина". Это филантропическое заведение. Но первое человеколюбивое общество, так в России стали называть филантропические общества, возникло под эгидой государства в 1802-м году по указу Александра Первого. И именно это общество дало повод Пушкину сострить, что, конечно, удивительное сочетание слов: в Москве есть Московский английский клуб, но Императорское человеколюбивое общество - это еще более едкое и непривычное сочетание, то, что называется греческим словом "оксюморон". И тем не менее в сегодняшней России филантропические организации все-таки есть. И многие из них, возможно даже и большинство, связаны с церковью, организуются верующими христианами. Такова, например, организация "Древо добра", у истоков создания которой в Москве два православных христианина - поэт Александр Зорин и писатель Александр Нежный. В чем цель этой организации, можно ли ее назвать филантропической?
Александр Нежный: Да, конечно. Она называется общественная просветительская организация "Древо добра". Основное ее занятие - это деятельность в учреждениях уголовно-исправительной системы и в реабилитационных центрах. К примеру, в прошлом году мы организовали такой Вольный университет в зоне и реабилитационном центре. Мы действуем в определенных финансовых условиях, которые отмеривает для нас грант, полученный в прошлом году от Института "Открытое общество", от Фонда Сороса. И в этих финансовых условиях мы деятельность Вольного университета открыли в Калининграде, в Кирове и Кирово-Чепецке, в Москве, в Россоши, это Воронежская область, и в Екатеринбурге.
Вольный университет - это четыре факультета: русская история, история русской общественной мысли, история религии и история отечественной литературы. Кроме того, они читают, потому что надо поднимать еще и культурный уровень и тех, кто работает с заключенными, потому что там не паханое поле тоже, поэтому цикл лекций по этим предметам читают и для работников лагеря и для работников уже областного управления исправления наказаний. Когда мы говорим о благотворительности, то все-таки она имеет некоторое хоровое, коллективное начало или, вернее сказать, основу.
Филантроп - это личность, это человек, который целью своей жизни поставил служение людям.
Яков Кротов: Лев Толстой в одной из своих последних бесед очень резко отозвался о докторе Гаазе, которого как-то обозвали "утрированный филантроп". Толстой считал, что филантропия приносит большой вред, и что филантроп всегда получает больше, чем отдает. Так ли это с точки зрения филантропа?
Лина Салтыкова: В этой филантропии получаем больше мы, это я вам говорю не только от своего имени, но и от имени тех, кто уже много лет здесь ходит. Потому что мы получаем силу от этих детей. Наверное, человек эгоист, потому что он, когда помогает другому, он чувствует внутреннее удовлетворение. Это можно назвать эгоизмом? Если да, то да - мы эгоисты.
Яков Кротов: А вот Джордж Сорос писал: "Филантропия оказывает по сути дела разрушительное влияние. Она разрушительно действует не только на тех, кто получает помощь, но и на тех, кто ее предоставляет, поскольку люди льстят им и никогда не говорят правды". Сам Сорос подчеркивает, что он не филантроп, он инвестирует деньги в развитие той или иной страны. А почему все-таки люди, которые занимаются филантропией в современных русских условиях, считают, что они не помогают развитию эгоизма?
Лина Салтыкова: Эгоизм - это такое качество, когда человек не может проникнуть в другого, не может понять его проблемы, не может посочувствовать ему так, чтобы тот человек растаял и понял, что мог опереться. Эгоист решает только свои проблемы, как он понимает. Те, кто приходят из-за эгоизма, они уходят. Потому что свои проблемы они здесь решить не могут. А те люди, которые приходят изначально не решать свои проблемы, а чтобы что-то отдать другому, получают удовлетворение своих каких-то "эгоистических" сторон.
Яков Кротов: Те люди, которые сегодня в России презрительно и высокомерно относятся к филантропии, как ни странно, представляют очень архаичную точку зрения. Вот, например, Стоглавый Собор середины 16-го века требовал искоренять нищих промышленников, то есть тех, кто и жил только на милостыню. 30-го ноября 1691-го года нищих было положено наказывать кнутом, ссылать в Сибирь. И российское законодательство здесь, в сущности, следовало за западноевропейской практикой, это была тогдашняя всеобщая мода, убежденность, что можно именно таким образом искоренить социальные язвы. Петр Первый, продолжая ту же систему, запретил вообще частную благотворительность и подачу милостыни обложил штрафом. И вплоть до освобождения крестьян частная благотворительность была крайне стеснена.
А Императорское человеколюбивое общество... Его сотрудники ведь получали очень большие оклады. Глава этого общества получал три с лишним тысячи рублей, это жалование обер-прокурора Синода. И только в 1769-м году Министерство внутренних дел получило право утверждать уставы, как сейчас сказали бы, некоммерческих организаций, тогда их называли частные благотворительные заведения. Они стали появляться в изобилии. Ко времени революции их насчитывалось уже десятки тысяч. Тогда считалось, что это мало, и многие считали, что революция произошла, потому что было недостаточно филантропических заведений, слишком мало благотворительности. Большевики решали для себя проблему филантропии просто. Они считали, что именно искоренять социальное зло, вот что важно, и тем самым заодно человек уходит от личной опасности, гордится тем, что он помогает ближнему. И современный филантроп стоит перед несколькими проблемами: кому помогать: только больным, голодным или помогать, скажем, творческим людям, которые не имеют источника к существованию? Как помогать: в одиночку или коллективно, при помощи государства, напрямую или использовать, скажем, христианские организации?
Этот выпуск нашей передачи посвящен филантропии. Явление, возникшее в начале 17-го столетия, часто в России понимается своеобразно. Вот, например, Фонд "Евразия" выделил 19 тысяч долларов Владимирской областной общественной организации "ДАНКО", эта аббревиатура расшифровывается как Добровольная Ассоциация Некоммерческих Организаций. Описание проекта: "Развитие местной филантропии посредством создания и распространения информационных ресурсов о благотворительной деятельности коммерческих фирм региона; создание жилищных кондоминиумов". Так написано в описании проекта, то есть создание жилищных кооперативов. И это уже считается филантропией. На самом деле, разумеется, филантропия не в том, чтобы, скажем, создавать базу данных богатых людей, которые готовы что-то жертвовать, это прежде всего помощь тем, кто не может сам себе помочь, помощь тем, кому бесполезно давать удочку, потому что у человека может не быть обеих рук.
В 90-е годы в России стала активно развиваться филантропическая деятельность, дотоле запрещенная. К концу десятилетия многие в этом разочаровались. Многие люди говорят: а что дает такая филантропия? Пришли в больницу, в больнице все должно быть нормально. Сейчас, может быть, по нашей нищете, в той же детской московской клинической больнице не хватает лекарств, но ведь в будущем, когда-нибудь разбогатеет Россия, и всего будет в изобилии, зачем тогда туда пускать людей с улицы? И мой вопрос Лине Салтыковой: что вы даете, что дает ваша группа, чего не могут дать врачи? Есть ли какая-то у вас сверхзадача, которая будет актуальна всегда, в любом случае?
Лина Салтыкова: Мы здесь нужны, потому что больница на тысячу детей. Большинство из них лежит с родителями, они все не москвичи, они все приехали с каких-то ближних и дальних весей нашей страны, у них нет никого здесь. Здесь их постигло, многих из них, очень тяжелое горе, связанное с тяжелыми болезнями детей. Здесь их постигла какая-то социальная ситуация, которую они не могут решить, потому что у них здесь нет ни родных, ни близких, никого. И, мало того, им здесь не на кого опереться, никто не может им посочувствовать, никто не может их поддержать, посоветоваться. И, конечно, то, что здесь существует храм, куда можно прийти и помолиться, поставить свечку, посидеть, подумать, что здесь есть люди, к которым можно обратиться, которые постараются найти и находят выход из многих ситуаций. Люди, которые не бросят даже в самой тяжелой ситуации, если у них погиб ребенок и им нужно ехать с цинковым на Дальний Восток, а эта ситуация почти неразрешимая, но здесь она разрешается.
Яков Кротов: Френсис Бэкон, который ввел слово филантропия в современную культуру, был скорее позитивистом, человеком науки, человеком прагматичным, утилитарным. Он апеллировал прежде всего к здравому смыслу: помоги другому, чтобы было лучше всем и тогда будет лучше и тебе. Где связь филантропии и веры в Христа?
Александр Нежный: Мне кажется, связь прямая. Потому что мы же помним притчу евангелиевскую. На Страшном суде Христос говорит: Вы помогли мне, обращаясь к одной группе пришедшего к нему народа, вы помогли мне, вы меня посетили в тюрьме, вы меня согрели в моих болезнях. И те люди, к которым он обращается, те, кто пришел к нему уже на небеса, они с изумлением говорят: Господи, мы же не помогали тебе, мы же ничего лично тебе не сделали. А Спаситель отвечает: Но вы сделали, каждый, кто сделал по одному из малых, сделали и мне, поэтому вы мои блаженные, вы мои благословенные, идите сюда, идите по мою правую руку, и вам уготована дорога в рай. А вы, - говорит он стоящим по другую сторону, - вы, которые меня не согрели, которые не посетили меня, когда я был в темнице... И начинается ряд "не" - не сделал, не помог, не согрел, не одел, не накормил, вы, проклятые, вы идите в Геенну огненную!
Яков Кротов: Филантроп в традиционном понимании, скажем, 17-18 века, - это прежде всего личность. Как знаменитый Джон Говард. Примечательно, что Джон Говард, как тогда писали, умер в России. На самом деле этот выдающийся филантроп путешествовал по всему бассейну Средиземного моря, изучая условия карантинов. Он считал, что для победы над чумой следует прежде всего усовершенствовать санитарные условия карантинов, в которых содержались заболевшие. И он сам там селился, даже в совершенно страшном венецианском карантине. Но умер он все-таки не в Венеции, он умер в Херсоне в 1790-м году, там и похоронен. К сожалению, надгробие не сохранилось, хотя в России Говарда помнят.
В современной европейской цивилизации, в том числе в России, филантропия - это прежде всего совместная, коллективная деятельность. И люди, которые дают деньги, объединяются, потому что нужды уже такие, что их в одиночку не покрыть, и люди, которые помогают организовывать благотворительную деятельность, тоже объединяются. В чем своеобразие филантропической деятельности на Руси?
Александр Нежный: Я вспоминаю нашего замечательного историка Василия Ключевского, у которого, как вы знаете, вероятно, есть работа "Добрые люди Древней Руси". У нас это уж это не такая большая древность, не столь глубокая древность, как в Европе, но все-таки это начало 17-го века, и все-таки мы в начале 17-го века имеем христианку Ульяну Соргину, которая в тяжелейшие годы смуты, когда матери поедали своих детей, это отмечают все летописцы, это отмечают все историки, она из своих запасов, в то время как другие наживались на этом и хранили зерно для того, чтобы дождаться времени, когда оно возрастет в цене, она, тем не менее, по мере сил своих кормила всех, кто к ней приходил за помощью. Или основателя школы, которая была при Андреевском монастыре, боярин Федор Тищев, о котором тоже пишет Ключевский, это тоже был человек, которого можно назвать этим словом филантроп. Как ни свиреп нынешний мир, и с какой бы жестокостью он не относился к человеку, все-таки он и живет еще главным образом потому что в нем присутствует Христос, в нем присутствует евангелиевское слово. И возрастание этого евангелиевского слова, его распространение и создает ту самую почву, из которой в конечном счете вырастает личность, забывающая себя ради другого, ради других.
Яков Кротов: Принципиально ли для вас, что вы именно христианская организация?
Александр Нежный: Главная задача этого университета, на наш взгляд, состоит в том, чтобы через культуру, через высокую культуру, через ее проблески, чтобы человек сделал какой-то шаг, может быть два шага к Богу. Вот это наша главная задача. Конечно, христианская, все, что мы делаем, стараемся, чтобы это была миссия, чтобы это было служение, чтобы для человека наша помощь, наша деятельность, наше слово стало началом его пути к Евангелию, к слову Божьему и к вере.
Яков Кротов: Многие люди сегодня упрекают христиан, что они идут в тюрьмы, они обращаются к голодным, они идут к больным, потому что обращаются к людям ослабленным, а вот вы идите проповедуйте к нам здоровым, а больных оставьте в покое. Что на это можно сказать?
Лина Салтыкова: Я скажу этим людям: дорогие мои братья и сестры, не дай Бог, чтобы у вас так тяжело заболели дети, и вам не к кому было обратиться. Да, они "западают" на религию, но не потому что у нас здесь храм, а потому что все это им говорят вокруг, и они поэтому, может быть, что-то просыпается внутри. Но я хочу сказать, что это очень хорошо, что у нас здесь храм. Потому что, когда они приходят к нам с теми многочисленными суевериями по поводу сглазов, порчи, каких-то еще всяких историй, то как бы здесь мы пытаемся их за руку, открыть им глаза, дать им прочитать Евангелие, объяснить им то, что мы сами можем им объяснить.
Яков Кротов: Генри Торо, американец, автор замечательной книги "Уолден или жизнь в лесу", в середине 19-го столетия так писал о филантропии: "Нет хуже зловония, чем от подпорченной доброты. Вот уж подлинно падаль земная и небесная. Если мне станет наверняка известно, что ко мне направляется человек с сознательным намерением сделать мне добро, я кинусь спасаться от него, точно от самума. Филантропия это не любовь к ближнему (в широком смысле слова).
Говард, несомненно, в своем роде был весьма добрым человеком, но что для нас сотня Говардов, если их благотворительность не помогает нам, в нашем относительно лучшем положении. Помогая бедным, предлагай им именно то, в чем они больше всего нуждаются, хотя бы это был собственный твой пример, до которого им далеко. Если даешь им деньги, отдавай и часть себя самого, а не просто бросай подачку". Так писал Генри Торо, человек, который внес огромный вклад, скажем, в дело освобождения негров, упразднения рабства. И за этой сердитостью доброго человека просвечивает очень разумное опасение: филантроп может навязать другому свою волю, а этого делать никогда не следует. Торо выше всего ставит свободу, он и ушел жить в лес для того, чтобы оберечь эту свою свободу. Филантропия свободу ущемляет. Если человек идет помогать больным, для того, чтобы охмурить, или этой опасности можно избежать?
Лина Салтыкова: Вы знаете, у нас есть правило, что мы не ходим по отделениям и не проповедуем. Если кто-то приходит и спрашивает, мы отвечаем. И поэтому вряд ли это можно назвать насилием. А поскольку помощь мы оказываем независимо от того, ходит ли человек в наш храм или не ходит или в другие храмы, независимо от того, как он относится к христианству, к религии, то, мне кажется, что нельзя тут говорить о насилии. Тут нет никакой спекуляции, ни шантажа какого-то, грубее сказать.
Яков Кротов: Кому помогать? Вот в церкви содержат благотворительную столовую для бомжей. Стоит ли это делать, ведь среди них, наверное, есть люди, которые могли бы сами заработать себе на кусок хлеба? Говорит Ольга Веренчикова, сотрудница Московской Успенской церкви, где есть подобная благотворительная столовая.
Ольга Веренчикова: В принципе имею совершенно определенное мнение на счет этих здоровых мужиков. Они здоровые, как правило, вполне дееспособные. Конкретный пример: у нас здесь обосновался один якобы беженец, не якобы, а действительно, и он сидел здесь днями. Ему ребята несколько раз предлагали, находили работу. У него находилась масса отговорок каких-то, он ездил, кого-то не застал. Он сидел здесь днями, пил чай. Кончилось тем, что он своровал детскую кружку, у нас кружка висит. Примеры такие.
У меня нет иллюзий по поводу бедный, несчастный, проливать над ними слезы. Все сложнее, гораздо сложнее. Но тем не менее, когда приходит человек, я вижу, он падает, действительно его раздели, его избили, ну что я буду теоретизировать? Кому-то отказываю, конечно, бывает и такое. Когда приходит пьяный, наглый, говорит: ты мне должна, давай, и все тут.
Яков Кротов: С бомжами вроде бы ясно, ясно, что нужно помогать детям, здесь ни у кого язык не повернется. Но с точки зрения человека, который сам занимается помощью именно детям, самая ли острая эта ситуация?
Лина Салтыкова: Здесь я просто, мы не будем песню всю эту длинную петь, волей обстоятельств, будем так говорить. Потому что отец Александр Мень привез нас сюда, тут работал один наш прихожанин, рассказывал, какая тут ужасная ситуация, и с тех пор мы здесь. Но по жизни, в принципе я могу себя представить, скажем, в тюрьме, но мне кажется, что это гораздо труднее просто, в тюрьме. Потому что мы имеем дело с людьми, с детьми истонченными, с какими-то невинно страдающими. Емкое слово - невинно страдающие. А там люди, они как бы, я не знаю, смогла бы я там работать.
Мне кажется, что это чрезвычайно важное дело. Что касается бомжей кормить, я, конечно, считаю, что это очень хорошее дело, когда люди приходят голодные и их кормят. Но на мой характер этого просто недостаточно. Мне кажется, что если, я просто не знаю, есть такие или нет, я понимаю, что это очень трудно, но важно заниматься ими, чтобы это была не обезличенная масса, а что это каждый человек, который требует помощи, потому что он болен. И вот раскрутить его историю, попытаться, я знаю, что это очень трудно, но, может быть, на мой активный характер мне ближе было бы что-то такое сделать, построить для них какой-то выход.
Яков Кротов: Кто достоин быть объектом филантропии? Вот заключенные, а нет искушения бросить и их, это все-таки довольно своеобразная публика? Говорит человек, который работает именно с ними, Александр Нежный.
Александр Нежный: Нет. Дело в том, что люди, находящиеся в заключении, как показывает наш опыт, как показывает и статистика, правда, таковой точно не существует, но, навскидку, процентов 80 людей, которые попали за колючую проволоку, это не преступники в профессиональном смысле этого слова. Это люди, которые оказались там, разумеется, за те или иные правонарушения, но правонарушения, совершенные либо по чудовищной глупости, часто связанные с пьянством, либо по какому-то трагическому стечению обстоятельств. Но другое дело, что, получив свои три-четыре-пять лет и оказавшись на свободе, он может оказаться в буквальном смысле слова у разбитого корыта. Потому что за это время он может лишиться жилья, семья от него отказалась, жена от него ушла, он может лишиться таким образом и прописки или регистрации. И он таким образом попадает в заколдованный круг, потому что, если нет жилья, нет регистрации, значит, он не может устроиться на работу, он не может кормить себя. И наша система государственная устроена так, что она как бы специально стремится затолкать человека туда, откуда он пришел, она толкает его снова на путь преступления. Или на дно, в подвалы, на вокзалы, где и так по данным "Врачей без границ", у нас находится целая Атлантида - четыре с половиной миллиона человек, можете себе представить, живет там на дне общества. Как бы мы наверху, они внизу и ничего друг о друге знать не хотим, это как бы оскорбляет наши чувства, наше обоняние, нашу нравственность и так далее. Каждый из нас это на себе испытал. Я говорил о реабилитационных центрах, когда есть возможность попасть в этот реабилитационный центр, то же самое Люблино, где тебе сразу минимум на полгода дают жилье, помогают оформить документы, где тебя кормят, не идеально там это все, где есть врачи, где тебя устроят в больницу, где есть психолог, где строится предприятие, где ты можешь работать. Но беда в том, что таких реабилитационных центров, далеких от идеала, и таких-то... в России раз, два и обчелся.
Яков Кротов: Филантроп призывает делать добро ближним, чтобы добро эхом вернулось к делающему. В этом филантропия как бы повторяет христианство, убирая только веру в Иисуса, который призывает делать добро ближним, чтобы это добро эхом вернулось к Богу. Филантропия надеялась преодолеть болезни и социальные язвы через науку и правильную (по возможности) научную организацию общественной жизни. Внутри филантропии существует своя иерархия: одни дают деньги, другие изучают способы наиболее разумно эти деньги потратить, третьи непосредственно работают с нуждающимися. И всем этим филантропия как бы повторяет христианство, воспроизводя структуру христианской теологии и структуру общины, церкви, где есть четкая иерархия служений от папы и патриарха до мирян и монахов.
Христиане поэтому часто подозрительно относились к филантропии, как к пародии на церковь, и часто подражание налицо, например, у масонов даже сознательное. Но ведь есть и христианская филантропия. Проблема-то в другом. Воспроизводя основную идею и формы христианства, иногда без Христа, иногда со Христом, филантропия неизбежно разделяет и основную трудность христианства. Христианство держится на благодати, но благодать очень уж несовместима с эгоизмом. И поэтому христианин с такой легкостью необычайной вновь и вновь скатывается к фарисейству, к ханжеству, к законничеству, к безблагодатной доброте, а то и к безблагодатной жестокости. То же происходит и с филантропией. Как и христианство, филантропия вновь и вновь сталкивается с необходимостью ответить на самый сложной вопрос, не что давать кесарю, а что брать у кесаря, можно ли вместе с государством заботиться о несчастных или от этого больше вреда, чем пользы.
Как и христианство, филантропия, даже если она вполне светская, вынуждена отвечать на вопрос о смысле зла, на вопрос, почему зло не поддается окончательному истреблению или хотя бы объяснению. Поэтому, видимо, судьбы современной европейской филантропии с христианством связаны крепко, к счастью, как для христиан, так и для филантропов, которые могут опереться на верующих. Да и сама по себе любовь к человеку в конце концов не такая уж ненужная вещь, как иногда кажется циникам, попрошайкам и просто отчаявшимся и уставшим людям.
Яков Кротов: Филантропия - явление очень локальное. В Древней Греции возникло это слово, но в европейский словарный запас оно вошло в 1608-м году, когда Френсис Бэкон в своем трактате "О благе" определил, что существует два вида добра или блага: благо для себя и благо для общества. Именно последнее благо должно быть на первом месте. Человек должен быть филантропом. В 19-м столетии филантропия заканчивается. Хотя и сегодня существует множество организаций, именующих себя филантропическими, но с середины 19-го века резко начинают ее критиковать. Например, Маркс писал: "Социальные принципы христианства проповедуют необходимость существования классов - господствующего и угнетенного. И для последнего из них находятся лишь благочестивые пожелания, дабы первый ему благодетельствовал". Владимир Ульянов-Ленин писал: "Тех, кто живет чужим трудом, религия учит благотворительности в земной жизни, предлагая им очень дешевое оправдание для вечно их эксплуататорского существования и продавая по сходной цене билеты на небесное благополучие".
Примечательно, что с не меньшей энергичностью против филантропии выступал Генри Форд, создатель знаменитого конвейера. В его книге "Моя жизнь, мои достижения", которую перевели и опубликовали большевики в 1924-м году, он писал: "Филантропия, несмотря на благороднейшие мотивы, не воспитывает самоуверенности, а без самоуверенности ничего не выходит. Подавать легко, гораздо труднее сделать подачку излишней. Чтобы достигнуть этого, нужно, не останавливаясь на индивидууме, уничтожить корень зла. Профессиональная благотворительность не только бесчувственна, от нее больше вреда, чем помощи, она унижает принимающего и притупляет самоуважение".
В течение долгого времени в России была запрещена благотворительность всякая, кроме социальной помощи государства. Отдельно был принят закон в 1929-м году, запрещавший церковную, религиозную благотворительность. И с падением советского режима возрождается благотворительность христианская. И одной из первых православных филантропических инициатив в Москве можно считать деятельность группы "Милосердие" Космодемьянской церкви в московской Центральной детской клинической больнице. Один из лидеров этой группы Лина Салтыкова рассказывает.
Лина Салтыкова: Мы работаем в больнице с 89-го года. Начали свою работу с отцом Александром Менем. Мы опекали сначала одно отделение трансплантации почек, очень тяжелое, где была сплошная летальность. Теперь мы стараемся помочь всем отделениям, к нам обращаются все отделения больницы. Конечно, у нас теперь есть помещение, где проводятся регулярные богослужения, это уже тоже лет семь или восемь. Мы начинали несколько человек, сейчас у нас довольно большая община тех, кто ходит к детям, непосредственно занимается делами, а также очень много людей, кто нам помогает. Мне хочется воспользоваться случаем и всех поблагодарить от всей души и сказать им, что, благодаря этой помощи, за эти годы спасли жизнь уже сотням детей. И это, наверное, очень существенно.
Яков Кротов: Развитие филантропии относится к 17-му столетию. И многие историки связывают это с экономическим кризисом и разорением, которое пережила Европа в середине 16-го века. Именно тогда появляются законы против нищих, именно же тогда появляются первые работные дома, куда нищих просто ссылали. Но вполне вероятно, что за появлением филантропии, во всяком случае, в том смысле, в каком ее понимал Френсис Бэкон, лежит и кое-что другое - это становление науки. Не случайно Бэкон, один из родоначальников современной философии, был и тем, кто обосновал утилитаристский подход к человеколюбию. Для Бэкона главный филантроп это не только тот, кто кормит голодного, не только тот, кто согревает замерзающего, это ученый, это человек познающий. Познание - это власть, которая должна быть направлена на делание добра. Филантропия явление только европейское. Здесь роль позитивистской науки, очень строгого техничного, прагматичного взгляда на мир, чрезвычайно велика. Филантроп исходит из того, что он не рассчитывает на чудо. Именно поэтому филантропии не было в средние века, когда не было ни медицины, когда лишь зарождались первые госпитали для паломников, но в целом человек, как и в любой другой культуре, христианской, не христианской, искал прежде всего исцеления, а не выздоровления. И вот научный подход, очень оптимистический, вера в прогресс науки, в прогресс медицины, не нужно исцеления, нужно так познать законы природы, чтобы раз и навсегда искоренить болезни. И за прошедшие столетия наука добилась многого. В Европе, в Центральной Азии побежден полиомиелит, уже собираются уничтожать вирус оспы, потому что и оспа побеждена. Побеждены многие и многие болезни. Но оказалось, что зло подобно воде, оно имеет очень маленький коэффициент упругости, сжимают, наступают и вдруг оказывается, чем совершеннее медицина, чем дальше продвинулась наука, тем больше болезней и тем они страшнее. Те дети, которые в средние века умирали в возрасте одного-двух дней, сегодня доживают до пяти-шести лет, у них обнаруживаются страшнейшие болезни, например, рак крови. В современной России таких детей, видимо, тысячи, но реально выявляют (из-за плохого состояния медицины) только сотни человек. Именно таких детей лечат в Московской Центральной клинической детской больнице. Люди, которые там работают, буквально на краю, на краю и науки, и религии, они сталкиваются с болезнями, которые и наука бессильна часто вылечить, во всяком случае, никакой твердой гарантии дать не может. И как здесь просить о чудесном исцелении, зная, что есть безжалостная статистика, что нужны такие-то лекарства, по 240 долларов за упаковку, и часто надо просто побыть с ребенком, пока он умирает. Как примирить веру в Бога, веру в Божье милосердие и промысел вот с этой реальной ситуацией, в которой оказывается христианин?
Лина Салтыкова: Конечно, это примирить очень трудно. Как-то ты живешь, и каждый день ты сталкиваешься с таким горем, с такими проблемами. Родители тяжелобольных детей, каждый из которых не знает, будет ли его ребенок жив через несколько дней. Успехи медицины на нашей памяти, вот эти 11-12 лет, которые мы присутствуем в больнице при этих детях онкологических, мы видим, что они безусловны. Конечно, много больше и поток детей, и процент вылечивающихся по сравнению с началом нашей деятельности. Но все равно много тех, кто погибает, потому что больше поток детей, благодаря тому, что сейчас лучше ситуация в больнице и с лекарствами, и благодаря той помощи, которую нам удается осуществить, больше поток, соответственно, больше тех, кто погиб и погибает. И вот, мне кажется, что многие дети вылечились - это уже чудо, это уже исцеление. То есть наш опыт внутренний говорит о том, что исцеление есть и чудеса есть. Они есть все время, есть каждый день и каждую минуту. Но они проявляются не в той форме, в которой ждут их многие люди. То есть они приходят незаметно, как-то развиваются во времени. Например, ты идешь по коридору и встречается тебе плачущий человек, который молился о том, чтобы кого-то встретить, кто может протянуть ему руку, и начинается процесс этой поддержки, этого рукопожатия, который выливается в какие-то действия, которые помогают ему выжить в этой ситуации.
Яков Кротов: Один из современных авторов в своей статье о филантропии пишет, что филантропия это когда помощь оказывается из соображений абстрактного гуманизма, а не из любви к конкретному человеку. Милосердие вместо сострадания, снисходительная благотворительность благополучных униженным и сирым. Не называю фамилии автора, это такая распространенная точка зрения и, кстати, так, в общем-то, полагал и такой замечательный филантроп как Антон Павлович Чехов, который очень скептически, как видно из многих его рассказов, относился к распространенной тогда интеллигентской благотворительности. И важно помнить: у истоков филантропии противоположение не состраданию, а государству.
Какое первое благотворительное филантропическое учреждение в России? Городская исправительная тюрьма в Москве, организованная в 1870-м году, которая существует и сегодня, хорошо известна москвичам как "Матросская тишина". Это филантропическое заведение. Но первое человеколюбивое общество, так в России стали называть филантропические общества, возникло под эгидой государства в 1802-м году по указу Александра Первого. И именно это общество дало повод Пушкину сострить, что, конечно, удивительное сочетание слов: в Москве есть Московский английский клуб, но Императорское человеколюбивое общество - это еще более едкое и непривычное сочетание, то, что называется греческим словом "оксюморон". И тем не менее в сегодняшней России филантропические организации все-таки есть. И многие из них, возможно даже и большинство, связаны с церковью, организуются верующими христианами. Такова, например, организация "Древо добра", у истоков создания которой в Москве два православных христианина - поэт Александр Зорин и писатель Александр Нежный. В чем цель этой организации, можно ли ее назвать филантропической?
Александр Нежный: Да, конечно. Она называется общественная просветительская организация "Древо добра". Основное ее занятие - это деятельность в учреждениях уголовно-исправительной системы и в реабилитационных центрах. К примеру, в прошлом году мы организовали такой Вольный университет в зоне и реабилитационном центре. Мы действуем в определенных финансовых условиях, которые отмеривает для нас грант, полученный в прошлом году от Института "Открытое общество", от Фонда Сороса. И в этих финансовых условиях мы деятельность Вольного университета открыли в Калининграде, в Кирове и Кирово-Чепецке, в Москве, в Россоши, это Воронежская область, и в Екатеринбурге.
Вольный университет - это четыре факультета: русская история, история русской общественной мысли, история религии и история отечественной литературы. Кроме того, они читают, потому что надо поднимать еще и культурный уровень и тех, кто работает с заключенными, потому что там не паханое поле тоже, поэтому цикл лекций по этим предметам читают и для работников лагеря и для работников уже областного управления исправления наказаний. Когда мы говорим о благотворительности, то все-таки она имеет некоторое хоровое, коллективное начало или, вернее сказать, основу.
Филантроп - это личность, это человек, который целью своей жизни поставил служение людям.
Яков Кротов: Лев Толстой в одной из своих последних бесед очень резко отозвался о докторе Гаазе, которого как-то обозвали "утрированный филантроп". Толстой считал, что филантропия приносит большой вред, и что филантроп всегда получает больше, чем отдает. Так ли это с точки зрения филантропа?
Лина Салтыкова: В этой филантропии получаем больше мы, это я вам говорю не только от своего имени, но и от имени тех, кто уже много лет здесь ходит. Потому что мы получаем силу от этих детей. Наверное, человек эгоист, потому что он, когда помогает другому, он чувствует внутреннее удовлетворение. Это можно назвать эгоизмом? Если да, то да - мы эгоисты.
Яков Кротов: А вот Джордж Сорос писал: "Филантропия оказывает по сути дела разрушительное влияние. Она разрушительно действует не только на тех, кто получает помощь, но и на тех, кто ее предоставляет, поскольку люди льстят им и никогда не говорят правды". Сам Сорос подчеркивает, что он не филантроп, он инвестирует деньги в развитие той или иной страны. А почему все-таки люди, которые занимаются филантропией в современных русских условиях, считают, что они не помогают развитию эгоизма?
Лина Салтыкова: Эгоизм - это такое качество, когда человек не может проникнуть в другого, не может понять его проблемы, не может посочувствовать ему так, чтобы тот человек растаял и понял, что мог опереться. Эгоист решает только свои проблемы, как он понимает. Те, кто приходят из-за эгоизма, они уходят. Потому что свои проблемы они здесь решить не могут. А те люди, которые приходят изначально не решать свои проблемы, а чтобы что-то отдать другому, получают удовлетворение своих каких-то "эгоистических" сторон.
Яков Кротов: Те люди, которые сегодня в России презрительно и высокомерно относятся к филантропии, как ни странно, представляют очень архаичную точку зрения. Вот, например, Стоглавый Собор середины 16-го века требовал искоренять нищих промышленников, то есть тех, кто и жил только на милостыню. 30-го ноября 1691-го года нищих было положено наказывать кнутом, ссылать в Сибирь. И российское законодательство здесь, в сущности, следовало за западноевропейской практикой, это была тогдашняя всеобщая мода, убежденность, что можно именно таким образом искоренить социальные язвы. Петр Первый, продолжая ту же систему, запретил вообще частную благотворительность и подачу милостыни обложил штрафом. И вплоть до освобождения крестьян частная благотворительность была крайне стеснена.
А Императорское человеколюбивое общество... Его сотрудники ведь получали очень большие оклады. Глава этого общества получал три с лишним тысячи рублей, это жалование обер-прокурора Синода. И только в 1769-м году Министерство внутренних дел получило право утверждать уставы, как сейчас сказали бы, некоммерческих организаций, тогда их называли частные благотворительные заведения. Они стали появляться в изобилии. Ко времени революции их насчитывалось уже десятки тысяч. Тогда считалось, что это мало, и многие считали, что революция произошла, потому что было недостаточно филантропических заведений, слишком мало благотворительности. Большевики решали для себя проблему филантропии просто. Они считали, что именно искоренять социальное зло, вот что важно, и тем самым заодно человек уходит от личной опасности, гордится тем, что он помогает ближнему. И современный филантроп стоит перед несколькими проблемами: кому помогать: только больным, голодным или помогать, скажем, творческим людям, которые не имеют источника к существованию? Как помогать: в одиночку или коллективно, при помощи государства, напрямую или использовать, скажем, христианские организации?
Этот выпуск нашей передачи посвящен филантропии. Явление, возникшее в начале 17-го столетия, часто в России понимается своеобразно. Вот, например, Фонд "Евразия" выделил 19 тысяч долларов Владимирской областной общественной организации "ДАНКО", эта аббревиатура расшифровывается как Добровольная Ассоциация Некоммерческих Организаций. Описание проекта: "Развитие местной филантропии посредством создания и распространения информационных ресурсов о благотворительной деятельности коммерческих фирм региона; создание жилищных кондоминиумов". Так написано в описании проекта, то есть создание жилищных кооперативов. И это уже считается филантропией. На самом деле, разумеется, филантропия не в том, чтобы, скажем, создавать базу данных богатых людей, которые готовы что-то жертвовать, это прежде всего помощь тем, кто не может сам себе помочь, помощь тем, кому бесполезно давать удочку, потому что у человека может не быть обеих рук.
В 90-е годы в России стала активно развиваться филантропическая деятельность, дотоле запрещенная. К концу десятилетия многие в этом разочаровались. Многие люди говорят: а что дает такая филантропия? Пришли в больницу, в больнице все должно быть нормально. Сейчас, может быть, по нашей нищете, в той же детской московской клинической больнице не хватает лекарств, но ведь в будущем, когда-нибудь разбогатеет Россия, и всего будет в изобилии, зачем тогда туда пускать людей с улицы? И мой вопрос Лине Салтыковой: что вы даете, что дает ваша группа, чего не могут дать врачи? Есть ли какая-то у вас сверхзадача, которая будет актуальна всегда, в любом случае?
Лина Салтыкова: Мы здесь нужны, потому что больница на тысячу детей. Большинство из них лежит с родителями, они все не москвичи, они все приехали с каких-то ближних и дальних весей нашей страны, у них нет никого здесь. Здесь их постигло, многих из них, очень тяжелое горе, связанное с тяжелыми болезнями детей. Здесь их постигла какая-то социальная ситуация, которую они не могут решить, потому что у них здесь нет ни родных, ни близких, никого. И, мало того, им здесь не на кого опереться, никто не может им посочувствовать, никто не может их поддержать, посоветоваться. И, конечно, то, что здесь существует храм, куда можно прийти и помолиться, поставить свечку, посидеть, подумать, что здесь есть люди, к которым можно обратиться, которые постараются найти и находят выход из многих ситуаций. Люди, которые не бросят даже в самой тяжелой ситуации, если у них погиб ребенок и им нужно ехать с цинковым на Дальний Восток, а эта ситуация почти неразрешимая, но здесь она разрешается.
Яков Кротов: Френсис Бэкон, который ввел слово филантропия в современную культуру, был скорее позитивистом, человеком науки, человеком прагматичным, утилитарным. Он апеллировал прежде всего к здравому смыслу: помоги другому, чтобы было лучше всем и тогда будет лучше и тебе. Где связь филантропии и веры в Христа?
Александр Нежный: Мне кажется, связь прямая. Потому что мы же помним притчу евангелиевскую. На Страшном суде Христос говорит: Вы помогли мне, обращаясь к одной группе пришедшего к нему народа, вы помогли мне, вы меня посетили в тюрьме, вы меня согрели в моих болезнях. И те люди, к которым он обращается, те, кто пришел к нему уже на небеса, они с изумлением говорят: Господи, мы же не помогали тебе, мы же ничего лично тебе не сделали. А Спаситель отвечает: Но вы сделали, каждый, кто сделал по одному из малых, сделали и мне, поэтому вы мои блаженные, вы мои благословенные, идите сюда, идите по мою правую руку, и вам уготована дорога в рай. А вы, - говорит он стоящим по другую сторону, - вы, которые меня не согрели, которые не посетили меня, когда я был в темнице... И начинается ряд "не" - не сделал, не помог, не согрел, не одел, не накормил, вы, проклятые, вы идите в Геенну огненную!
Яков Кротов: Филантроп в традиционном понимании, скажем, 17-18 века, - это прежде всего личность. Как знаменитый Джон Говард. Примечательно, что Джон Говард, как тогда писали, умер в России. На самом деле этот выдающийся филантроп путешествовал по всему бассейну Средиземного моря, изучая условия карантинов. Он считал, что для победы над чумой следует прежде всего усовершенствовать санитарные условия карантинов, в которых содержались заболевшие. И он сам там селился, даже в совершенно страшном венецианском карантине. Но умер он все-таки не в Венеции, он умер в Херсоне в 1790-м году, там и похоронен. К сожалению, надгробие не сохранилось, хотя в России Говарда помнят.
В современной европейской цивилизации, в том числе в России, филантропия - это прежде всего совместная, коллективная деятельность. И люди, которые дают деньги, объединяются, потому что нужды уже такие, что их в одиночку не покрыть, и люди, которые помогают организовывать благотворительную деятельность, тоже объединяются. В чем своеобразие филантропической деятельности на Руси?
Александр Нежный: Я вспоминаю нашего замечательного историка Василия Ключевского, у которого, как вы знаете, вероятно, есть работа "Добрые люди Древней Руси". У нас это уж это не такая большая древность, не столь глубокая древность, как в Европе, но все-таки это начало 17-го века, и все-таки мы в начале 17-го века имеем христианку Ульяну Соргину, которая в тяжелейшие годы смуты, когда матери поедали своих детей, это отмечают все летописцы, это отмечают все историки, она из своих запасов, в то время как другие наживались на этом и хранили зерно для того, чтобы дождаться времени, когда оно возрастет в цене, она, тем не менее, по мере сил своих кормила всех, кто к ней приходил за помощью. Или основателя школы, которая была при Андреевском монастыре, боярин Федор Тищев, о котором тоже пишет Ключевский, это тоже был человек, которого можно назвать этим словом филантроп. Как ни свиреп нынешний мир, и с какой бы жестокостью он не относился к человеку, все-таки он и живет еще главным образом потому что в нем присутствует Христос, в нем присутствует евангелиевское слово. И возрастание этого евангелиевского слова, его распространение и создает ту самую почву, из которой в конечном счете вырастает личность, забывающая себя ради другого, ради других.
Яков Кротов: Принципиально ли для вас, что вы именно христианская организация?
Александр Нежный: Главная задача этого университета, на наш взгляд, состоит в том, чтобы через культуру, через высокую культуру, через ее проблески, чтобы человек сделал какой-то шаг, может быть два шага к Богу. Вот это наша главная задача. Конечно, христианская, все, что мы делаем, стараемся, чтобы это была миссия, чтобы это было служение, чтобы для человека наша помощь, наша деятельность, наше слово стало началом его пути к Евангелию, к слову Божьему и к вере.
Яков Кротов: Многие люди сегодня упрекают христиан, что они идут в тюрьмы, они обращаются к голодным, они идут к больным, потому что обращаются к людям ослабленным, а вот вы идите проповедуйте к нам здоровым, а больных оставьте в покое. Что на это можно сказать?
Лина Салтыкова: Я скажу этим людям: дорогие мои братья и сестры, не дай Бог, чтобы у вас так тяжело заболели дети, и вам не к кому было обратиться. Да, они "западают" на религию, но не потому что у нас здесь храм, а потому что все это им говорят вокруг, и они поэтому, может быть, что-то просыпается внутри. Но я хочу сказать, что это очень хорошо, что у нас здесь храм. Потому что, когда они приходят к нам с теми многочисленными суевериями по поводу сглазов, порчи, каких-то еще всяких историй, то как бы здесь мы пытаемся их за руку, открыть им глаза, дать им прочитать Евангелие, объяснить им то, что мы сами можем им объяснить.
Яков Кротов: Генри Торо, американец, автор замечательной книги "Уолден или жизнь в лесу", в середине 19-го столетия так писал о филантропии: "Нет хуже зловония, чем от подпорченной доброты. Вот уж подлинно падаль земная и небесная. Если мне станет наверняка известно, что ко мне направляется человек с сознательным намерением сделать мне добро, я кинусь спасаться от него, точно от самума. Филантропия это не любовь к ближнему (в широком смысле слова).
Говард, несомненно, в своем роде был весьма добрым человеком, но что для нас сотня Говардов, если их благотворительность не помогает нам, в нашем относительно лучшем положении. Помогая бедным, предлагай им именно то, в чем они больше всего нуждаются, хотя бы это был собственный твой пример, до которого им далеко. Если даешь им деньги, отдавай и часть себя самого, а не просто бросай подачку". Так писал Генри Торо, человек, который внес огромный вклад, скажем, в дело освобождения негров, упразднения рабства. И за этой сердитостью доброго человека просвечивает очень разумное опасение: филантроп может навязать другому свою волю, а этого делать никогда не следует. Торо выше всего ставит свободу, он и ушел жить в лес для того, чтобы оберечь эту свою свободу. Филантропия свободу ущемляет. Если человек идет помогать больным, для того, чтобы охмурить, или этой опасности можно избежать?
Лина Салтыкова: Вы знаете, у нас есть правило, что мы не ходим по отделениям и не проповедуем. Если кто-то приходит и спрашивает, мы отвечаем. И поэтому вряд ли это можно назвать насилием. А поскольку помощь мы оказываем независимо от того, ходит ли человек в наш храм или не ходит или в другие храмы, независимо от того, как он относится к христианству, к религии, то, мне кажется, что нельзя тут говорить о насилии. Тут нет никакой спекуляции, ни шантажа какого-то, грубее сказать.
Яков Кротов: Кому помогать? Вот в церкви содержат благотворительную столовую для бомжей. Стоит ли это делать, ведь среди них, наверное, есть люди, которые могли бы сами заработать себе на кусок хлеба? Говорит Ольга Веренчикова, сотрудница Московской Успенской церкви, где есть подобная благотворительная столовая.
Ольга Веренчикова: В принципе имею совершенно определенное мнение на счет этих здоровых мужиков. Они здоровые, как правило, вполне дееспособные. Конкретный пример: у нас здесь обосновался один якобы беженец, не якобы, а действительно, и он сидел здесь днями. Ему ребята несколько раз предлагали, находили работу. У него находилась масса отговорок каких-то, он ездил, кого-то не застал. Он сидел здесь днями, пил чай. Кончилось тем, что он своровал детскую кружку, у нас кружка висит. Примеры такие.
У меня нет иллюзий по поводу бедный, несчастный, проливать над ними слезы. Все сложнее, гораздо сложнее. Но тем не менее, когда приходит человек, я вижу, он падает, действительно его раздели, его избили, ну что я буду теоретизировать? Кому-то отказываю, конечно, бывает и такое. Когда приходит пьяный, наглый, говорит: ты мне должна, давай, и все тут.
Яков Кротов: С бомжами вроде бы ясно, ясно, что нужно помогать детям, здесь ни у кого язык не повернется. Но с точки зрения человека, который сам занимается помощью именно детям, самая ли острая эта ситуация?
Лина Салтыкова: Здесь я просто, мы не будем песню всю эту длинную петь, волей обстоятельств, будем так говорить. Потому что отец Александр Мень привез нас сюда, тут работал один наш прихожанин, рассказывал, какая тут ужасная ситуация, и с тех пор мы здесь. Но по жизни, в принципе я могу себя представить, скажем, в тюрьме, но мне кажется, что это гораздо труднее просто, в тюрьме. Потому что мы имеем дело с людьми, с детьми истонченными, с какими-то невинно страдающими. Емкое слово - невинно страдающие. А там люди, они как бы, я не знаю, смогла бы я там работать.
Мне кажется, что это чрезвычайно важное дело. Что касается бомжей кормить, я, конечно, считаю, что это очень хорошее дело, когда люди приходят голодные и их кормят. Но на мой характер этого просто недостаточно. Мне кажется, что если, я просто не знаю, есть такие или нет, я понимаю, что это очень трудно, но важно заниматься ими, чтобы это была не обезличенная масса, а что это каждый человек, который требует помощи, потому что он болен. И вот раскрутить его историю, попытаться, я знаю, что это очень трудно, но, может быть, на мой активный характер мне ближе было бы что-то такое сделать, построить для них какой-то выход.
Яков Кротов: Кто достоин быть объектом филантропии? Вот заключенные, а нет искушения бросить и их, это все-таки довольно своеобразная публика? Говорит человек, который работает именно с ними, Александр Нежный.
Александр Нежный: Нет. Дело в том, что люди, находящиеся в заключении, как показывает наш опыт, как показывает и статистика, правда, таковой точно не существует, но, навскидку, процентов 80 людей, которые попали за колючую проволоку, это не преступники в профессиональном смысле этого слова. Это люди, которые оказались там, разумеется, за те или иные правонарушения, но правонарушения, совершенные либо по чудовищной глупости, часто связанные с пьянством, либо по какому-то трагическому стечению обстоятельств. Но другое дело, что, получив свои три-четыре-пять лет и оказавшись на свободе, он может оказаться в буквальном смысле слова у разбитого корыта. Потому что за это время он может лишиться жилья, семья от него отказалась, жена от него ушла, он может лишиться таким образом и прописки или регистрации. И он таким образом попадает в заколдованный круг, потому что, если нет жилья, нет регистрации, значит, он не может устроиться на работу, он не может кормить себя. И наша система государственная устроена так, что она как бы специально стремится затолкать человека туда, откуда он пришел, она толкает его снова на путь преступления. Или на дно, в подвалы, на вокзалы, где и так по данным "Врачей без границ", у нас находится целая Атлантида - четыре с половиной миллиона человек, можете себе представить, живет там на дне общества. Как бы мы наверху, они внизу и ничего друг о друге знать не хотим, это как бы оскорбляет наши чувства, наше обоняние, нашу нравственность и так далее. Каждый из нас это на себе испытал. Я говорил о реабилитационных центрах, когда есть возможность попасть в этот реабилитационный центр, то же самое Люблино, где тебе сразу минимум на полгода дают жилье, помогают оформить документы, где тебя кормят, не идеально там это все, где есть врачи, где тебя устроят в больницу, где есть психолог, где строится предприятие, где ты можешь работать. Но беда в том, что таких реабилитационных центров, далеких от идеала, и таких-то... в России раз, два и обчелся.
Яков Кротов: Филантроп призывает делать добро ближним, чтобы добро эхом вернулось к делающему. В этом филантропия как бы повторяет христианство, убирая только веру в Иисуса, который призывает делать добро ближним, чтобы это добро эхом вернулось к Богу. Филантропия надеялась преодолеть болезни и социальные язвы через науку и правильную (по возможности) научную организацию общественной жизни. Внутри филантропии существует своя иерархия: одни дают деньги, другие изучают способы наиболее разумно эти деньги потратить, третьи непосредственно работают с нуждающимися. И всем этим филантропия как бы повторяет христианство, воспроизводя структуру христианской теологии и структуру общины, церкви, где есть четкая иерархия служений от папы и патриарха до мирян и монахов.
Христиане поэтому часто подозрительно относились к филантропии, как к пародии на церковь, и часто подражание налицо, например, у масонов даже сознательное. Но ведь есть и христианская филантропия. Проблема-то в другом. Воспроизводя основную идею и формы христианства, иногда без Христа, иногда со Христом, филантропия неизбежно разделяет и основную трудность христианства. Христианство держится на благодати, но благодать очень уж несовместима с эгоизмом. И поэтому христианин с такой легкостью необычайной вновь и вновь скатывается к фарисейству, к ханжеству, к законничеству, к безблагодатной доброте, а то и к безблагодатной жестокости. То же происходит и с филантропией. Как и христианство, филантропия вновь и вновь сталкивается с необходимостью ответить на самый сложной вопрос, не что давать кесарю, а что брать у кесаря, можно ли вместе с государством заботиться о несчастных или от этого больше вреда, чем пользы.
Как и христианство, филантропия, даже если она вполне светская, вынуждена отвечать на вопрос о смысле зла, на вопрос, почему зло не поддается окончательному истреблению или хотя бы объяснению. Поэтому, видимо, судьбы современной европейской филантропии с христианством связаны крепко, к счастью, как для христиан, так и для филантропов, которые могут опереться на верующих. Да и сама по себе любовь к человеку в конце концов не такая уж ненужная вещь, как иногда кажется циникам, попрошайкам и просто отчаявшимся и уставшим людям.
