О Грузии лучше судить не по политическим акциям, а по событиям из мира литературы и искусства. В этих сферах духовной жизни грузины достигли значительных результатов. Наш постоянный автор в Тбилиси Юрий Вачнадзе рассказывает о современном грузинском переводчике и поэте Вахушти Котетишвили.
Вахушти Котетишвили: Искусство перевода - это особое искусство. Это великая гуманная миссия - быть посредником между культурами народов. Это искусство понимания тайн творчества.
Юрий Вачнадзе: Это голос в Грузии знают все. Глухое, надтреснутое его звучание мгновенно переносит слушателя в необъятный поэтический мир, от Рильке до Низами, от Фирдоуси до Мандельштама. Звучит музыка поэзии. Порой кажется, что любимые Вахушти Котетишвили бетховенские интонации буквально резонируют в его стихах. Его стихи - это не оговорка. Хотя Вахушти в первую очередь переводчик с персидского, немецкой, русской поэзии на грузинский язык, но он и писатель, и собиратель, и пропагандист народного поэтического фольклора, и сам превосходный поэт. Именно поэтому в переводах Котетишвили рядом с голосом автора всегда слышны его собственные поэтические интонации. В музыке ведь тоже звучание мелодий изменяется в зависимости от гармонического обрамления. Что же касается физического звучания голоса самого Вахушти - это результат тяжелой болезни. Но, как говорят в Грузии, иногда беда на пользу. В гармониках, в обертонах его речи словно сокрыто некое таинство. Излучаемые глухими надтреснутыми звуками какие-то особые флюиды находят пристанище в сердцах слушателей.
Вахушти Котетишвили: Недавно мне сделали операцию гортани, вырезали одну голосовую связку, поэтому у меня такой неинтересный голос. Ко мне приходят друзья, люди сочувствуют, переживают. Вдруг приходит один мой друг, и этот подлец, что мне говорит: "Слушай, это естественно, это логично, что с тобой произошло. Так и должно было случиться". "Почему?" - я спрашиваю. "Бетховен оглох, а ты, конечно, не должен говорить, ты столько говорил в своей жизни, что сейчас молчи и дай нам высказаться".
Юрий Вачнадзе: Нет, Вахушти не молчит, он с увлечением говорит об искусстве перевода. Интересная деталь: двери дома Вахушти в центре Тбилиси на улице, носящей имя ее отца, писателя и общественного деятеля Вахтанга Котетишвили, растерянного в 37-м году, никогда не запираются, можно войти, не постучавшись. Между прочим, дом этот во время гражданской войны начала 90-х был сожжен, уничтожена замечательная библиотека Вахушти, рукописи его сочинений.
Вахушти Котетишвили: Когда я читаю произведения того или иного поэта - это одно, но когда я сажусь за перевод, выясняется, что я до сих пор не так понимал все нюансы этого произведения. Во время перевода идет какое-то великое таинство прикосновения, приобщения с недрами творчества. Хорошо говорит Марина Цветаева, у нее есть гениальная статья, эссе "Два лесных царя", Гете и "Лесной царь" Жуковского. Она сравнивает текст оригинала с текстом перевода. И в конце этой статьи две строки: "Но есть вещи, больше, чем искусство, страшнее, чем искусство". И вот эти недра бывают страшными, только в хорошем смысле.
Для меня это большое удовольствие, это как болезнь. Я могу прочесть очень хорошее произведение и может не возникнуть потребности его перевода, но вдруг появляется. Я не знаю, из чего исходит это. Наверное, это родственность духовных потребностей или чего-то еще.
Переводчик где-то и актер, обязательно он должен обладать способностью, талантом перевоплощения, то должен быть серьезным мыслителем, то легкомысленным молодым человеком. Конечно, нельзя же переводить одинаково Фирдоуси и Франсуа Виньона. Вообще персидская поэзия по-грузински получается лучше, чем на других языках, на европейских, на русском и так далее. Хафиз, великий персидский лирик 14-го века, которого я тоже переводил и много переводил. Тут есть какая-то родственность между языками, в грузинском много слов из персидского, и поэтому говорим, что на грузинском лучше получаются переводы с персидского. Это не языковое родство, а родство культур. Огромная разница между персидской эстетикой, эстетической системой и эстетикой арабской. А грузинская эстетика, средневековая в особенности, очень близка к персидской.
Юрий Вачнадзе: Из стихотворения 89-го года русской поэтессы Анны Бердичевской, посвященное Вахушти Котетешвили.
Вахушти Котетишвили: Вот мы говорили об аллитерации, о звучании, о музыке, мне вспоминается Рубаи Омара Хайяма. Совершенно точно передать аллитерацию именно тех же звуков - это сложно, потому что разные языки, но как-то приблизиться, по-моему, я смог. "Я пригубил чашу вина, хотел найти способ продления жизни. Кубок мне прошептал в ухо: "Пей вино и меньше говори, хватит болтать". Например, когда ты переводишь Рильке, там абсолютно другие проблемы. Во-первых, это сложнейший поэт, по-моему, в мировой поэзии. Я не могу сказать, что сложность в том, что это философская лирика. Конечно, это философская лирика, но это утонченная поэзия. Простейший пример из поэзии Рильке - это четверостишье, запись в альбом его друзей: "Когда мы встречаемся с друзьями детства, как будто мы вновь находим себя, вновь обретаем себя. До тех пор мы думали, что проходят годы, а сейчас догадываемся, что проходим мы сами". Как будто все очень просто, но все очень сложно. Приходится пересказывать на свой родной язык.
Я переводил из русской поэзии поэтов 20-го века. Это Максимилиан Волошин, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Марина Цветаева и Иосиф Бродский. Но у меня были попытки перевода Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, но до сих пор я не их не публиковал, потому что, я считаю, надо еще над ними работать. Несмотря на то, что это поэты одной эпохи, они очень разные все, в особенности Марина Цветаева, это мой любимый поэт и, я считаю, что совершенно обособленное место занимает в поэтическом мышлении в мировом масштабе. Вот, например, известное стихотворение Марины Цветаевой: "Я страница твоему перу, все приму. Я белая страница, я хранитель твоему добру. Возвращу и возвращу сторицей. Я деревня, черная земля, ты мне луч и дождевая влага. Ты Господь и господин, а я чернозем и белая бумага".
У меня, например, очень много друзей среди русских интеллигентов, среди русской творческой интеллигенции. Знаете, все-таки двести лет - это немалый срок, очень много общего, очень много тесных связей, даже у меня были побратимы по грузинскому обычаю. Например, Ярослав Голованов, который недавно скончался, мой друг ближайший, мой старший брат. Юрий Рост известный русский журналист, фотохудожник, блестящий человек. Русские поэты, мои коллеги, Анна Бердичевская, русская поэтесса известная, Андрей Вознесенский. Очень интересно мы встретились с Андреем. Это было в Пицунде, на вилле Резо Табукашвили. Туда нас пригласил Лаша, его сын, известный грузинский драматург. У нас было очень веселое застолье, где я был тамадой. Пришли неожиданно в гости русские поэты и в том числе Андрей Вознесенский. Я, конечно, уже перешел на русский язык, по-русски говорил тосты и произносил стихотворения русских поэтов и даже самого Андрея Вознесенского. Он очень удивился. "Почему, - говорит, - я до сих пор вас не знал?". На салфетке написал экспромт: "Ни царевны повсюду, а лягушки-квакушки. Если хочется чуда, постучитесь к Вахушти". У меня хранится до сих пор его автограф. И очень сожалею, что эти связи постепенно из-за глупой политики наших политиков, и русских, и грузинских сложилась такая ситуация, что нужна виза, чтобы попасть в Москву или Петербург.
Я стихи пишу с детства. В первом классе учительница дала такое задание: опишите осень. Это устно надо было, оказывается. Но я почему-то решил, что мы должны написать стихотворение, наверное, у меня была такая потребность и поэтому, что мне хотелось, так и понял. Пришел домой, сижу и пишу, перечеркиваю. Моя сестра старшая, которая меня воспитывала, спрашивает: "Что ты делаешь?". Я сказал, что пишу стихотворение, учительница задала описание осени и прочел ей. Это было, конечно, детское, наивное, смешное: "Пришла осень, идет сбор урожая. В руках детей учебники". Очень наивно. И когда я пришел на другой день в школу, выступают дети и отвечают прозаически, просто описывают осень, никто не говорил стихами. Я удивляюсь, почему учительница не делает замечания. И когда она вызвала меня, я прочел это стихотворение. Учительница улыбнулась, сказала: "Молодец. Это очень хорошо, что ты наизусть знаешь стихотворение, но для меня приятнее было бы услышать твои впечатления от осени". Я сказал: "Это мое стихотворение". Учительница сказала: "Ты же знаешь, что плохо говорить неправду. Ну хорошо, садись". Когда пришла моя сестра, чтобы взять меня домой, моя сестра сказала, что я сам сочинял, два часа сидел, и отошла. Учительница извинилась передо мной. Это был изумительный педагог. После этого я уже стал известным поэтом школы, таким сезонным поэтом. В студенческие годы я писал много стихотворений, но не публиковал. Тогда надо было обязательно написать какое-то идейное стихотворение так называемый "паровоз" и потом уже можно было несколько лирических таких. А вот эти "паровозы" писать я не мог, это было ужасно. И я, чтобы спасти свою поэзию перестал печататься и писал всю жизнь. К сожалению, когда у меня был пожар, когда сожгли мой дом во время тбилисской войны, тогда сгорели все мои стихотворения. Уцелели несколько стихотворений, примерно 20-25, которые я помню наизусть, или, которые находились у моих друзей. Я сейчас их собрал и добавил после пожара написанные. И как раз у меня сейчас готов сборник, который через месяц-два выйдет в свет, будет называться "Песочные часы". Первое стихотворение "Жизнь - песочные часы".
Юрий Вачнадзе: Вахушти никогда не писал стихов по-русски, лишь однажды в году 72-м после расставания с любимой женщиной, с которой его связывали 15 лет счастливой семейной жизни, он написал такие стихи.
Вахушти Котетишвили: Искусство перевода - это особое искусство. Это великая гуманная миссия - быть посредником между культурами народов. Это искусство понимания тайн творчества.
Юрий Вачнадзе: Это голос в Грузии знают все. Глухое, надтреснутое его звучание мгновенно переносит слушателя в необъятный поэтический мир, от Рильке до Низами, от Фирдоуси до Мандельштама. Звучит музыка поэзии. Порой кажется, что любимые Вахушти Котетишвили бетховенские интонации буквально резонируют в его стихах. Его стихи - это не оговорка. Хотя Вахушти в первую очередь переводчик с персидского, немецкой, русской поэзии на грузинский язык, но он и писатель, и собиратель, и пропагандист народного поэтического фольклора, и сам превосходный поэт. Именно поэтому в переводах Котетишвили рядом с голосом автора всегда слышны его собственные поэтические интонации. В музыке ведь тоже звучание мелодий изменяется в зависимости от гармонического обрамления. Что же касается физического звучания голоса самого Вахушти - это результат тяжелой болезни. Но, как говорят в Грузии, иногда беда на пользу. В гармониках, в обертонах его речи словно сокрыто некое таинство. Излучаемые глухими надтреснутыми звуками какие-то особые флюиды находят пристанище в сердцах слушателей.
Вахушти Котетишвили: Недавно мне сделали операцию гортани, вырезали одну голосовую связку, поэтому у меня такой неинтересный голос. Ко мне приходят друзья, люди сочувствуют, переживают. Вдруг приходит один мой друг, и этот подлец, что мне говорит: "Слушай, это естественно, это логично, что с тобой произошло. Так и должно было случиться". "Почему?" - я спрашиваю. "Бетховен оглох, а ты, конечно, не должен говорить, ты столько говорил в своей жизни, что сейчас молчи и дай нам высказаться".
Юрий Вачнадзе: Нет, Вахушти не молчит, он с увлечением говорит об искусстве перевода. Интересная деталь: двери дома Вахушти в центре Тбилиси на улице, носящей имя ее отца, писателя и общественного деятеля Вахтанга Котетишвили, растерянного в 37-м году, никогда не запираются, можно войти, не постучавшись. Между прочим, дом этот во время гражданской войны начала 90-х был сожжен, уничтожена замечательная библиотека Вахушти, рукописи его сочинений.
Вахушти Котетишвили: Когда я читаю произведения того или иного поэта - это одно, но когда я сажусь за перевод, выясняется, что я до сих пор не так понимал все нюансы этого произведения. Во время перевода идет какое-то великое таинство прикосновения, приобщения с недрами творчества. Хорошо говорит Марина Цветаева, у нее есть гениальная статья, эссе "Два лесных царя", Гете и "Лесной царь" Жуковского. Она сравнивает текст оригинала с текстом перевода. И в конце этой статьи две строки: "Но есть вещи, больше, чем искусство, страшнее, чем искусство". И вот эти недра бывают страшными, только в хорошем смысле.
Для меня это большое удовольствие, это как болезнь. Я могу прочесть очень хорошее произведение и может не возникнуть потребности его перевода, но вдруг появляется. Я не знаю, из чего исходит это. Наверное, это родственность духовных потребностей или чего-то еще.
Переводчик где-то и актер, обязательно он должен обладать способностью, талантом перевоплощения, то должен быть серьезным мыслителем, то легкомысленным молодым человеком. Конечно, нельзя же переводить одинаково Фирдоуси и Франсуа Виньона. Вообще персидская поэзия по-грузински получается лучше, чем на других языках, на европейских, на русском и так далее. Хафиз, великий персидский лирик 14-го века, которого я тоже переводил и много переводил. Тут есть какая-то родственность между языками, в грузинском много слов из персидского, и поэтому говорим, что на грузинском лучше получаются переводы с персидского. Это не языковое родство, а родство культур. Огромная разница между персидской эстетикой, эстетической системой и эстетикой арабской. А грузинская эстетика, средневековая в особенности, очень близка к персидской.
Юрий Вачнадзе: Из стихотворения 89-го года русской поэтессы Анны Бердичевской, посвященное Вахушти Котетешвили.
Барабулька, спит Пицунда,
Так куда же ты спешишь?
От Керчи до Трапезунды
Травы, сейнеры, полундры,
Ну, а здесь такая тишь.
Правда, есть один случайный
Фольклорист необычайный,
Есть один востоковед,
Переводчиков начальник,
Рыболюб и рыбоед.
Есть один, сподвижник Рильке.
Если к морю наезжает,
Тюльку кушает без вилки,
Не пропустит даже кильки.
Барабульку обожает.
Этот ученик Хафиза
Он по бережку прогульщик.
Утопая в дыме сизом,
Наслаждаясь теплым бризом,
Воспевает гуманизм,
Сам же страшный барабульщик.
Счастье кратко, море зыбко,
Над Пицундой месяц май.
Слушай, маленькая рыбка,
Никуда не уплывай.
Светлячками вечер дразнит
Барабульщик и дарбазник
Рыбовед, востокоед
Приглашает на обед.
И хотя он безобразник,
Стать ему обедом - праздник,
Потому что он поэт.
На обеде этом самом
Будешь рыбкой, буду дамой
Станем вместе мы форсить,
И услышим мы Хайяма
Может статься на форси.
Вахушти Котетишвили: Вот мы говорили об аллитерации, о звучании, о музыке, мне вспоминается Рубаи Омара Хайяма. Совершенно точно передать аллитерацию именно тех же звуков - это сложно, потому что разные языки, но как-то приблизиться, по-моему, я смог. "Я пригубил чашу вина, хотел найти способ продления жизни. Кубок мне прошептал в ухо: "Пей вино и меньше говори, хватит болтать". Например, когда ты переводишь Рильке, там абсолютно другие проблемы. Во-первых, это сложнейший поэт, по-моему, в мировой поэзии. Я не могу сказать, что сложность в том, что это философская лирика. Конечно, это философская лирика, но это утонченная поэзия. Простейший пример из поэзии Рильке - это четверостишье, запись в альбом его друзей: "Когда мы встречаемся с друзьями детства, как будто мы вновь находим себя, вновь обретаем себя. До тех пор мы думали, что проходят годы, а сейчас догадываемся, что проходим мы сами". Как будто все очень просто, но все очень сложно. Приходится пересказывать на свой родной язык.
Я переводил из русской поэзии поэтов 20-го века. Это Максимилиан Волошин, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Марина Цветаева и Иосиф Бродский. Но у меня были попытки перевода Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, но до сих пор я не их не публиковал, потому что, я считаю, надо еще над ними работать. Несмотря на то, что это поэты одной эпохи, они очень разные все, в особенности Марина Цветаева, это мой любимый поэт и, я считаю, что совершенно обособленное место занимает в поэтическом мышлении в мировом масштабе. Вот, например, известное стихотворение Марины Цветаевой: "Я страница твоему перу, все приму. Я белая страница, я хранитель твоему добру. Возвращу и возвращу сторицей. Я деревня, черная земля, ты мне луч и дождевая влага. Ты Господь и господин, а я чернозем и белая бумага".
У меня, например, очень много друзей среди русских интеллигентов, среди русской творческой интеллигенции. Знаете, все-таки двести лет - это немалый срок, очень много общего, очень много тесных связей, даже у меня были побратимы по грузинскому обычаю. Например, Ярослав Голованов, который недавно скончался, мой друг ближайший, мой старший брат. Юрий Рост известный русский журналист, фотохудожник, блестящий человек. Русские поэты, мои коллеги, Анна Бердичевская, русская поэтесса известная, Андрей Вознесенский. Очень интересно мы встретились с Андреем. Это было в Пицунде, на вилле Резо Табукашвили. Туда нас пригласил Лаша, его сын, известный грузинский драматург. У нас было очень веселое застолье, где я был тамадой. Пришли неожиданно в гости русские поэты и в том числе Андрей Вознесенский. Я, конечно, уже перешел на русский язык, по-русски говорил тосты и произносил стихотворения русских поэтов и даже самого Андрея Вознесенского. Он очень удивился. "Почему, - говорит, - я до сих пор вас не знал?". На салфетке написал экспромт: "Ни царевны повсюду, а лягушки-квакушки. Если хочется чуда, постучитесь к Вахушти". У меня хранится до сих пор его автограф. И очень сожалею, что эти связи постепенно из-за глупой политики наших политиков, и русских, и грузинских сложилась такая ситуация, что нужна виза, чтобы попасть в Москву или Петербург.
Я стихи пишу с детства. В первом классе учительница дала такое задание: опишите осень. Это устно надо было, оказывается. Но я почему-то решил, что мы должны написать стихотворение, наверное, у меня была такая потребность и поэтому, что мне хотелось, так и понял. Пришел домой, сижу и пишу, перечеркиваю. Моя сестра старшая, которая меня воспитывала, спрашивает: "Что ты делаешь?". Я сказал, что пишу стихотворение, учительница задала описание осени и прочел ей. Это было, конечно, детское, наивное, смешное: "Пришла осень, идет сбор урожая. В руках детей учебники". Очень наивно. И когда я пришел на другой день в школу, выступают дети и отвечают прозаически, просто описывают осень, никто не говорил стихами. Я удивляюсь, почему учительница не делает замечания. И когда она вызвала меня, я прочел это стихотворение. Учительница улыбнулась, сказала: "Молодец. Это очень хорошо, что ты наизусть знаешь стихотворение, но для меня приятнее было бы услышать твои впечатления от осени". Я сказал: "Это мое стихотворение". Учительница сказала: "Ты же знаешь, что плохо говорить неправду. Ну хорошо, садись". Когда пришла моя сестра, чтобы взять меня домой, моя сестра сказала, что я сам сочинял, два часа сидел, и отошла. Учительница извинилась передо мной. Это был изумительный педагог. После этого я уже стал известным поэтом школы, таким сезонным поэтом. В студенческие годы я писал много стихотворений, но не публиковал. Тогда надо было обязательно написать какое-то идейное стихотворение так называемый "паровоз" и потом уже можно было несколько лирических таких. А вот эти "паровозы" писать я не мог, это было ужасно. И я, чтобы спасти свою поэзию перестал печататься и писал всю жизнь. К сожалению, когда у меня был пожар, когда сожгли мой дом во время тбилисской войны, тогда сгорели все мои стихотворения. Уцелели несколько стихотворений, примерно 20-25, которые я помню наизусть, или, которые находились у моих друзей. Я сейчас их собрал и добавил после пожара написанные. И как раз у меня сейчас готов сборник, который через месяц-два выйдет в свет, будет называться "Песочные часы". Первое стихотворение "Жизнь - песочные часы".
Юрий Вачнадзе: Вахушти никогда не писал стихов по-русски, лишь однажды в году 72-м после расставания с любимой женщиной, с которой его связывали 15 лет счастливой семейной жизни, он написал такие стихи.
Пятнадцать лет, пятнадцать лет.
Для вечности ничтожно мало,
А в жизни человека век,
И века этого не стало.
Пятнадцать лет, пятнадцать вех,
Пятнадцать пестрых певчих весен
И что осталось? Ложный смех
И тяжесть мхом обвитых весел.
А жизнь проходит, но не та,
Все как-то глупо, сложно, ложно.
Жизнь велика, но и ничтожна,
В ней высший смысл и суета.
