Ссылки для упрощенного доступа

Французские кумиры. Гитлер на экране. Русские европейцы: Иван Киреевский. Драма чешского авангардиста: Адольф Гоффмейстер. От Джотто до Малевича


Дмитрий Савицкий: Уходящий год был во Франции годом Рембо, Сальвадора Дали, годом Азнавура, годом многих юбилеев и годом многих потерь. 2004 был годом, когда французские интеллектуалы впервые подняли голос и перо на таких мэтров саморекламы, как Бернар-Анри Леви, когда другие мастера self-fiction (к примеру, Филипп Соллерс) ушли в тень, чтобы атака не перекинулась и на них; 2004 был годом избрания "под купол", в академики зачинателя вместе с Натали Сарот "нового романа" - Алана Роб-Грийе; то был год сдвига ближе к центру и право-центристам левой французской интеллигенции: Год идеологической поправки на параллакс:

Мишель Сарду: "Проснись Ленин, они спятили:" Бедный Жорж Марше! Вовремя он отдал концы! Если бы он знал, что французский шансон предастся собственной перестройке.

Но займемся более серьезными событиями года.

Её называют иконой, ей поклоняются; к ней приходят толпами, стоят подолгу и рассказывают друзьям, как о чуде. Эти визиты к ней по гулким коридорам Лувра и впрямь похожи на паломничество. Кто же она? Во Франции ее называют Джокондой, во всем остальном мире - Моной Лизой. Франциск Первый купил ее у своего друга Леонардо да Винчи в 1517 году за 4 тысячи флоринов, то есть за 15 килограммов золота. Джоконда написана на тополиной доске размером 77 на 53 сантиметра. Поговаривают, что у нее есть сестра, спящая в сейфе лозаннского банка, но эта спящая красавица может быть разбужена лишь с помощью сертификата специалистов, способных подтвердить ее идентичность:

Недавно стало известно, что Джоконда не совсем здорова, что у нее, как говорят французы, la petite mine - кислое лицо. Результаты медицинского обследования двумя крупнейшими лионскими медиками-реставраторами показали, что красавица страдает частичным параличом лицевых мышц и ее знаменитая улыбка становится все более ассиметричной. Плечо и предплечье, повернутые к зрителю, так же частично парализованы. Леонардо затратил на этот загадочный портрет три года, почти 10 тысяч часов работы с лупой.

Витрины парижских книжных до сих пор украшены тяжелыми, in folio, альбомами репродукций Сальвадора Дали. Текстами самого художника, а так же бесчисленными исследованиями творчества Дали. Самое последнее и бросающееся в глаза, называется: "Рогоносец старого нового искусства". Сразу же вспоминается эпизод открытия мемориальной доски на отцовском доме в Фигаресе в 61 году в присутствии самого художника. Кто-то выкрикнул из толпы:

- Кретин!

Дали, повернувшись к мэру, сказал, указывая на крикуна:

- Нужно их беречь, их осталось совсем мало...

О Дали сказано все, все написано, все напечатано. Одну из биографий художника, Карлоса Рохаса, предваряют три эпиграфа: Карлтон Лейк: "Вся личность Дали - мифоманская". Сальвадор Дали: "Меня интересует только магия". Марсель Брион: "Кажется, Ариосто, а может быть, Кальдерон сказал, что самый великий волшебник тот, кто сумеет заворожить самого себя".

Действительно ли Дали околдовал самого себя? Не был ли он просто актером, никогда не сошедшим со сцены? Одним из тех великолепных вампиров, которые без публики, без обожателей, без зрителей, исчезали, как проколотые одиночеством воздушные шары?

Драма Дали не только в раздвоении, не только в постоянном "я не знаю, кто я", не только в напористом поиске чужой оболочки - умершего брата, Гала, Лорки, но и в том, что его талант, который в 16 веке мог бы быть равен художникам эпохи Ренессанса, рано, но навсегда, перешел в литературу. Живопись Дали - литература, и как таковая и воспринимается. Сюрреалистическая литература, выраженная средствами живописи.

Столетие со дня рождения Дали Франция отмечала так, как если бы он был французом. Хотя Дали и писал: "Я благодарен Богу за то, что я - испанец, и за то, что я - Сальвадор Дали".

Он сидит на авансцене за столом, карандаш в руке, открытая тетрадка.

Сцена утопает во мраке, и лишь одна единственная лампа освещает его лицо. Театр называется "Мадлен", на сцене актер, известный всему миру, Жан-Луи Трентиньян, где-то за ним - в темноте - аккордеонист и рядом - виолончелист. Втроем они исполняют стихи Вильгельма Альберта Владимира Александра Аполлинария Костровицкого, сокращенного префектурой полиции до Гийома Аполлинера:

Жан-Луи Трентиньян читает стихи Аполлинера не для того, чтобы забыть о смерти дочери, Марии в Вильнюсе 1 августа прошлого года. Он читает стихи Аполлинера не для того, чтобы занять себя работой, отвлечься. Он читает "Песнь несчастного в любви", потому что он - несчастен в любви, потому что его дочь, Мари, была его любовью.

Лео Ферре был итальянских кровей. Черт его дернул влюбиться в музыку! Он мог бы жить припеваючи; его отец был директором обслуживающего персонала SMB! Вы не знаете, что такое SMB? Вы никогда не ступали на Скалу? Скалой у нас называется княжество Монако и Монте-Карло, а SMB это "Общество морских ванн" - название, родившееся в начале прошлого века, общество которому принадлежит в Монако почти все, включая между прочим - КАЗИНО! Само собой, Ферре-старший, Жозеф, никогда, то есть до конца дней своих, не согласился с тем, что сын его сочиняет музыку и (о, ужас!) поет.

- Музыка, - говорил он хриплым басом, - не кормит:

Он был не прав, Жозеф Ферре, он был старомоден! Музыка кормила, и как! Взглянуть только на Трене, на Пиаф, на Шевалье, я не говорю уже о всяких Битлз: Даже сам принц Райнер не был согласен со стариной Жозефом - он лично, десятилетия спустя, приехал в гости к Лео Ферре, в его крошечную квартирку, в парижском пригороде за Триумфальной Аркой, а потом устроил поэту и музыканту грандиозный концерт с фейерверком на родине, на этой самой Скале:

Поэты всегда умирают слишком рано, даже если они умирают в 77 лет. Лео Ферре скончался на родине родителей, в Италии, в любимой Тоскане, в Castellina in Chianti, где у него был собственный дом. Во Франции его любили все; вот почему в уходящем году отмечали его кончину, как ее отмечают практически каждый год.

Песня, которую он не считал своей лучшей, но которую лучшей считают все, кто его любят, - останется навсегда. Хотя бы потому, что она имеет отношение к "всегда", она написана о времени:

Со временем, вместе со временем,
Все проходит, все уходит,
Мы забывает лица, мы забываем голоса:
Когда сердце перестает биться,
Бесполезно пытаться сделать хотя бы два шага:
Лучше согласиться, проще согласиться:
Со временем, вместе со временем,
Все проходит, все уходит,
И та, которую ты обожал и искал под дождем,
Опознанная по одному лишь взгляду,
Между пузырей слов, меж строк и под гримом,
Толстым гримом клятвы -
И она пройдет вместе с ночью,
Вместе с вянущим временем,
Вместе с временем, которое увядает...


Иван Толстой: В 2004-м на экраны немецких кинотеатров вышел фильм "Закат". Продюсер Бернтд Айхенгер и режиссер Оливер Хиршбигель показывают последние 12 бункерных дней жизни Гитлера. Роль фюрера исполняет актер Бруно Ганц. Основой картины послужил труд известного немецкого историка Иохима Феста "Крушение". В качестве документов были также использованы опубликованные два года назад дневники личной секретарши Гитлера, а также показания многих очевидцев последних дней фюрера. Мнения о фильме резко разошлись. Дискуссия сосредоточилась, главным образом, на вопросе, нужен ли вообще такой фильм 60 лет спустя после краха Третьего рейха, и если да, то каким нужно представить Адольфа Гитлера. Что, если человеческие черты, которых он не был лишен, неправильно будут истолкованы молодым поколением? Рассказывает наш мюнхенский корреспондент Александр Маннхайм.

Александр Маннхайм: Дискуссии разгорелись не только на страницах печати, но также и на вебсайтах интернета. Немного забегая вперед, хочу сказать, что в нашей передаче участвует также известный немецкий кинорежиссер Ханс-Юрген Зиберберг. А выбрал я его в качестве собеседника не случайно. Дело в том, что почти 30 лет назад он тоже снял фильм о Гитлере, причем с тем же продюсером, тогда еще начинающим, Бернардом Айхингером, автором нынешнего фильма о крушении Третьего рейха.

Но сначала послушаем реакцию на этот фильм ветерана Второй мировой войны господина Петче:

Петче: Мне было бы интересно узнать, есть ли среди рассуждающих об этом фильме, хоть один человек, который пережил всю войну, как я - от первого до последнего дня. От напоминания об этой войне - меня тошнит. После пяти лет, проведенных в плену в России, вернувшись в Германию, я должен был забыть прошлое, иначе я не смог бы жить дальше. Об этом дерьме я больше ничего не хочу слышать...

Александр Маннхайм: Высказывание ветерана войны определенным образом перекликается с мнением Карла Зульцера.

Карл Зульцер: Меня, как внешнего наблюдателя, удивляет, с каким ожесточением Германия смотрит в прошлое, а не в будущее.

Александр Маннхайм: Дискуссия о новом фильме про Гитлера возмущает Петера Лииссера, представляющего молодое поколение немцев:

Петер Лииссер: Гитлер на обложках всех газет и журналов. Поэтому меня совсем не удивляет, что 30% американцев уверены в том, что он по-прежнему является нашим канцлером.

Александр Маннхайм: Ему как бы вторит Петер Стойвесант.

Петр Стойвесант: Гитлер тут, Гитлер там, Гитлер повсюду. Я понимаю определенный интерес к Третьему рейху, но вся возня с этим психопатом заходит слишком далеко. То же самое касается беспристрастных репортажей этого фильма, как бы находящихся в морально нейтральном пространстве.

Александр Маннхайм: А вот мнение Ханса-Юргена Зиберберга. Ханс-Юрген Зиберберг: Я нахожу этот фильм очень интересным и считаю, что как грим, так и роль Бруно Ганца удивительно хороши. В свое время я не мог себе представить, как сделать фильм о последних днях фюрера в бункере, не вызвав у зрителя автоматически сострадания, с погибающим там жалким существом.

Я также удивлен, какую сильную реакцию у зрителя вызывает этот фильм. Я имею в виду, естественно, не очевидцев тех лет, а нынешнее поколение. Еще более интересно было бы узнать, что об этом думают совсем юные, которые в принципе о Гитлере ничего не знают.

Александр Маннхайм: Послушаем анонимное высказывание одного из участников дискуссии в интернете:

Диктор: В послевоенной истории Адольфа Гитлера демонизировали, и он потерял какие-либо человеческие черты. А ведь, по правде говоря, этот демон был использован как "козел отпущения" для алиби всем тем, кто напрямую или косвенно был замешан в преступлениях. Неужели можно всерьез поверить в то, что чокнутый австриец пришел в Германию и самовольно создал там варварский режим?

Но главный вопрос остается открытым - что делать, чтобы подобное не повторилось?

Александр Маннхайм: А вот что думает об этом фильме другой участник дискуссии в интернете Хайнер Праам.

Хайнер Праам: По-моему, тут речь идет исключительно о коммерции. Под предлогом осмысления истории решили заработать деньги. К тому же корректное изображение фигуры Гитлера невозможно, ибо никто не знает, что он думал в свои последние дни. Гитлер не вел дневника и поэтому невозможно заглянуть в его психику. Я сомневаюсь в аутентичности, показанных событий.

Александр Маннхайм: Ханс-Юрген Зиберберг отнюдь не разделяет это мнение.

Ханс-Юрген Зиберберг: Я думаю, что усиленный интерес к Гитлеру проявляется потому, что еще многое оставалось загадкой. Создатели этого фильма совершили весьма решительный шаг, раскрыв все последнее, невысказанное до сих пор. Зритель видит Гитлера, у которого больше нет загадок.

До сих пор было ощущение, что чего-то не хватает, ибо каждый пытался изобразить своего Гитлера (в том числе и я), подать свою версию Третьего рейха. В этом фильме все аутентично, в нем отсутствует какая-либо идеология. И, как бы это ни было больно, мы должны осознать, что он был таким же человеком, как и многие другие. Но именно это и вызывает тревожно-зловещее чувство.

Сибилле Мартини: Вместо того, чтобы делать из Гитлера героя фильма, следовало бы показать нынешние геноцид и моббинг в мире. Гитлеры еще находятся среди нас.

Том Келлер, ему 50 лет: Мой отец никогда по-настоящему об этом времени ничего не рассказывал, а "Гитлерюгенд" представлял как своего рода спортивную организацию. К сожалению, когда речь идет о нынешних проблемах Германии, время от времени от стариков еще можно услышать - "а при Гитлере этого не было". Когда усилятся наши социальные проблемы, то при таком суждении я не исключаю повторения в какой-то степени истории.

Александр Маннхайм: А теперь предоставим слово Йохену Биниковскому.

Йохен Биниковский: Я 1953-го года рождения и по стечению обстоятельств, в молодости, был подмастерьем у бывшего адъютанта Фюрера, Хайнца Линге. По его словам, Гитлер был душа-человек, правда, как говорит Хайнц Линге, с войной и с евреями, там что-то у него было не в порядке. А в остальном!

От старых тюфяков я понаслышался "героических дел", сколько советских танков они подбили, и, если бы не этот придурковатый австрийский ефрейтор, то глядишь "мы" бы войну выиграли. Поэтому я очень скептически отношусь к показаниям свидетелей тех лет.

Ульрих Охманн: Мы по-прежнему подходим к Гитлеру с внутренним желанием найти какие-то генетические или медицинские дефекты, чтобы за счет их списать всю катастрофу. Как хорошо было бы для нас, немцев, если бы можно было сказать: "Гитлер был не человеком, а инопланетянином. И вдруг мы видим, что он был вполне нормальным человеком. И задаемся вопросом: а что если такое может произойти с каждым из нас? Я рад этому фильму, хотя я сомневаюсь, что он как-то повлияет на прежние взгляды.

Роберт Грёневольд: Меня восхищает талантливая игра Бруно Ганца в роли Гитлера. Но, тем не менее, неприятный привкус остается от проходящего через весь фильм красной нитью лейтмотива: доверчивые немцы стали жертвами Гитлера, заведшего их в гибельную пропасть. Но чисто с исторической точки зрения - фильм весьма корректен.

Ханс-Юрген Зиберберг: История названия этого фильма немного жутковата и загадочна тем, что вторая часть его названия фактически опущена. Правильное и полное название фильма должно было бы звучать "Der Untergang des Abendlandes" т.е. "Закат Европы". В двадцатые годы прошлого столетия в Германии как раз была весьма популярна книга с таким же названием. Гитлер эту книгу очень не любил, ибо он хотел праздновать победу, а не развал Европы. И именно ему выпала роль могильщика не только Третьего рейха, но и Европы.

Голос Гитлера: Завтра меня проклянут миллионы, но иного судьба мне не уготовила.

Александр Маннхайм: Этой цитатой Гитлера из фильма " Der Untergang" я и закончу свой репортаж.

Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня Иван Киреевский. Его портрет в исполнении Бориса Парамонова.

Борис Парамонов: Иван Васильевич Киреевский (годы жизни 1806 - 1856) был одним из родоначальников славянофильства. Его деятельность, его сочинения, весь его облик особенно неоспоримо доказывают, что славянофильство, несмотря на свое название, давшее повод ко многим недоразумениям, отнюдь не было антизападным, антиевропейским направлением русской мысли. Журнал, одно время издававшийся Киреевским, назывался "Европеец". Славянофильство было направлением, разработкой, конкретизацией на русском примере мощного европейского культурного движения - романтизма. Романтизм на Западе был самокритикой европейской культуры, преодолением просветительского рационализма, то есть представления о том, что формы логического сознания исчерпывают содержание бытия и дают его адекватное объяснение.

Вот как писал об этом Киреевский в одном из своих текстов:

Диктор: "Логическое сознание ... схватывает предмет не вполне, уничтожает его действие на душу. Живя в этом разуме, мы живем на плане вместо того, чтобы жить в доме : Покуда мысль ясна для разума или доступна слову, она еще бессильна действовать на душу и волю. Когда же она разовьется до невыразимости, тогда только пришла в зрелость. Это невыразимое, проглядывая сквозь выражение, дает силу поэзии, музыке и прочему".

Борис Парамонов: Это ясная формулировка той особенности романтического мировоззрения, которая делает его построением эстетическим, ориентированным на художественное творчество. Философ романтизма Шеллинг, на которого столь охотно опирались славянофилы, говорил, что художественное построение есть модель бытия в его целостности, в единстве сознания и бессознательного. Искусство - органон, то есть метод, философии, коли она хочет быть целостным знанием, а не сухой логической схемой. Это направление европейской мысли отнюдь не прекратилось с Шеллингом и немецкими романтиками начала 19 века, эта линия продолжалась и позднее, к ней можно отнести Шопенгауэра, Ницще, Бергсона. Специфика славянофильства в том, что оно пыталось связать подобное, романтическое, мирочувствование, строй души - с Россией как преимущественной носительницей этого мирочувствования и строя души. В самой русской жизни, в ее "образованности", как говорил Киреевский, то есть в составе и структуре русской души, русского национального характера ("образованность" в его словаре означает именно структуру, внутреннее строение) - в самой русской жизни проявляется это целостное, сверхрациональное переживание бытия. Русские, писал Киреевский, "для постижения полноты истины ищут внутренней цельности разума". Европейские мыслители:

Диктор: ": напротив того, полагают, что достижение полной истины возможно и для разделившихся сил ума, самодвижно действующих. Одним чувством понимают они нравственное; другим - изящное; полезное - опять особым смыслом; истинное понимают они отвлеченным рассудком, - и ни одна способность не знает, что делает другая: центр духовного бытия ими не ищется".

Борис Парамонов: Важно и то еще, продолжает Киреевский, что такая духовная установка создает и свои особенные формы общественного устроения. На Западе таковое организуется по логическим выверенным формальным основаниям, что приводит к легальному формализму и нравственному утилитаризму. В России же все отношения жизни носят

Диктор: "... характер более внутренней, чем внешней правды, предпочитая очевидность существенной справедливости - буквальному смыслу формы; святость предания - логическому выводу; нравственность требования - внешней пользе. Внутренняя справедливость брала в русском народе перевес над внешнею формальностью".

Борис Парамонов: Это явно идеализировнное описание России и русскости: желаемое выдается за действительное. Критики славянофильства не раз говорили, что оно реальной Европе противопоставляет идеальную, идеализированную Россию. Один из критиков, М.О.Гершензон пошел дальше и, пожалуй, глубже, сказав, что ошибка именно Киреевского в том, что, правильно ориентировав сознание и нравственность на целостное, сверхразумное переживание бытия, Киреевский эту установку, эту заданность принял за реальность и за данность исключительно русской духовности. Эта ошибка, говорит Гершензон, и породила славянофильство как некую культурную партию, провозгласив общечеловеческую устремленность к высшей правде русской особенностью.

Дело, однако, даже глубже. Гершензона тоже критиковали, указывая на то, что он "раскрестил" Киреевского и славянофильство, не увидел в нем христианской специфики. Это очень интересная тема. По Киреевскому, целостная духовная установка как преимущество России объясняется тем, что Россия, в отличие от Европы, не знала античного культурного наследия и поэтому восприняла христианство в чистом, незамутненном рационалистическими искажениями виде. Тогда возникал вопрос: а почему в России на этой основе не возник тип культуры высший европейского? Киреевский не уходил от этого вопроса и не отрицал отсутствия в России этой высшей культуры - но объяснить это явление не смог, хотя и пытался.

Мы можем указать на ошибку Киреевского и славянофильства как такового более глубокую, чем увидел Гершензон, и связанную как раз с христианством. Славянофилы, и Киреевский в особенности, подошли к очень важной проблеме - и даже, в случае Киреевского, описали ее, - но не поняли того, что увидели. Это проблематичность христианства как культурного принципа. Сказать сильнее: антиномичность христианства и культуры. При таком понимании культуры - как целостного знания и переживания бытия, не озабоченного промежуточными степенями его объективации, эмпирикой жизни и прагматикой знания, - в культуре нельзя создать ничего, кроме художественных построений, ибо художество в его романтическом понимании есть моделирование бытийной целостности. Выдать Россию за воплощение сверхразумной полноты бытия - всё равно, что произведение искусства принять за действительность.

Славянофилы сделали из России такое произведение искусства, эстетически ее идеализировали. Тем самым они дали русский культурный проект как художественный, увидели именно эти могучие потенции русской духовности. Поэтому славянофильство можно считать теоретическим предвидением великой русской литературы, что особенно четко можно увидеть в процитированных словах Киреевского о невыразимости высшей истины иными способом, чем искусство. Это и был русский путь. Но художество тоже ведь частично, полнота бытия, в нем обретаемая, - иллюзорна. Рай предлагается считать достигнутым, коли идеализированный образ принимается за действительность. Так сказать, грехопадение отрицается - то, которое привело к необходимости жить и мыслить частично, эмпирически-конкретно, по-западному. Но только такая частичность и есть культура. Можно, конечно, считать саму культуру грехопадением бытия, первородным грехом человечества, изгнанием из рая. Рай, однако, может быть только потерянным; обретенным - никогда. Это условие человеческого существования. Славянофилы не хотели этого признать.

Иван Васильевич Киреевский был слишком благородным мыслителем и человеком, чтобы довольствоваться западной реальностью - большим европейцем, чем европейцы. А это в нем уже русское.

Иван Толстой: Драма чешского авангардиста. Адольф Гоффмейстер. Рассказ Нелли Павласковой.

Нелли Павласкова: В Праге, сразу в двух престижных галереях Старого города, проходит выставка работ выдающегося чешского художника, иллюстратора и писателя ХХ века Адольфа Гоффмейстера.

Он, как мало кто другой, олицетворял все взлеты и падения, все драмы европейского интеллектуала ХХ века. Гениальный карикатурист и иллюстратор, автор оригинальных цветных коллажей, остроумный писатель-путешественник, поэт, драматург, дипломат, друг многих выдающихся личностей века, он связал свою жизнь с утопическими идеями коммунизма и заплатил за глубокое разочарование - жизнью.

В 1920 году, восемнадцатилетним юношей, Гоффмейстер стал одним из основателей чешского авангардного объединения художников и писателей "Деветсил". На первой своей выставке в 22 года он продемонстрировал свои первые картины в духе примитивизма и Руссо. В середине двадцатых годов Гоффмейстер писал портреты и дружеские шаржи на знаменитых людей своего времени. Эти портреты выполнены в неподражаемой манере, в них точно схвачены характерные физиономические и психологические черты президента Масарика, Карела Чапека, Джеймса Джойса, Бернарда Шоу, Пикассо, Макса Эрнста, Честертона. В тридцатые годы Гоффмейстер путешествовал по США и написал об этом книгу "Американские качели", а о своих поездках в СССР книгу "Поверх пятилетки".

На нынешней выставке в Праге предствалены портреты Горького, Пастернака, Маяковского, Бухарина, Эренбурга, с этими людьми художник был хорошо знаком, и об этом я побеседовала с его сыном Мартином Гоффмейстером, владельцем известного пражского отеля "Гоффмейстер", зачисленного в разряд мировых "художественных отелей- галерей". Стены всех залов увешаны работами отца.

Мартин Гоффмейстер: Отец был участником движения авангарда, естественно, с левой ориентацией. Российское послереволюционное искусство с самого начала было принято чехословацкими левыми художниками с распростертыми объятиями. Одним из первых россиян в Праге появился Владимир Маяковский. Отец показывал ему Прагу, привез его к себе домой, и у нас сохранились фотографии Маяковского с отцом на нашем балконе в доме на Спаленой улице. Маяковский тогда читал свои стихи в "Освобожденном театре", с которым отец был тесно связан. В шутку он сказал отцу, что когда у того будет выставка в Париже (а в это невозможно было поверить), то он приедет и откроет ее. Прошло два года, и у отца, действительно, состоялась выставка в Париже, он пригласил на нее много выдающихся деятелей, в том числе и Маяковского. За час до ее открытия отец метался по залам, как лев, и умирал от страха, что никто не придет. Ну, а потом начали постепенно приходить известные художники-авангардисты, пришел Луи Арагон, и вдруг послышались тяжелые шаги какого-то крупного человека - по лестнице спускался Маяковский с бутылкой виски в руке. Он действительно произнес речь и открыл выставку. Это была их последняя встреча, потому что Маяковский вскоре застрелился.

До войны отец несколько раз посетил Советский Союз. В своих рассказах и статьях он описал, как принимал участие в Харьковском съезде советских писателей в 32 году, там он писал портреты Бухарина, Пастернака, Горького, Эренбурга, которого изобразил еще в двадцатом году сидящим за столиком кафе "Ротонда" в Париже.

Нелли Павласкова: Но с Эренбургом у вашего отца произошел известный конфликт в 32 году. Тогда Адольф Гоффмейстер устроил в Праге международную выставку сюрреализма, а Эренбург напал на выставку и раскритиковал это направление:

Мартин Гоффмейстер: Время тогда было очень эмоциональным. Молодые художники готовы были обнажать шпаги по каждому поводу и спорить, что есть модерн и по какому пути пойдет модернизм; художественные споры были делом совершенно обыденным. Эренбурга отец знал еще по Парижу и потом много раз с ним встречался. Он иллюстрировал его книги, написал киносценарий по его "Трубкам", и этот фильм был поставлен у нас режиссером Войтехом Ясным. Приезжая в Прагу, Эренбург всегда приходил к нам в гости, а я с родителями был у него в гостях в Москве в 63 году. Мне было тогда 15 лет, и я хорошо помню его квартиру с прекрасными картинами Пикассо и Шагала, особенно мне запомнился мольберт, на котором стоял автопортрет Марка Шагала. Дружба отца с Эренбургом продолжалась вплоть до его смерти, Эренбург умер раньше, чем мой отец.

Нелли Павласкова: Скажите, Мартин, вот ваш отец был знаком с Бухариным, с Бабелем, как он реагировал на сталинские процессы тридцатых годов, на то, что его друзья и знакомые, которыми он восхищался, погибали, исчезали, стрелялись:

Мартин Гоффмейстер: Он ничего не говорил. То трагическое для России время совпадало с антифашистской борьбой прогрессивных художников Запада. Отец был одним из организаторов антифашистских выступлений, он организовал Международную выставку карикатур на Гитлера и его камарилью, из-за этого ему пришлось покинуть Чехословакию накануне гитлеровского вторжения. В его душе разыгрывался конфликт с самим собой: надо было сделать выбор, или осудить СССР, или стать на его сторону, и он стал на сторону Советского Союза, ему казалось, что Сталин борется с гитлеризмом. Поэтому отец закрывал глаза на то, что происходило в Советском Союзе в 37-38 годах, да и раньше, и хотел верить, что Советский Союз - спаситель мира от нацизма.

Нелли Павласкова: В 38 году Адольф Гоффмейстер эмигрировал во Францию, но там вместе с другими левыми интеллектуалами из Восточной Европы был арестован и брошен в тюрьму правительством Даладье, еще к тому времени кокетничающим с Гитлером. Из тюрьмы он был освобожден после волны американских протестов, уехал в США, и там статьями, карикатурами, плакатами, работой в театре и на радио боролся за победу. Вернувшись после войны в Чехословакию, он много путешествовал, выставлял свои работы, храня непоколебимую верность модернизму. Стал Послом Чехословакии во Франции и, вызвав сенсацию, посетил в парижской тюрьме свою одиночную камеру. Это будет не последний поворот в его жизни. Рассказывает сын художника Мартин Гоффмейстер.

Мартин Гоффмейстер: Приехав в Москву в 63 году, отец уже там никого не нашел из старых друзей. Все, кроме Эренбурга, умерли или были уничтожены. Но он познакомился с новой сменой - с Рождественским, Евтушенко, Вознесенским, побывал у Ахматовой. Это было время накануне печально знаменитой речи Хрущева в Манеже, после нее все опять перевернулось. Мы приехали тогда на открытие официальной выставки отца - портреты, коллажи, иллюстрации - он был Председателем Союза художников Чехословакии, и поэтому выставку открывала министр культуры Фурцева. Отец был официальным гостем, но его, как всегда, больше всего интересовала неофициальная культура, и он смотрел работы неизвестных художников, они повели нас на концерт рок-н-ролловой группы в кафе "Молодежное", там стояла огромная очередь, и нас протащил в кафе без очереди Назым Хикмет, живший тогда в Москве.

Однажды отец провел отпуск в Сочи и в Абхазии, и там начал делать новый вид коллажей, соединяя свои пейзажи с газетными вырезками из абхазских газет. Так возник новый оригинальный стиль, который он назвал "типографическим пейзажем". Луи Арагон написал об этих его коллажах большую статью. Отец утверждал, что алфавит народа отвечает по форме его пейзажу.

Нелли Павласкова: Все кончилось в августе 68 года. Погибла вызвавшая к жизни новую надежду на "социализм с человеческим лицом" Пражская весна. Говорит Мартин Гоффмейстер.

Мартин Гоффмейстер: 21 августа 68 года стало для отца началом конца его жизни, потому что от такого удара он уже не мог опомниться, и последние пять лет его жизни были угасанием. Он винил себя за то, что принимал участие в распространении недопустимой идеологии. Отец занял после советской оккупации бескомпромиссную позицию, отказался от сотрудничества с режимом Гусака. Его выгнали из всех творческих организаций, запретили поездки за границу, запретили выставки, публикации. Последние годы жизни он много рисовал и устроил дома подпольную выставку своих новых работ. Тогда ему было разрешено приглашать в гости не более 25 человек. И вот к нам домой ходили на выставку группы по 25 человек - писатели, художники, его друзья и поклонники. Через десять дней после этой подпольной выставки Адольф Гоффмейстер умер.

Иван Толстой: Главная художественная выставка Италии 2004 года. От Джотто до Малевича.

Михаил Талалай: Гигантская выставка "Италия-Россия", имеет подзаголовок "От Джотто до Малевича. Взаимное восхищение". Через 5 месяцев она приедет в Россию и, возможно, подзаголовок будет переведен как-то иначе. Но содержание выставки будет прежним. Это диалог, перекличка двух культур, пусть и далеких, но испытывающих издавна взаимную тягу, очарование, восхищение. Римская экспозиция, конечно, останется надолго в памяти у итальянцев и, надеюсь, в будущем, и у россиян. Ибо, впервые, перед нами сопоставление русского и итальянского искусства происходит на самых первоклассных подлинниках. Помимо Джотто и Малевича, этих двух крайних точек, перед нами Рублев, Крамской, Репин, Кандинский, Шагал, Татлин с русской стороны. А с итальянской это Ботичелли, Леонардо, Тициан, Де Кирико. Надо сказать, что в первых залах, в средневековых, Россия явно лидирует. Джотто и Дуче де Бовенсения проигрывают, по сравнению с Рублевым и нашими анонимными иконописцами. Затем, с 15 века, с эпохи Кватроченто, итальянцы делают фантастический прорыв, тут уж за ними ни одна нация не угналась, с тем, чтобы в 19-20-х веках им не пришлось уйти на европейскую обочину, скажем так, и наши реалисты, тот же Репин или русский авангард, а среди них и Пиросмани, Гончарова, Чурленис, это, действительно, нечто очень и очень передовое. Я, впрочем, был рад, что увидел бронзовую статую итальянского футуриста начала ХХ века Боччони. Дело в том, что ее поместили на новую монету достоинством в 20 итальянских евроцентов. Если на других итальянских евромонетах знаменитые памятники античности и ренессанса - Колизей, Капитолийский холм, "Весна" Ботичелли, профиль Данте - то 20 итальянских центов оставались загадкой и для меня, и для рядовых итальянцев. Почему этот малоизвестный футурист Боччони попал на эту распространенную монету, так мне и не стало ясно, но, по крайней мере, я увидел в Риме подлинник. На открытии выставки 1 октября, в пятницу, пришли соответствующие министры иностранных дел и культур. Патронаж над выставкой объявили президенты обеих стран. Для экспозиции отвели бывший папский конюшенный двор, стоящий на одном из семи римских холмов - на Квиринальском. Всего перед нами представлено 190 великолепных шедевров, застрахованных на общую сумму 750 миллионов евро. Всего подготовка выставки и ее осуществление обошлись в два с половиной миллиона евро. Конечно, гигантская реклама. Афиша выставки даже попала на автобусные билеты римского городского транспорта. Главным художественным учреждением с русской стороны выступил Музей Пушкина. Но участвовало и много других музеев - Эрмитаж, Русский музей. Малевича привезли из Екатеринбурга. Русские участники открытия, которых было много на церемонии, несколько удивились афише. Лик Мадонны, написанный Джотто, пересекается лучами с картиной Малевича. В самом деле, название выставки "От Джотто до Малевича", но, пожалуй, это было сделано слишком прямолинейно. Да и деву Марию перечеркивать негоже. Надеюсь, что в русском варианте, в афише будет больше вкуса. Иначе это взаимное восхищение будет несколько подпорчено.

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG