9 июня Верховный суд России отменил по кассационному представлению прокуратуры оправдательный приговор физику Валентину Данилову. Данилов, бывший директор тепло-физического центра технического Госуниверситета в Красноярске, обвинялся в государственной измене - шпионаже в пользу Китая. 27 декабря прошлого года суд присяжных признал его невиновным. На основании вердикта присяжных Красноярский краевой суд вынес оправдательный приговор, который и отменен ныне с направлением дела Данилова в тот же краевой Красноярский суд на новое рассмотрение. Впереди, соответственно, и новый суд присяжных. Как это толковать? Общероссийское общественное движение "За права человека" отмечает в своем заявлении: "Отмена оправдательного вердикта физику Валентину Владимировичу Данилову - позор российского правосудия". И далее: "Страна на глазах погружается в атмосферу политических репрессий". Исполнительный директор движения "За права человека" Лев Пономарев участвует в сегодняшней передаче. С ним в нашей московской студии: заслуженный юрист России, бывший судья, профессор Сергей Пашин; из Парижа по телефону участвует юрист, писатель, публицист Аркадий Ваксберг.
Лев Александрович Пономарев, вы пишете, что Верховный суд России, отменяя оправдательный вердикт присяжных по делу Данилова, принял беспрецедентное решение. Но ведь на самом деле отменяется более четверти всех оправдательных вердиктов присяжных. Вот это выглядит беспрецедентно само по себе. Мой вопрос: в чем же в этой беспрецедентности, общей беспрецедентности беспрецедентность частная, по вашему мнению, в деле Данилова?
Лев Пономарев: Принимая наше заявление, мы, конечно, может быть, были в плену наших представлений о суде над Даниловым, мы знаем этот процесс, мы знаем атмосферу в Красноярске, мы знаем, в чем обвиняется физик Данилов. Я, несмотря на мрачные представления о политической ситуации в стране, мои личные мрачные представления, все-таки был уверен в том, что решение суда присяжных выдержит испытание Верховным судом. Оно было скорее для меня неожиданным и выразилось в этом выражении "беспрецедентное". Почему я так думал? Потому что я знал суть этого процесса. Само обвинение Данилову было абсолютно искусственным, оно было предметом творчества местных фээсбешников и настолько было прозрачно! Потому что Данилов участвовал в реализации технического договора, который подписал Государственный университет местный. И поэтому фактически он был нанятым служащим, который выполнял решение, уже принятое на государственном уровне. Более того, он обвиняется в том, что в рамках технического задания он подсказывал китайцам, заказчикам этого технического проекта, подсказывал, как надо сформулировать на предварительном этапе подписание договора, как надо сформулировать вопросы для этого технического задания. Это абсолютно нормальная практика в любой работе заказчика и исполнителя. И так как сама идея заключения договора между техническим университетом и китайцами проходила экспертизу ФСБ, то он участвовал в совершенно легальной деятельности. Поэтому мы поздравляли в свое время Данилова, когда суд присяжных встал на его сторону, и были абсолютно уверены в том, что Верховный суд не сумеет отменить решение Красноярского суда.
Лев Ройтман: То есть вы были уверены, как я понимаю, в том, что Верховный суд не станет отменять оправдательный вердикт присяжных, в частности. Верховный суд в данном случае пошел чисто процессуальным путем, были выявлены определенные процессуальные нарушения, которые и изложены в определении судебной коллегии. Но прежде, чем я поставлю вопрос перед профессиональными юристами, участвующими в нашей передаче, хочу для точности сослаться на Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации. Суды присяжных в постсоветской России - дело, действительно, новое. И говорится в 385 статье УПК, "Отмена оправдательного приговора" судов присяжных, буквально следующее: такой приговор может быть отменен "лишь при наличии таких нарушений Уголовно-процессуального закона, которые ограничили право прокурора, потерпевшего или его представителя на представление доказательств, либо повлияли на содержание поставленных перед присяжными заседателями вопросов и ответов на них". То есть фактически присяжные сами практически ничего нарушить не могут. И с этой точки зрения, быть может, действительно выглядит весьма беспрецедентным такой гигантский процент отмены оправдательных вердиктов, оправдательных приговоров на основании оправдательных вердиктов? Вопрос Сергею Анатольевичу Пашину. Я дополню, Сергей Анатольевич, вы профессор Московского Института экономики, политики и права. С вашей точки зрения, что происходит с судами присяжных фактически на этой фазе становления?
Сергей Пашин: Я считаю, что суды присяжных ассимилируются системой. И этот демократический институт умело превращается Верховным судом в собственную противоположность. Верховный суд, например, запрещает подсудимым говорить о пытках. Верховный суд в обход закона начинает предъявлять к судам присяжных требования, которых в законе нет. Передо мной кассационное определение Верховного суда по делу Данилова. Верховный суд отменяет оправдательный приговор, ссылаясь на нарушения Уголовно-процессуального закона, которые только могли повлиять на постановление законного приговора. А по той статье УПК, которую вы только что цитировали, надо доказать, что действительно повлияли, эти нарушения. Никаких доказательств такого рода в кассационном определении не приводится. То, что защитник в Красноярске на процессе периодически говорил о законности тех или иных полученных доказательств, не допущенных судом, не является исследованием этих доказательств. Исследование доказательств ведет суд, а не сторона защиты. Красноярский судья прервал защитника и этим самым выполнил свою миссию. То, что присяжные были обмануты защитником, ниоткуда не следует. Таким образом, я полагаю, что суд присяжных сейчас - это объект манипуляций и объект пожирания довольно жесткой, хитрой и беспринципной системой.
Лев Ройтман: Спасибо, Сергей Анатольевич. Следует сказать, и о тех вердиктах присяжных, которые пока, во всяком случае, остаются в силе. Мы ведь не знаем, что может случиться с вердиктом присяжных, который был вынесен в Ростове по делу Ульмана. Капитан Эдуард Ульман и три других участника спецназовской группы, которые расстреляли шесть безоружных чеченцев, были оправданы присяжными в Ростове. Но в связи с этим вердиктом Анна Политковская, например, недавно писала в "Новой газете", что "вердикт ростовских присяжных - это, по сути, индульгенция эскадронам смерти, действующим в Чечне. Самосуд стал выше закона. По суду". Имеется в виду по суду присяжных. Таким образом, суды присяжных подвергаются критике со всех сторон, поскольку они, действительно, непредсказуемы. И это очень любопытное свойство этих судов. Скажем, в Соединенных Штатах после оправдания вердиктом присяжных О.Джей.Симпсона также много говорили о непредсказуемости суда присяжных. Аркадий Иосифович Ваксберг, вот такой непредсказуемый, хороший или плохой судебный инструмент, с вашей точки зрения, сегодняшней российской политике, сегодняшнему российскому обществу с его политической структурой приемлем, угоден ли, ко двору ли?
Аркадий Ваксберг: Мы видим, и об этом уже говорил частично Сергей Анатольевич, что властвующая элита, приспособившись и на этом участке к новым условиям существования, прибирает к рукам и институт присяжных. В этом нет ничего странного, поскольку все более очевидная тенденция к авторитарному реваншу в любом своем проявлении происходит в рамках формальной демократии, которой, как оказалось, можно манипулировать ничуть не менее эффективно, чем пресловутой демократией социалистической. Я думаю, надо выйти нам в разговоре и за рамки дела Данилова, и даже за рамки проблемы отмены вердиктов судов присяжных. Потому что, мне думается, что мы видим сейчас как манипулируют, умело приспособившись к новым обстоятельствам, этим демократическим институтом. Во-первых, манипуляция идет по линии подбора приемлемых присяжных, которые подвергаются и предварительной обработке, и должной промывке мозгов во время процесса. Практика показывает, что вроде бы лотерейный, то есть исключающий вмешательства извне характер подбора присяжных этому не помеха, было бы сильное желание и должное умение. И есть еще вторая линия, по которой идет манипулирование - это овладение искусством ловких формулировок тех вопросов, которые ставятся перед присяжными. Мне кажется, на первом этапе существования суда присяжных, когда председательствующие по делам, так называемые коронные судьи, то есть профессиональные юристы еще не освоили эту привычную технологию, число оправдательных приговоров было достаточно велико, их процент был высоким. И присяжные, действительно, были свободны в своем выборе, не ощущая прямого или косвенного давления на себя. А теперь, когда манипуляторы к новой процессуальной технологии притерлись, приспособились, освоили механизм воздействия присяжных, я думаю, что процент нежеланных прокуратуре вердиктов будет уменьшаться. Возможность отмены вердикта присяжных судом высшей инстанции открывает не только лазейку для влияния на окончательный приговор по существу, но и позволяет при желании дискредитировать институт присяжных. Ведь в основном отмена, как вы уже говорили, происходит в связи с какими-то мнимыми или подлинными, чаще всего мнимыми нарушениями процессуального характера, а допустить какое-нибудь процессуальное нарушение и тем самым создать то, что юристы называют кассационным поводом, остается во власти профессионального судьи. Наверное, это один из простейших поводов добиться своего, если почему-либо не удалось подобрать карманных присяжных, не оказать на них влияния по ходу процесса. И возможность вертеть присяжными, их вердиктом в любую сторону дает противникам демократии еще один довод для глумления над несбывшимися мечтами о независимом и честном суде.
Лев Ройтман: Спасибо, Аркадий Иосифович. Лев Александрович Пономарев, полагаете ли вы, что государственная политика, в частности, политическая линия президента Путина, который обвинил не так давно в своем президентском послании правозащитные организации в том, что подчас они финансируются иностранными фондами, что, по сути дела, они инородное тело, сказывается ли на линии судебной? Суды-то все-таки - власть третья, а не та, которую представляет президент. Как реально, с вашей точки зрения, выглядит это все?
Лев Пономарев: Я думаю, чтобы ответить на этот вопрос, достаточно посмотреть на судьбу трех процессов, я имею в виду дело Ульмана, которого вы уже называли, и я бы добавил сюда Игоря Сутягина и Данилова. Это разные три случая, но везде мы видим предмет манипуляций и влияние общественной атмосферы, которая есть в стране. Возьмите дело Ульмана или дело Игоря Сутягина. Совершенно очевидно, что на исход решения суда присяжных не могла не влиять общественная атмосфера. Это мы видим как в том, так и в другом приговоре. И особенно это ярко видно в деле Ульмана, потому что Чечня, война в Чечне и там очевидно, абсолютно прозрачно. Там в убийстве невинных граждан участвовали военные, сам предмет преступления совершенно очевиден. Тем не менее, суд присяжных оправдывает Ульмана. Дело Игоря Сутягина: ученый, который не имел никакого доступа к государственной тайне, не только обвиняется в совершении преступления, но и на вопрос, достоин ли снисхождения молодой ученый, это совершенно отдельное обстоятельство, все говорят, что он недостоин. То есть здесь мы видим уже не просто ангажированное решение суда присяжных, а репрессивный механизм. Суд присяжных становится репрессивным механизмом. Здесь, конечно, влияние двух механизмов есть. С одной стороны, общественное мнение, которое уже в современной России настроено ксенофобски, на контакты ученых, тем более, если это ученый, который исследует стратегическую оборону, имеет контакты с западными учеными, здесь уже автоматически настроение рядового гражданина враждебное, что это нельзя. Во-вторых, там были еще манипуляции со вторым составом суда присяжных. То есть объединились два механизма. Интересно в этом смысле посмотреть на дело Данилова. Здесь ситуация другая. Дело в том, что Сибирь далека довольно от центральных средств массовой информации, и в Красноярске такая атмосфера, что работают довольно много независимых средств массовой информации и их влияние велико. Есть частные телевизионные каналы, которые достаточно объективно комментировали дело Данилова. Сам Данилов неоднократно выступал, что совершенно беспрецедентно, на частном канале, имел довольно большие эфиры. Так вот сторона обвинения в своей жалобе в Верховный суд отмечала влияние средств массовой информации на суд присяжных. Это было одним из поводов обращения в Верховный суд.
Лев Ройтман: Спасибо, Лев Александрович. Я хочу повторить, по сути дела, то, что уже сказал, что судами присяжных недовольны со всех сторон. Но вот любопытно: как раз адвокаты - адвокат, которая выступала по делу Данилова, адвокат Сутягина, они, несмотря на неудовлетворительные для них пока итоги судебных разбирательств, тем не менее, полностью за суд присяжных, да и не только они. Вопрос Сергею Анатольевичу Пашину: в российском Уголовно-процессуальном кодексе дается формула, фактически все же поддающаяся широкой интерпретации, позволяющая отмену оправдательных вердиктов присяжных. В Америке оправдательный вердикт почти неотменяем. С вашей точки зрения, быть может, это законодательный пробел, быть может, это недосмотр российского законодателя, забвение реальной ситуации в стране, того, что этот закон будет в России толковаться традиционно с той или иной политической компонентой? Что, с вашей точки зрения, можно сделать для того, чтобы суд присяжных от политики спасти?
Сергей Пашин: Я полагаю, что главным образом речь должна идти об образовании судей. Потому что, когда в 94 году начал работать суд присяжных в девяти регионах России, он стал работать не сразу, а только после того, как в Российской правовой академии более шестисот судей получили представление об этом институте, смогли поиграть в суд присяжных и понять не только букву закона, но и его дух. Поэтому, я думаю, образовательная компонента главная. Но надо менять, конечно, и практику Верховного суда. Сейчас практика отличается формализмом и политической ангажированностью. Сплошь и рядом Верховный суд не смотрит на закон или толкует его тенденциозно. Я должен заметить, что и в царской России правительствующий Сенат, хотя он был скован жесткими правилами, похожими на наши сегодняшние, все равно пытался отменять вердикты присяжных по содержательным основаниям, то есть влезал в сущность, а не только в форму. Я полагаю, нам надо перенять другой опыт - оправдательный вердикт присяжных должен быть неколебим. Наша конституция запрещает судить человека дважды, и эта норма, я думаю, должна быть истолкована правильно Конституционным судом.
Лев Ройтман: Спасибо, Сергей Александрович. Кстати, как и американская конституция запрещает судить дважды за одно и то же деяние. В Америке все же оправдательные вердикты держатся. Вердикты обвинительные, да, они могут являться и являются объектом пересмотра, как должно быть, очевидно, и в России. Уж лучше отпустить виновного, нежели покарать невиновного. И это библейское правило, думаю, не сегодняшним судам отменять. Аркадий Иосифович Ваксберг, я знаю, что вы, один из создателей жанра судебного очерка в советской журналистике, еще тогда мечтали о судах присяжных. Сбылась мечта?
Аркадий Ваксберг: Да, она сбылась в принципе. Но я никогда не забываю, что суд присяжных не есть некий автономный островок в обществе, нечто обособленное, не связанное с политическими переменами и прежде всего с господствующим правосознанием. И здесь я хотел бы поддержать Сергея Анатольевича, огромное значение в данном случае имеет правосознание самих профессиональных судей и степень их зависимости от властей. Телефонное право никуда не делось, оно трансформировалось и тоже приспособилось к новым условиям, к новой технике отправления правосудия. При всех издержках, какие мы сейчас видим, какие мы, наверное, будем видеть, надо всячески остерегаться дискредитации этого института, который при всех издержках является непременной составной частью демократического общества.
Лев Александрович Пономарев, вы пишете, что Верховный суд России, отменяя оправдательный вердикт присяжных по делу Данилова, принял беспрецедентное решение. Но ведь на самом деле отменяется более четверти всех оправдательных вердиктов присяжных. Вот это выглядит беспрецедентно само по себе. Мой вопрос: в чем же в этой беспрецедентности, общей беспрецедентности беспрецедентность частная, по вашему мнению, в деле Данилова?
Лев Пономарев: Принимая наше заявление, мы, конечно, может быть, были в плену наших представлений о суде над Даниловым, мы знаем этот процесс, мы знаем атмосферу в Красноярске, мы знаем, в чем обвиняется физик Данилов. Я, несмотря на мрачные представления о политической ситуации в стране, мои личные мрачные представления, все-таки был уверен в том, что решение суда присяжных выдержит испытание Верховным судом. Оно было скорее для меня неожиданным и выразилось в этом выражении "беспрецедентное". Почему я так думал? Потому что я знал суть этого процесса. Само обвинение Данилову было абсолютно искусственным, оно было предметом творчества местных фээсбешников и настолько было прозрачно! Потому что Данилов участвовал в реализации технического договора, который подписал Государственный университет местный. И поэтому фактически он был нанятым служащим, который выполнял решение, уже принятое на государственном уровне. Более того, он обвиняется в том, что в рамках технического задания он подсказывал китайцам, заказчикам этого технического проекта, подсказывал, как надо сформулировать на предварительном этапе подписание договора, как надо сформулировать вопросы для этого технического задания. Это абсолютно нормальная практика в любой работе заказчика и исполнителя. И так как сама идея заключения договора между техническим университетом и китайцами проходила экспертизу ФСБ, то он участвовал в совершенно легальной деятельности. Поэтому мы поздравляли в свое время Данилова, когда суд присяжных встал на его сторону, и были абсолютно уверены в том, что Верховный суд не сумеет отменить решение Красноярского суда.
Лев Ройтман: То есть вы были уверены, как я понимаю, в том, что Верховный суд не станет отменять оправдательный вердикт присяжных, в частности. Верховный суд в данном случае пошел чисто процессуальным путем, были выявлены определенные процессуальные нарушения, которые и изложены в определении судебной коллегии. Но прежде, чем я поставлю вопрос перед профессиональными юристами, участвующими в нашей передаче, хочу для точности сослаться на Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации. Суды присяжных в постсоветской России - дело, действительно, новое. И говорится в 385 статье УПК, "Отмена оправдательного приговора" судов присяжных, буквально следующее: такой приговор может быть отменен "лишь при наличии таких нарушений Уголовно-процессуального закона, которые ограничили право прокурора, потерпевшего или его представителя на представление доказательств, либо повлияли на содержание поставленных перед присяжными заседателями вопросов и ответов на них". То есть фактически присяжные сами практически ничего нарушить не могут. И с этой точки зрения, быть может, действительно выглядит весьма беспрецедентным такой гигантский процент отмены оправдательных вердиктов, оправдательных приговоров на основании оправдательных вердиктов? Вопрос Сергею Анатольевичу Пашину. Я дополню, Сергей Анатольевич, вы профессор Московского Института экономики, политики и права. С вашей точки зрения, что происходит с судами присяжных фактически на этой фазе становления?
Сергей Пашин: Я считаю, что суды присяжных ассимилируются системой. И этот демократический институт умело превращается Верховным судом в собственную противоположность. Верховный суд, например, запрещает подсудимым говорить о пытках. Верховный суд в обход закона начинает предъявлять к судам присяжных требования, которых в законе нет. Передо мной кассационное определение Верховного суда по делу Данилова. Верховный суд отменяет оправдательный приговор, ссылаясь на нарушения Уголовно-процессуального закона, которые только могли повлиять на постановление законного приговора. А по той статье УПК, которую вы только что цитировали, надо доказать, что действительно повлияли, эти нарушения. Никаких доказательств такого рода в кассационном определении не приводится. То, что защитник в Красноярске на процессе периодически говорил о законности тех или иных полученных доказательств, не допущенных судом, не является исследованием этих доказательств. Исследование доказательств ведет суд, а не сторона защиты. Красноярский судья прервал защитника и этим самым выполнил свою миссию. То, что присяжные были обмануты защитником, ниоткуда не следует. Таким образом, я полагаю, что суд присяжных сейчас - это объект манипуляций и объект пожирания довольно жесткой, хитрой и беспринципной системой.
Лев Ройтман: Спасибо, Сергей Анатольевич. Следует сказать, и о тех вердиктах присяжных, которые пока, во всяком случае, остаются в силе. Мы ведь не знаем, что может случиться с вердиктом присяжных, который был вынесен в Ростове по делу Ульмана. Капитан Эдуард Ульман и три других участника спецназовской группы, которые расстреляли шесть безоружных чеченцев, были оправданы присяжными в Ростове. Но в связи с этим вердиктом Анна Политковская, например, недавно писала в "Новой газете", что "вердикт ростовских присяжных - это, по сути, индульгенция эскадронам смерти, действующим в Чечне. Самосуд стал выше закона. По суду". Имеется в виду по суду присяжных. Таким образом, суды присяжных подвергаются критике со всех сторон, поскольку они, действительно, непредсказуемы. И это очень любопытное свойство этих судов. Скажем, в Соединенных Штатах после оправдания вердиктом присяжных О.Джей.Симпсона также много говорили о непредсказуемости суда присяжных. Аркадий Иосифович Ваксберг, вот такой непредсказуемый, хороший или плохой судебный инструмент, с вашей точки зрения, сегодняшней российской политике, сегодняшнему российскому обществу с его политической структурой приемлем, угоден ли, ко двору ли?
Аркадий Ваксберг: Мы видим, и об этом уже говорил частично Сергей Анатольевич, что властвующая элита, приспособившись и на этом участке к новым условиям существования, прибирает к рукам и институт присяжных. В этом нет ничего странного, поскольку все более очевидная тенденция к авторитарному реваншу в любом своем проявлении происходит в рамках формальной демократии, которой, как оказалось, можно манипулировать ничуть не менее эффективно, чем пресловутой демократией социалистической. Я думаю, надо выйти нам в разговоре и за рамки дела Данилова, и даже за рамки проблемы отмены вердиктов судов присяжных. Потому что, мне думается, что мы видим сейчас как манипулируют, умело приспособившись к новым обстоятельствам, этим демократическим институтом. Во-первых, манипуляция идет по линии подбора приемлемых присяжных, которые подвергаются и предварительной обработке, и должной промывке мозгов во время процесса. Практика показывает, что вроде бы лотерейный, то есть исключающий вмешательства извне характер подбора присяжных этому не помеха, было бы сильное желание и должное умение. И есть еще вторая линия, по которой идет манипулирование - это овладение искусством ловких формулировок тех вопросов, которые ставятся перед присяжными. Мне кажется, на первом этапе существования суда присяжных, когда председательствующие по делам, так называемые коронные судьи, то есть профессиональные юристы еще не освоили эту привычную технологию, число оправдательных приговоров было достаточно велико, их процент был высоким. И присяжные, действительно, были свободны в своем выборе, не ощущая прямого или косвенного давления на себя. А теперь, когда манипуляторы к новой процессуальной технологии притерлись, приспособились, освоили механизм воздействия присяжных, я думаю, что процент нежеланных прокуратуре вердиктов будет уменьшаться. Возможность отмены вердикта присяжных судом высшей инстанции открывает не только лазейку для влияния на окончательный приговор по существу, но и позволяет при желании дискредитировать институт присяжных. Ведь в основном отмена, как вы уже говорили, происходит в связи с какими-то мнимыми или подлинными, чаще всего мнимыми нарушениями процессуального характера, а допустить какое-нибудь процессуальное нарушение и тем самым создать то, что юристы называют кассационным поводом, остается во власти профессионального судьи. Наверное, это один из простейших поводов добиться своего, если почему-либо не удалось подобрать карманных присяжных, не оказать на них влияния по ходу процесса. И возможность вертеть присяжными, их вердиктом в любую сторону дает противникам демократии еще один довод для глумления над несбывшимися мечтами о независимом и честном суде.
Лев Ройтман: Спасибо, Аркадий Иосифович. Лев Александрович Пономарев, полагаете ли вы, что государственная политика, в частности, политическая линия президента Путина, который обвинил не так давно в своем президентском послании правозащитные организации в том, что подчас они финансируются иностранными фондами, что, по сути дела, они инородное тело, сказывается ли на линии судебной? Суды-то все-таки - власть третья, а не та, которую представляет президент. Как реально, с вашей точки зрения, выглядит это все?
Лев Пономарев: Я думаю, чтобы ответить на этот вопрос, достаточно посмотреть на судьбу трех процессов, я имею в виду дело Ульмана, которого вы уже называли, и я бы добавил сюда Игоря Сутягина и Данилова. Это разные три случая, но везде мы видим предмет манипуляций и влияние общественной атмосферы, которая есть в стране. Возьмите дело Ульмана или дело Игоря Сутягина. Совершенно очевидно, что на исход решения суда присяжных не могла не влиять общественная атмосфера. Это мы видим как в том, так и в другом приговоре. И особенно это ярко видно в деле Ульмана, потому что Чечня, война в Чечне и там очевидно, абсолютно прозрачно. Там в убийстве невинных граждан участвовали военные, сам предмет преступления совершенно очевиден. Тем не менее, суд присяжных оправдывает Ульмана. Дело Игоря Сутягина: ученый, который не имел никакого доступа к государственной тайне, не только обвиняется в совершении преступления, но и на вопрос, достоин ли снисхождения молодой ученый, это совершенно отдельное обстоятельство, все говорят, что он недостоин. То есть здесь мы видим уже не просто ангажированное решение суда присяжных, а репрессивный механизм. Суд присяжных становится репрессивным механизмом. Здесь, конечно, влияние двух механизмов есть. С одной стороны, общественное мнение, которое уже в современной России настроено ксенофобски, на контакты ученых, тем более, если это ученый, который исследует стратегическую оборону, имеет контакты с западными учеными, здесь уже автоматически настроение рядового гражданина враждебное, что это нельзя. Во-вторых, там были еще манипуляции со вторым составом суда присяжных. То есть объединились два механизма. Интересно в этом смысле посмотреть на дело Данилова. Здесь ситуация другая. Дело в том, что Сибирь далека довольно от центральных средств массовой информации, и в Красноярске такая атмосфера, что работают довольно много независимых средств массовой информации и их влияние велико. Есть частные телевизионные каналы, которые достаточно объективно комментировали дело Данилова. Сам Данилов неоднократно выступал, что совершенно беспрецедентно, на частном канале, имел довольно большие эфиры. Так вот сторона обвинения в своей жалобе в Верховный суд отмечала влияние средств массовой информации на суд присяжных. Это было одним из поводов обращения в Верховный суд.
Лев Ройтман: Спасибо, Лев Александрович. Я хочу повторить, по сути дела, то, что уже сказал, что судами присяжных недовольны со всех сторон. Но вот любопытно: как раз адвокаты - адвокат, которая выступала по делу Данилова, адвокат Сутягина, они, несмотря на неудовлетворительные для них пока итоги судебных разбирательств, тем не менее, полностью за суд присяжных, да и не только они. Вопрос Сергею Анатольевичу Пашину: в российском Уголовно-процессуальном кодексе дается формула, фактически все же поддающаяся широкой интерпретации, позволяющая отмену оправдательных вердиктов присяжных. В Америке оправдательный вердикт почти неотменяем. С вашей точки зрения, быть может, это законодательный пробел, быть может, это недосмотр российского законодателя, забвение реальной ситуации в стране, того, что этот закон будет в России толковаться традиционно с той или иной политической компонентой? Что, с вашей точки зрения, можно сделать для того, чтобы суд присяжных от политики спасти?
Сергей Пашин: Я полагаю, что главным образом речь должна идти об образовании судей. Потому что, когда в 94 году начал работать суд присяжных в девяти регионах России, он стал работать не сразу, а только после того, как в Российской правовой академии более шестисот судей получили представление об этом институте, смогли поиграть в суд присяжных и понять не только букву закона, но и его дух. Поэтому, я думаю, образовательная компонента главная. Но надо менять, конечно, и практику Верховного суда. Сейчас практика отличается формализмом и политической ангажированностью. Сплошь и рядом Верховный суд не смотрит на закон или толкует его тенденциозно. Я должен заметить, что и в царской России правительствующий Сенат, хотя он был скован жесткими правилами, похожими на наши сегодняшние, все равно пытался отменять вердикты присяжных по содержательным основаниям, то есть влезал в сущность, а не только в форму. Я полагаю, нам надо перенять другой опыт - оправдательный вердикт присяжных должен быть неколебим. Наша конституция запрещает судить человека дважды, и эта норма, я думаю, должна быть истолкована правильно Конституционным судом.
Лев Ройтман: Спасибо, Сергей Александрович. Кстати, как и американская конституция запрещает судить дважды за одно и то же деяние. В Америке все же оправдательные вердикты держатся. Вердикты обвинительные, да, они могут являться и являются объектом пересмотра, как должно быть, очевидно, и в России. Уж лучше отпустить виновного, нежели покарать невиновного. И это библейское правило, думаю, не сегодняшним судам отменять. Аркадий Иосифович Ваксберг, я знаю, что вы, один из создателей жанра судебного очерка в советской журналистике, еще тогда мечтали о судах присяжных. Сбылась мечта?
Аркадий Ваксберг: Да, она сбылась в принципе. Но я никогда не забываю, что суд присяжных не есть некий автономный островок в обществе, нечто обособленное, не связанное с политическими переменами и прежде всего с господствующим правосознанием. И здесь я хотел бы поддержать Сергея Анатольевича, огромное значение в данном случае имеет правосознание самих профессиональных судей и степень их зависимости от властей. Телефонное право никуда не делось, оно трансформировалось и тоже приспособилось к новым условиям, к новой технике отправления правосудия. При всех издержках, какие мы сейчас видим, какие мы, наверное, будем видеть, надо всячески остерегаться дискредитации этого института, который при всех издержках является непременной составной частью демократического общества.