Недавно, в феврале, газета Уолл-стрит Джорнэл поместила статью Карен Хаус о беседе с российским президентом. Статья как статья: много сейчас таких пишется, Путин вызывает всеобщий интерес, и со временем этот интерес не столько удовлетворяется, сколько возрастает. Но были в этой статье слова, которые в человеке русского опыта не могли не вызвать бурю эмоций. Слова такие:
Его стиль руководства определяют пять черт, самой очевидной из которых является интеллект. Это человек, который сумел освоиться со всеми мировыми проблемами, и, кроме того, он интеллектуал: Его интеллект не должен удивлять, поскольку он был одной из молодых звезд Комитета государственной безопасности (КГБ), который в его годы все еще привлекал самых лучших и самых умных в Советском Союзе.
Чтобы придти в себя от этих слов, нужно прежде всего вспомнить разницу языков: слова интеллектуал, интеллигентность в английском не совсем совпадают с русскими значениями этих слов, интеллигентный - интеллиджент - по-английски - прежде всего умный, толковый, сообразительный. Ну а о том, что значит это слово по-русски, можно написать не один трактат - хоть лингвистический, хоть исторический, хоть культурфилософский. Вспомним также, что английским словом интеллидженс называется британская разведка - знаменитая Интеллидженс Сервис. Вот это уже совсем близко к Путину, бывшему, как известно, работником именно внешней разведки - занятие, нынче, в эпоху кино, канонизированное в образах различных Джеймсов Бондов любой политической ориентации. Мы знаем к тому же, какой именно из этих бондов пленил школьника Володю Путина - актер Станислав Любшин, исполнявший роль советского разведчика в киносерии "Щит и меч".
С этой частью цитированных слов интеллигент советского опыта примириться более или менее может. Что его сбивает с ног и повергает в глубокий нокдаун, так это слова о самых лучших и умных, шедших в КГБ в послесталинские годы. Все, что знает такой интеллигент, все, чему он верит и поклоняется, за что, можно сказать, жизнь готов отдать, - не только морально его отталкивает от подобной мысли, но и представляется абсолютно неверным, какой-то злокачественной клюквой, свидетельством непроходимого невежества западных журналистов, пишущих об СССР и России.
Вот ходовое, типовое, расхожее мнение интеллигентного человека, выросшего в СССР, об этой организации - настолько общепринятое, что я даже автора этих слов называть не буду: под ними подпишется любой из упомянутой породы людей - советской гуманитарной интеллигенции:
В любой организации могут встретиться талантливые люди - только не в этой! Откуда? КГБ - слишком скомпрометированная и продолжающая себя компрометировать организация, чтобы в нее по доброй воле пошел мало-мальски одаренный или даже обыкновенно умный человек. Умный в гору не пойдет - умный гору обойдет, то есть предпочтет что угодно этой сомнительной, опасной и бессмысленной работе. Неудачливые инженеры, неудачливые врачи, неудачливые журналисты - вся эта организация должна состоять, по глубокому моему убеждению, из неудачников, а те, в свою очередь, должны остро завидовать бывшим своим однокурсникам и бывшим коллегам, которые осуществились в избранной ими профессии, а не в стороне от нее - и в какой стороне! Поэтому помимо полагающейся злобы - злоба личная, субъективная, страстная, ибо, как говорили евреи, "кол мум ра" - каждый калека зол.
Я понял - это организация калек, артель инвалидов, паноптикум монстров. Эй, кто здесь шестипалый - откликнись
Полагаю, что в этих словах больше морального негодования, чем фактической правды. А ведь моральное негодование скорее мешает видеть правду, нежели ее открывает. Ницше, философ, громадного ума человек, говорил не только, что фальшивые бумажки делать можно, - говорил также, что жизнь выше морали. Шире - во всяком случае. Недаром существует выражение - человек широкой морали.
С кем из КГБ имел дело советский интеллигент, когда его щупали за вымя? С шестерками. Посаженый, интеллигент выходил на другой уровень и сталкивался с функционерами на уровне следователей. Люди, имеющие соответствующий опыт, не раз говорили мне, что профессиональными приемами они вполне владели, и "расколоть" могли.
Когда началась гласность, мы увидели воочию несколько человек из высшего эшелона этой организации. Нужно признать, что Олег Калугин, не производя впечатления симпатяги-парня, впечатление жалкого неудачника тоже не производит.
Опыт, а также размышления убеждают, что человек - любой человек - может оказаться в какой угодно ситуации. И нельзя от каждого требовать, чтобы он нежелательную ситуацию непременно морально преодолел. Жизнь затягивает, рутина поглощает. На эту тему сделан замечательный фильм Луи Маля "Лакомб, Люсьен": как во время оккупации Франции простой парнишка оказался на службе во французском отделении гестапо. Мораль фильма, если уж непременно хочется морали: злодеев нет. Уточним: не так уж и много. Преступников больше, чем злодеев. Преступления совершают в основном люди обыкновенные. Человек может совершить преступление и понести заслуженное наказание за это, даже высшую меру, но не быть при этом злодеем. Расстреливайте или вешайте преступника, но не читайте морали. "Лакомб, Люсьен" - произведение чеховской проникновенности и силы.
А вспомним солженицынского Спиридона из "Круга первого" - вещи, как известно, глубоко документированной, - этакая вариация на тему Платона Каратаева. Однако те же документы говорят, что Спиридон, при всех своих литературно-национальных достоинствах, был еще и стукачом. Но у нас нет оснований сомневаться и в том, что написал Солженицын.
Все это говорилось к тому, чтобы уяснить одну мысль: не всякий человек, работавший в КГБ, непременно моральный или физический урод. Но ведь в статье Карен Хаус из Уолл-стрит Джорнэл другие слова много интереснее и на более сложные мысли способны навести: о том, что в последнее советское время в ГеБе шли самые лучшие и самые умные. Чего тут не понимает американка - и чего склонен не понимать советский интеллигент диссидентского склада?
Конечно, это слова неосторожные и как-то даже не по-американски категоричные: не уравновешенные, не сбалансированные. (Сбалансированность - главное требование американской журналистики). Конечно, так сказать нельзя: что КГБ был питомником и резервуаром российских умов. Это просто-напросто фактическая ошибка. Но почему такая ошибка вызывает желание не просто ее поправить, а непременно морально вознегодовать?
Негодование объясняется, прежде всего, знанием истории этой организации и всех ее деяний при Ленине и Сталине. Но вот вопрос: а вправе ли мы требовать такого знания от всех? Почему рядовой советский человек должен был верить Солженицыну, а не тому, что ему говорят по радио или пишут в газетах? Тем более, что слова Солженицына до него и не доходили. У интеллигентского негодования есть презумпция: нужно быть образованным и умным, да еще и антисоветчиком в придачу. Знать историю ВКП(б) не по краткому ее курсу, а по Авторханову хотя бы.
Вот этого и нельзя требовать от людей неинтеллигентных, которых при любом общественном строе подавляющее большинство. Такое требование будет чем-то вроде вменения коллективной вины.
Много лет назад на зеленогорском пляже услышал я за спиной разговор бабушки и внучки. Внучка, лет шести девочка, спрашивала бабушку о родных и близких: кто есть кто. "А дядя Коля кто?" - "А дядя Коля работает в органах",- сказала бабушка самым что ни на есть бытовым тоном, вне всякой эмфазы, мэттер оф фэкт, как говорят американцы. Внучка дальнейших расспросов про дядю Колю не делала: детскому воображению этого было достаточно, дети любят непонятные, не совсем обычные слова, имея способность ими на время удовлетворяться. Помню, я и тогда этим разговором не возмутился. Во-первых, это было то, что называется малые сии. Во-вторых, море, даже такое условное, как Финский залив: на этом фоне интеллигентская нелюбовь к этим самым органам была величиной, которой можно пренебречь. Все мы малые сии в этой проекции.
Вспоминается одна история времен гласности и перестройки. В героях прессы тогда ходил среди прочих студент-историк Дмитрий Юрасов. Парнишка вырос уже в послесталинское и даже послехрущевское время, так что ни о каких последствиях культа личности ни в школе, ни в институте не слышал. Но, листая различные энциклопедические словари, он обратил внимание на одно странное обстоятельство: непропорционально большое количество советских деятелей, умерших в конце тридцатых годов, в промежутке 37 - 39-й. Юрасов этим парадоксом заинтересовался и, пыль веков от хартий отряхнув, вскоре не только познал истину, но сделался главным экспертом по сталинским репрессиям, составил какой-то исчерпывающий каталог и стал советником перестроечного общества "Мемориал". Начальство еще не окончательно сориентировалось, и Юрасова за эту деятельность исключили из университета; но все-таки времена были уже новые, пресса устроила шум, и правда восторжествовала, так сказать.
Вопрос: если для познания этой правды надо прилагать немалые профессиональные усилия, овладеть определенной научной специальностью, то можно ли зеленогорскую бабушку винить за политическую неразвитость и незнание основных этапов строительства социализма в СССР?
А у Путина была точно такая же бабушка.
Тут, правда, мне могут возразить, сославшись на статью той же Карен Хаус в Уолл-стрит Джорнэл, где рассказывается, что мать Путина в младенчестве его крестила, а когда ему пришлось по делам поехать в Израиль, дала ему крестильный крестик, попросив освятить его у Гроба Господня, что он и сделал. По этому поводу у журналистки даже возник вопрос, не религиозен ли сам Путин, а он весьма дипломатично на него ответил, ничего определенного не сказав. Да если б и был религиозен - что из этого? Кое-кто думает, что религиозность делает человека лучше, но что она делает его умнее или образованнее, никто еще не говорил, даже Достоевский.
В чем, однако, бесспорная эффективность, результативность религии, прямое и несомненное влияние ее на человека? Она организует бытовой уклад, что очень немало. В этом смысле она выступает формой культуры, понимая культуру в американском смысле как образ и стиль жизни, бытовую повседневность. Как говорили в России - обрядовое благочестие. Сейчас в России это снова входит в быт, причем именно в интеллигентских кругах едва ли не преимущественно. А мода на христианское обращение, захватившая интеллигенцию в семидесятых годах, прошла. И это правильно, в нужном направлении идет. Сложившиеся формы быта чрезвычайно важны для социальной стабильности. И не только общественная польза здесь важна, но и поэзия присутствует. Вспомним, к примеру, "Лето Господне" Ивана Шмелева - куда как поэтично. Только нужно понять, что куличи и пасха для нынешних интеллигентов - то же самое, что Штирлиц для подростков того времени, тех же семидесятых, когда Володя Путин обдумывал, делать жизнь с кого. Это был тот же быт, плоть бытия для громадного большинства.
Быт важнее догмы, метафизики и мистики. В нашем случае это означает, что можно быть против большевиков, но не стоит собирать проклятья на фильм "Неуловимые мстители". Там же не красные - белые, а казаки - разбойники. Быт нейтрален, и это нейтральное поле нужно постоянно расширять.
Бердяев писал о Розанове в автобиографии "Самопознание":
Розанов был врагом не церкви, а самого Христа, который заворожил мир красотой смерти. В церкви ему многое нравилось. В церкви было много плоти, много плотской теплоты. Он говорил, что восковую свечечку предпочитает Богу: свечечка конкретно-чувственна, Бог же отвлеченен. Он себя чувствовал хорошо, когда у него за ужином сидело несколько священников, когда на столе была огромная традиционная рыба. Без духовных лиц, которые ничего не понимали в его проблематике, ему было скучно. Розанов подтверждал, что в церкви было не не достаточно, а слишком много плоти. Его это радовало, меня же это отталкивало.
В этом противостоянии позиция Розанова кажется много предпочтительней. Церковный календарь понятней христианской метафизики. Рыба хороша в прямом своем смысле, а не в метафорическом, не в качестве известного христианского символа.
Герцен говорил: истину нельзя пускать на голоса, прав Галилей, а не большинство. Это несомненно в отношении естественнонаучных положений, но можно ли применять сие в отношении общественной жизни? Там важнее всего именно большинство, масса - и не обязательно в смысле демократических институций, а в качестве объекта и одновременно субъекта социальности. Это то, с чем нужно считаться в первую очередь, это альфа и омега, все остальное - туман и мечты, как сказал бы Чехов. В социальной жизни почти всегда нужно по одежке протягивать ножки - а не по идеалу. Истина социальности - предрассудки масс скорее, чем знания интеллектуалов. Не считаясь с этим, садишься в лужу - как сели постсоветские либералы на печально знаменитой встрече "политического Нового года", когда в разгар веселья поступило сообщение, что Жириновский получил на парламентских выборах 24 процента голосов.
Это тогда доперестроечный еще прогрессист Юрий Карякин воскликнул: "Россия, ты сдурела!" Хорош демократ, негодующий о выборе народа.
Есть один оселок, лакмусовая бумажка, безошибочный критерий для суждения о передовой интеллигенции, о самой форме ее мироотношения, а не том или ином содержании очередного умственно-политического ее увлечения. Стоит подумать о западных левых, чтобы многое понять в сущности нынешних российских правых - как именуют сейчас в России либералов. Человеческая суть у них едина - при всем возможном расхождении в политической философии.
Я недавно прочитал мемуары Артура Миллера - по-русски, изданные в Москве в 98-м году. Когда они вышли в Америке на десять лет раньше, мне и в голову не пришло поинтересоваться ими. Я мало увлечен его творчеством, и к тому же до некоторой поры не считал западных левых достойными людьми. Это Достоевский нас научил тому, что левые - бесы. А я, как и Карякин, привык уважать Достоевского. Конечно, это было ошибкой - видеть в левых исключительно деструктивную силу, тотально их демонизировать. Но левые необходимы и, так сказать, оправданы, когда они занимаются конкретной социально-экономической борьбой: создают профсоюзы в Америке или ратуют за повышение заработной платы. "Копейку на рубль" завоевывают и полагают в этом истину, как старинные русские "экономисты", с которыми полемизировал молодой Ленин. Левые невозможны, когда они делаются доктринерами, идеалистами. При этом они могут быть самыми благородными людьми.
Вот Артур Миллер принадлежит к разряду таких благородных людей. Человек всячески достойный, и к числу его достоинств принадлежит прежде всего его идейная серьезность, его высокая духовность, моральная его чистота. Читая его мемуары, понимаешь, что он в сущности относится к типу людей религиозных. Ему Бог нужен, а не Мамона. Вот он описывает собрания американских коммунистов в сороковых годах:
Сходились добропорядочные люди среднего класса, искавшие, по-видимому, какую-то возможность проявить себя, - позже они пришли к проповеди самосовершенствования по примеру различных религиозных групп. Стремление к самоочищению было неизбежно связано в те времена с принесением настоящего в жертву лучезарному социалистическому будущему; это должно было помочь человеку преодолеть опустошенность, двойственность, противоречивость и обрести четкую нравственную позицию.
Мы видим, что рабочих среди этих людей не было. И не копейка на рубль их интересовала, а нравственное очищение. Социализм, хоть и советского образца, был путем духовно-морального поиска. Это был поиск веры. И найдя ее, очень трудно было с ней расстаться
Судя по мемуарам Артура Миллера, едва ли не все западные левые интеллектуалы таковы. Например, Пабло Неруда:
Бродя с ним в Нью-Йорке по Гринвич Виллидж, я больше всего был озадачен тем, как человек такой мощи духа все еще поддерживал Сталина. Единственное, чем я мог объяснить его заблуждение, - глубокое неприятие буржуазного общества, породившее почти религиозную лояльность к тому сну, которым Россия оказалась для доверчивых тридцатых годов, к стране, не признать которую он считал для себя бесчестьем.
А вот еще один друг Советского Союза - Лилиан Хеллман, в доме которой Миллер встретился с двумя югославами, рассказавшими им, почему Тито порвал со Сталиным и что за этим стояло:
Ситуация поражала тщетностью усилий и не поддавалась никакому разумению. То, что одно социалистическое государство могло эксплуатировать другое социалистическое государство, особенно такое, как прославившаяся героической антифашистской борьбой Югославия, казалось вопиющим недоразумением.
...Лилиан, не скрывая сомнения, которое мешало ей говорить, спросила: "Вы верите им?"
...Я верил этим людям, абсолютно им верил, одновременно не желая расставаться со своим прошлым, с антифашистскими, просоветскими симпатиями былых лет. Мы отнюдь не искали истину, но защищали осажденную распадавшуюся ортодоксию, где, несмотря на великое смятение, все же покоилась некая священная правда. За проявленную лояльность позже я много строже спрашивал с себя, чем с Лилиан, ибо в отличие от нее уже тогда был снедаем противоречивыми чувствами, не только предполагая, но кое-что зная, в то время как она еще пребывала в иллюзиях. Поэтому если она заблуждалась глубже, чем я, то была, наверное, в этом честнее, потому что проще отметала смущающие ум противоречия, угрожавшие поколебать убеждения. : Верность просоветским симпатиям была для нее в своем роде тем же, что верность другу. Обладать внутренней целостностью означало находиться на борту корабля, даже если его разворачивало в непредсказуемом направлении и это грозило погубить пассажиров. ...
Она не знала, что такое чувство вины, которое меня никогда не покидало. Поэтому обычно обвиняла других, а не себя.
Этим людям их вера важнее и дороже правды - правды как факта, а не идеала. Вот общая черта идеалистов всех стран.
Возможно возражение, на первый взгляд очень сильное. Одно дело строить химеры в Америке, другое в России. С американца больше спрашивается: ведь его верованиям противостоит не сталинский СССР, а реальность преуспевающей демократической страны. Но в том-то и дело, что эти люди не любят реальность - любую реальность. Любая реальность грязновата. Вот этой грязцы идеалисты не хотят, какого бы, так сказать, цвета она ни была, этого несовершенства реального мира не приемлют. Их одинаково отталкивают хоть пустые мюзиклы, хоть фильм "Щит и меч".
Речь идет не о том, что лучше - Америка, СССР или путинская Россия, а о том, что идеалистам не следует заниматься политикой. За свои неудачи и разуверения они готовы обвинять других, а не себя - вроде этой Лилиан Хеллман, как ее описывает Миллер. Или вроде Юрия Карякина, разочаровавшегося в России, когда она проголосовала не за ту партию.
Среди знакомых Миллера был профсоюзный работник Митч Беренсон, пытавшийся бороться с мафией в нью-йоркском грузовом порту, - человек несомненно героического склада. Когда по ряду причин эта его деятельность прервалась, Беренсон оказался в понятном затруднении. Миллер пишет:
Имея за плечами только одну профессию - профсоюзного организатора, - Митч впервые в сознательной жизни впрямую столкнулся с невероятным обществом, где каждый норовит сожрать другого, к чему оказался совершенно неподготовленным, все равно как отказавшийся принять сан семинарист. : Поняв, что жизнь растрачена впустую : он тем не менее был, как ни странно, полон кипучей энергии. Не имея опыта выживания в условиях конкуренции, Митч с безграничным удивлением обнаружил, что деятельность организатора имела определенное сходство с деятельностью предпринимателя.
Чтобы, как говорят американцы, сделать длинную историю короткой, перейдем сразу к концу этого сюжета:
За пять лет Береннсон нажил не один миллион, занявшись проектированием домов для престарелых, получивших широкое признание. : "Я понял, - сказал он мне однажды все дело в демократии. В конце концов каждый сам принимает решение. Кто-то потратит на это кучу времени, кто-то останется в дураках, но это работа! Вот что прекрасно!"
Он не мог удариться в мистицизм, почувствовав свою силу и растеряв согревавший душу марксистский провиденциализм с неизбежными искупительными обещаниями. Завоевав мир, он потерял веру и стал обычным удачливым человеком с беспокойным характером.
Как всем известно, Артур Миллер по рождению и воспитанию не христианин. Но человек сказавший, что сохранить веру лучше, чем завоевать мир, говорит точно как христианин - прямо цитирует Евангелие. А Митч Беренсон, как Розанов, нашел благую часть в большой рыбе на праздничном столе. Чаша отцов его не миновала.
