Как известно, это название рассказа Чехова, сильно пострадавшего при публикации, причем вмешательство было не цензурным (культурная русская цензура тех времен не могла иметь никаких претензий к писателю типа и ранга Чехова), но, так сказать, редакционно-техническим: при верстке требовалось сделать сокращения, и какой-то бездумный технарь не задумался применить к Чехову ножницы. Драма в том, что в той же безответственной редакции не сохранили рукопись рассказа. Чехов был возмущен этим происшествием. Утрата полного текста этого рассказа - одна из главных потерь в чеховиане.
Всё это не имеет прямого отношения к нашему сегодняшнему разговору, хотя речь будет идти и о литературе, и о чем-то вроде цензуры, и даже о Володях - как большом, так и маленьком. Но сначала - о маленьких просто: о детях.
Когда я был маленьким, то читал, естественно, детские книжки. Это было так давно, что и книжки-то даже не помню, кроме общеизвестной детской классики: сказок Андерсена и скучнейших "Трех мушкетеров". Новое знакомство с этой литературой началось, когда у меня у самого сын появился: я с ним перечитал всё нужное и обнаружил между прочим гениального, шекспировской силы писателя Гюго: "Отверженные" - действительно шедевр, а "Труженики моря" - лучший производственный роман мира, который так и не смогли воспроизвести советские поклонники прокатных станов. Но поначалу литература шла полегче - стишки для детей, что в переводах, что в переделках отечественных мастеров вроде Чуковского, Маршака и Заходера. В 60-е годы такой литературе препон уже не ставили, и было переведено, кажется, всё из английской детской классики - как известно, лучшей в мире. Появились Эдвард Лир и Милн со своим Винни-Пухом. Я был потрясен стихами о коте и сове, а нынче даже знаю их по-английски. Но литература литературой, а прирожденному антисоветчику в голову лезли всё те же мысли: почему у них лучше, чем у нас? Помню строчки: "Был очень английский король озабочен, И свита его, и родня". Ясно было, что люди, сочиняющие такие стихи, власти не боятся. Что она, эта власть, - родная, нечто из самых глубин идущее, буквально с пеленок знакомая. Ясно было и другое: ведь король этот не какой-нибудь конкретный женоубийца Генрих Восьмой, а персонаж вполне условный, сказочный - как и цари в старых русских сказках. Но сейчас-то царей не было, а выступал в этой роли, прости господи, Ленин (несколько раньше - и Сталин). Я до того дошел, что когда ребятам дали задание принести в класс какую-нибудь книжку о Ленине, то я своему выбрал в детской библиотеке рассказ Зощенко - самый забористый, где Ленин на лису охотится, а писатель, утомившийся от сюсюка, исподтишка вернулся к своему квази-простоватому говорку - и сумел по поводу отношений между лисицей и барсуком вспомнить проблему коммунальных квартир.
Ну вот и давайте для ностальгии и вообще для воссоздания соответствующей атмосферы прочтем Милна - "Балладу о королевском бутерброде".
Почти уверен, что слушатели давно догадались, к чему я клоню - к известной уже истории, как начавшейся, так и кончившейся, - об открытии в Челябинске ресторана-бара под именем "Путин".
Прибегну, как всегда, к надежнейшему из моих источников - Нью-Йорк Таймс от 10 июля - статья Стивена Ли Майерса:
"Есть много способов польстить президенту Путину. Как выяснилось, открыть бар его имени - не самый лучший из них.
Менее чем через три недели после того, как две институтских студентки открыли бар "Путин" в индустриальном городе Челябинске, их предпринимательская инициатива, послужившая к вящему прославлению популярного президента, пришла к неожиданному концу.
После встречи с государственным инспектором студентки - Евгения Боришпольская и Елена Терех - согласились снять имя Путина с вывески их заведения и переименовать в меню блюда, названные в его честь
"Это вопрос этики, а не политики, - сказал инспектор Валерий Третьяков. - Прежде чем проявлять такую инициативу, нужно выяснить, согласен ли носитель того или иного имени на употребление его в коммерческих целях".
Кажется, что мистер Путин согласия своего не выразил бы.
История с челябинским баром часто упоминается как свидетельство культа личности, возникающего вокруг мистера Путина. По всей России можно найти путинские портреты и бюсты, майки с его изображением, детские книги про Путина и даже деревянные пасхальные яйца, украшенные путинским лицом.
Похоже на то, что сам мистер Путин не чувствует себя комфортно в этой ситуации. Спрошенный о челябинском баре на пресс-конференции, он высказался с известной сдержанностью: "До некоторой степени можно согласиться с наличием портретов или фотографий в газетах, но необходимо соблюдать чувство меры".
Этого было достаточно для того, чтобы в баре "Путин" появился государственный инспектор.
В интервью после открытия бара студентки (возраст обеих 21 год) говорили, что они просто хотят почтить человека, которым восхищаются. В баре висит его портрет, русский флаг и спортивный костюм для борьбы дзюдо - любимого спорта президента. Среди блюд, подававшихся в баре, был шашлык "Властная вертикаль", печенья с путинским инициалами, пиво из Петербурга - родного города президента, и молочный шейк под названием "Когда Вова был маленьким".
Новое имя бывшего бара "Путин" пока неизвестно".
Мне многое нравится в этой истории. И прежде всего, что может показаться неожиданным, - мотивировка запрета упоминания имени президента. Госинспектор Третьяков вполне корректно аргументировал нормами коммерческого права, а не просто подносил административный кулак к нежным молодым личикам Жени и Лены. На Западе это острейший и реальнейший вопрос. Чуть ли не половина доходов с фильмов, сделавших кассу, идет не от этой самой кассы, а от так называемого "мерчендайс" - продажи имиджей, связанных с нашумевшим фильмом, скажем, на майках, или на воздушных пузырях, или на этикетке прохладительного напитка. Всё это принадлежит кинокомпании, сделавшей данный фильм. То же самое правило относится и к реальным лицам. Попробуйте назвать открытый вами ресторан, скажем, "За пазухой у Шварценеггера" - засудит вас и разорит.
Итак, сам репрессивный момент в обсуждаемой истории носит явно цивилизованный характер.
Что еще важно и, так сказать, приятно. Президент Путин пытается вести себя корректно. Что называется, не выставляется - хотя само его положение и есть нагляднейшая самодемонстрация. Владимир Владимирович старается помнить советскую историю - и другим о ней напоминать. В общем, что бы о нем ни думать, но стыда он не вызывает, - того, что вызывал Хрущев, тоже ведь не в малой степени не устраивавший культа собственной личности, но просто по природе своей человек размашистый, а значит поневоле заметный.
Наиболее же приятное и, надеюсь, исторически перспективное в истории с баром "Путин" - сама его идея и попытка осуществления. Имеет место редчайший в российской истории феномен: уважение, даже любовь к власти, к властвующей фигуре, идущее не от страха перед ней, а от уважения к ней, едва ли не от любви.
Надеюсь, теперь понятно, почему мне вспомнилась английская детская поэзия, в которой король - непременная фигура домашнего обихода. Власть в России вдруг приобрела тенденцию стать своей, не чуждой народу и, так сказать, интимно близкой. В страхе тоже ведь был элемент обожания, но здесь речь о чем-то другом: о свойскости, популярности или, как это точно переводится на русский язык, - народности. Я не могу сказать, что эта ситуация предстает как уже сложившаяся; конечно, нет. Как видим, сам Путин пошел на попятную. Всё еще идет взвешивание шансов: не сделай так, не скажи этого, красного и черного не называй. И дело ведь в конце концов не в самом Путине - а в ощущении вождя как человека, нами выбранного. Какой-то демократический аромат чувствуется в этой маленькой истории. Дай ей Бог сделаться правилом истории большой - историей государства российского.
Пока же хочется придаться литературным реминисценциям и вспомнить о реакции Онегина на письмо Татьяны. И последующие его слова: "Как я ошибся, как наказан!"
Еще понятно, что в Америке Женя Боришпольская и Лена Терех сделали бы большую карьеру на сюжете отвергнутой любви к президенту. Они бы забили Монику.
Теперь, памятуя название сегодняшней программы, - от Володи Большого к Володе Маленькому. Причем ведь отнюдь не маленькому, а тоже по-своему большому - писателю Владимиру Сорокину, которого собираются судить по статье 242 УК Российской Федерации.
История слишком нашумевшая, чтобы приводить известные всем подробности. Стоит упоминания разве что тот факт, что гражданин Могунянц, купивший книгу "Голубое сало" в киоске у Павелецкого вокзала, тут же открыл ее на страницах 260 -264, тех самых, на которых описывается сюрреалистический гомосексуальный акт между Хрущевым (активная сторона) и Сталиным. Акция скорее всего, как сейчас говорят, сорганизованная. Вокзальный киоск, летнее чтение - всё это слишком напоминает одну фразу из рассказа О'Генри: "У этого мальчишки волосы были того цвета, как у обложки книжонки, которую второпях покупаешь, опаздывая на лонг-айлендский поезд". Вспоминается старый советский анекдот: "Товарищ волк знает, кого кушать". Товарищ Могунянц знал, что покупать и читать, торопясь на поезд, на который он, похоже, и не торопился. Известно также, что за его инициативой стоит молодежная организация под названием "Идущие вместе", устроившая демонстрацию на площади Большого театра по поводу объявленного театром проекта поставить оперу по либретто Сорокина. В этом проекте Сорокин сотрудничает с композитором Десятниковым, который участвовал в фильме по сорокинскому же сценарию "Москва" и запомнился замечательной аранжировкой (не уверен, правильное ли это слово) советских песен, прозвучавших в фильме с необыкновенной художественной силой. Песня "Последний матрос Севастополь покинул" приобрела трагическое звучание, затмившее даже память о войне, когда она была сочинена. Тут сказался дар обоих творцов фильма - и режиссера Зельдовича, конечно, - сделать общепонятное, известное - загадочно-новым.
Сорокин, как Хлебников до него, нашел в русской литературе новый звук. Он очень большой художник. Уверен, что судебное дело против него кончится ничем. Но ситуация выходит, понятно, за рамки той или иной уголовщины (Сорокина собираются судить за порнографию). Это культурная, в полном смысле, ситуация. Сорокина не понимают именно как художника. Причем соответствующие мнения высказывают - именно сейчас, в данной ситуации - люди, отношение к которым всегда было априорно положительным.
Не без боли цитирую слова всячески мной уважаемого Льва Аннинского, связавшего в своем выступлении сорокинский случай с делом Лимонова, находящегося под арестом за политическую деятельность:
Писатель Сорокин в литературном отношении мне неприятен, писатель Лимонов - приятен. Но политикой писатель Сорокин не занимается - и молодец, а писатель Лимонов занимается, совершенно зря. Однако мое убеждение заключается в том, что судить писателей как писателей - нельзя. Я подписал письмо в защиту Синявского и Даниэля, не будучи согласен с ними как читатель. То, что происходит сейчас в нашей действительности, - тревожно. Если их судят за что-то другое, пусть скажут за что. Насчет Лимонова я могу сказать, что писатель он замечательный, особенно ранние его вещи, и в историю литературы он войдет. Может быть, всё случившееся произошло оттого, что этого ему показалось мало. А о Сорокине... То, что Сорокину поставили в виде памятника унитаз напротив Большого театра, так тот же Виктор Ерофеев мог бы ему позавидовать - такой хэппенинг ему и не снился, и читать Сорокина сейчас все бросятся, даже те, кто раньше не читал.
Неприятно в этом тексте то, что отношение к преследованию писателя ставится в связь с его литературной оценкой. Солидный литератор озвучил мнение, исподтишка уже гуляющее: это, мол, провокация издательства, желающего повысить доходы. Реклама да и только. Хороша реклама такого сорта в стране, в которой все еще - не только Лев Аннинский - помнят о Синявском и Даниэле, не говоря уже о сотнях прочих писателей, попавших под колеса советской Фемиды. Но Лев Аннинский, к которому, готов повторить, у меня сохраняется только уважительное отношение, в этом разговоре о рекламе, как может показаться, затронул некий реальный сюжет: а не выступает ли группа "Идущие вместе" в качестве театральных клакеров, инспирированных староверами Большого театра, возмущенных появлением супер-авангардиста в его достаточно пропыленных кулисах?
Мафия может действовать не только в грязном бизнесе - а во всяком. А о шоу-бизнесе давно уже было сказано: No business like show-business.
Интересно все-таки, какие именно страницы выбрали блюстители нравственности для предъявления Сорокину обвинения в порнографии - те самые пресловутые 260 - 264. Ведь на этих страницах действуют два известнейших советских политика - Сталин и Хрущев, причем главным оказывается Хрущев, подвергающий Сталина гомосексуальному акту. Лично я готов свидетельствовать на каком угодно суде, что "идущие вместе" или как их там по-настоящему зовут, были оскорблены в лучших чувствах не по причине сексуальных девиаций, а в виду хорошо известного во всех консервативных кодексах мотива оскорбления величия. Почти уверен: дела не было бы, если б активной стороной у Сорокина оказался Сталин.
При этом никакой политики у самого Сорокина нет - ни в этой вещи, ни в других его сочинениях. Проза Сорокина, как уже много раз говорилось, - это кукольный театр. Это чистый текст вне соответствия каким-либо реалиям. В прозе Сорокина нет так называемого означаемого, трансцендентального референта. Это игра означающих, условных фигур, которые принимают подчас обличье математических формул. И в "Голубом сале" нет реальных персонажей - это все клоны, овечки Долли. Это притча о том, как человечество учится обходиться без природы и ее производящих сил. Некая сверхтехнократическая утопия или дистопия, как хотите. Но есть у Сорокина в этой вещи и подполье - некие экологические партизаны, именуемые землеебами - несомненная сатира на почвенников и прочих патриотов. Кстати сказать, забористое сорокинское словечко имеет вполне корректный референт в научной психологии, об этом много писал Эрих Фромм: это некое негативно-инцестуозное отношение к матери. Отождествление с матерью в попытке совместной гибели. Наиболее известный в истории персонаж, обладавший такой психикой, - Гитлер. Был такой персонаж и в России - Бакунин. Я собираюсь писать об этом эссе.
Можно было бы объяснить Сорокина гораздо проще всем идущим вместе, но дело ведь не в этом: им объяснения не нужны, они не понять хотят, а наскандалить - и уже приходили с угрозами к Сорокину на квартиру. Но тогда остается объяснить хотя бы Льву Аннинскому, что такое реализация метафоры - один из любимейших приемов Сорокина. Это придача метафоре - заведомому иносказанию - прямого смысла. Скажем, метафора "солнце всходит и заходит" реализуется и овеществляется, если примыслить солнцу ноги, способные ходить. Так и у Сорокина в пресловутой сцене реализуется метафора, которую я постараюсь передать возможно цензурнее. Хрущев в акте со Сталиным - реализация метафоры "Никита Сталина в очко огулял" - каковой метафорой вполне корректно описывается, скажем, критика Сталина на ХХ съезде партии.
Вот так - такими и многими другими приемами - делается литература. Обидно это напоминать профессиональным литературоведам. А с идущими вместе, надо полагать, начальство само разберется.
