В начале июня в Нью-Йорк Таймс появилась очередная статья одной из колумнистов газеты Морин Дауд. Статья под названием "Нимфетка у сетки" посвящена нынешней знаменитости и культовой фигуре американских тинэйджеров Анне Курниковой. Даю полный перевод статьи:
Лолита тенниса не отличается особенным темпераментом на корте. Анна Курникова позорно провалилась на открытом чемпионате Франции.
Но сногсшибательная блондинка, которой на прошлой неделе исполнилось 19 лет, зажигает публику с обложки последнего номера Спорт Иллюстрэйтед, демонстрируя свои бронзовые ноги и одурманивающий взгляд, того сорта, что можно увидеть только в ночных телевизионных программах.
Не выиграв ни одного крупного чемпионата, мисс Курникова стала наиболее высоко оплачиваемой теннисисткой среди женщин, да и многих мужчин обогнала в доходах. Единственная проблема в том, что она вообще не теннисист. Она девушка-вамп.
Спорт оставался последним бастионом, где людей еще судили не по внешности, а по реальному достоинству. Обаяние и красота не мешают Майклу Джордану, но это баскетбол, а не что иное, сделал его Майклом Джорданом.
С восхождением Анны эротика взяла верх над атлетизмом. "Соблазнительное тело приносит не меньше очков, чем хорошая подача", - пишет Спорт Иллюстрэйтед, называющий Анну Курникову Иезавелью тенниса. Мальчики на корте, подносящие игрокам мячи, дерутся за обладание полотенцами, которыми она вытирает пот.
Под фотографией Курниковой на стремянке, с ногами длиной в милю и юбочкой длиной в дюйм, Спорт Иллюстрэйтед помещает текст: "Взобравшись на вершину теннисной лестницы, Курникова заставит считаться со своей игрой". Перевод: ноги значат больше, чем игра.
Здесь в английском оригинале - непереводимая игра слов: на американском сленге гэм - ноги, гэйм - игра.
Ее тренер Эрик Ван Харпен, - продолжает Морин Дауд, - признается, что трудно повлиять на девушку, у которой уже есть автомобиль "порше" и груды ювелирных драгоценностей. "Мужчины играют, чтоб выиграть, - говорит он. - Женщины - для того, чтобы не проиграть".
Да, ребята, мы прошли долгий путь с тех пор, когда Билли Джин Кинг победила Бобба Ригса, доказав, что женский теннис - это серьезно.
Вскоре Анна появится на рекламах фирмы Берли, представляя новую модель спортивных лифчиков. По договору, она получит за эту рекламу 10 миллионов долларов. Слоган рекламы: "Только мячики должны подпрыгивать".
Еще одно необходимое разъяснение: "мячики" здесь имеются в виду не только теннисные. На том же слэнге словом balls обозначается то, что на медицинском языке называется тестикулы, а на древнеславянском - шулята.
"Самое важное, - пишет Спорт Иллюстрэйтед в тексте, сопровождающем обложку с Курниковой, - что она достигла своего положения во времена, когда, как считается, мы все политически корректны и относимся к женщинам отнюдь не по критериям внешности, и особенно в такой сфере, как спорт, где единственно значимы реальные достижения и подлинное мастерство. Но Курникова сумела доказать, что и в 2000 году мужская половина человечества все еще придерживается правила: внешность кое-что значит".
На самом деле внешность царствует и управляет - даже там, где предполагается обратное, - пишет далее Морин Дауд, колумнист Нью-Йорк Таймс, в статье, посвященной Анне Курниковой. - Нынешняя Америка одержима внешностью и секс-апилом больше, чем когда-либо.
Когда голливудский продюсер Арнон Милкен приобрел на девять лет телевизионные права на демонстрацию турниров Женской мировой ассоциации тенниса, он нанял дизайнеров одежды для звезд-тинэйджеров, таких как Анна, Мартина Хингис и Венус Вильямс. Костюмы были столь откровенны, что теннисная журналистка Мэри Карилло назвала это детской порнографией. Мартина Навратилова по этому поводу сказала: "уж лучше бы выпустили их на корт голыми".
Многие из Анниных коллег терпеть ее не могут. 32-летняя французская теннисистка Натали Тозиа написала книгу под названием "Оборотная сторона тенниса", в которой говорит, что настоящий теннис исчезает, заменяясь искусством моделирования - приемами рекламы одежды и прочих товаров. "Эстетика и обаяние становятся важнее спортивного мастерства, - пишет она, - и это не переменится до тех пор, пока Анна Курникова будет иметь кассовый успех больший, чем Линда Давенпорт, - только потому, что Анна красивее. Она сейчас стала дойной коровой Мировой Ассоциации тенниса - столько денег приносит она от рекламодателей".
Коллеги пытались кое-чему обучить Анну - втолковывали ей, что на корте красивей всех та, что лучше всех играет. Но это от нее отскакивает: она дива, и требует поклонения просто за это.
Морин Дауд заканчивает свою статью в Нью-Йорк Таймс так:
Я сама писала о теннисе в 70-е годы, когда главной женской звездой был мужчина - Рене Ричардс, хирургически изменивший свой пол и доказывавший в суде, что он (она) имеет право участвовать в женских чемпионатах. Может быть, под влиянием этого опыта мои идеи относительно женских теннисных звезд весьма текучи. Или может быть, я просто думаю, что в жизни есть что-то достоверное.
Но, как говорил английский писатель Форстер, красота создает собственные правила поведения.
Конечно, статья Морин Дауд - не о Курниковой, это только подходящий повод для некоего тонкого разговора. Станет звезда высокой американской журналистики писать о какой-то балованой старлетке - хотя бы денег у той было в сто раз больше. Нет, статья эта - о кризисе американского феминизма и созданной им системе мироотношения, стиля жизни, диктуемого некоторыми правилами нынешней политической корректности. Смысл статьи - провал, или, скажем так: спотык феминизма, его философии и его практики. Американские мужчины - хотя бы и подростки - продолжают интересоваться в женщине прежде всего внешностью, а не профессиональными ее достижениями, а женщины все так же - как будто никакого феминизма и не бывало - интересуются преимущественно мужчинами, любовью и оргазмами. Вот и в недавнем номере еженедельника Ньюсуик главная тема, заявленная на обложке, - поиск виагры для женщин: виагра - это тот самый чудодейственный препарат, который возвращает радости жизни мужчинам, уже и думать забывшим о всяких глупостях.
Не далее как в прошлой передаче я говорил о Бетти Фридан - матриархе американского феминизма и противопоставлял ей Камиллу Палья, говорящей о природных неотчуждаемых правах секса, о том, что именно на этом поле разворачиваются главные бытийные битвы, что сила женщины - не в деловой соревновательности с мужчинами, а в умении использовать свой пол. И в статье о Курниковой Морин Дауд по существу встает на сторону Пальи. Это важный сдвиг в американской культурной жизни. Американцы на этих примерах демонстрируют, так сказать, что ничто человеческое им не чуждо: что нельзя - хотя бы молча - не признавать существования некоторых вечных законов, неуничтожимых в ходе социальной эволюции.
Одна из обративших на себя внимание книжных новинок в Америке - книга Френсиса Фукуямы "Великий провал". Этот тот самый Фукуяма, который несколько лет назад нашумел статьей "Конец истории", где доказывал, что либеральные ценности и демократический порядок одержали полную и принципиальную победу в человеческой истории, что исторический сюжет по существу исчерпан: впереди - только события, а не судьбоносные сдвиги, хроника, а не история. Новая книга Фукуямы - о культурном провале, обозначившемся в пресловутые 60-е годы, о необходимости возвращения к неким вечным истинам, которым только политический пыл оппонентов придает имя консервативных. В частности, Фукуяма пишет о феминизме, о главном феминистском тезисе: женщина находит полноту существования вне дома, вне семьи, вне секса. Это можно сказать о незначительном проценте женщин - ибо далеко не всякая работа вне дома эту чаемую полноту приносит: работают в основном не для самовыражения, а для элементарного заработка - что женщины, что мужчины. Как мы говорили прошлый раз, феминистки переоценили социальный контекст существования и недооценили природный его аспект. Сейчас начинается некая коррекция, о чем и свидетельствует статья Морин Дауд - якобы об Анне Курниковой.
Но сама эта Анна имеет, безусловно, собственный интерес, вне феминистского и вообще американского контекста. Вспомним, что статья о ней называется "Нимфетка у сетки", а первое слово статьи - Лолита. Вспомним также, что набоковская Лолита отличалась способностями к теннису. Вот об этой теме на новом материале мы и будем говорить.
Обратимся к автору Лолиты, но не к одноименному его сочинению, а к другому тексту - из романа "Приглашение на казнь", одному из лучших у Набокова (если не самому лучшему). Цинциннат в тюремной камере листает подшивку старого журнала - из иной эпохи, иной жизни:
Это был том журнала, выходившего некогда, - в едва вообразимом веке. ... То был далекий мир, где самые простые предметы сверкали молодостью и врожденной наглостью, обусловленной тем преклонением, которым окружался труд, шедший на их выделку. То были годы всеобщей плавности; маслом смазанный металл занимался бесшумной акробатикой; ладные линии пиджачных одежд диктовались неслыханной гибкостью мускулистых тел; текучее стекло огромных окон округло загибалось на углах домов; ласточкой вольно летела дева в трико - так высоко над блестящим бассейном, что он казался не больше блюдца; в прыжке без шеста атлет навзничь лежал в воздухе, достигнув уже такой крайности напряжения, что если бы не флажные складки на трусах с лампасами, оно походило бы на ленивый покой; и без конца лилась, скользила вода; грация спадающей воды, ослепительные подробности ванных комнат, атласистая зыбь океана с двукрылой тенью над ней. Все было глянцевито, переливчато, все страстно тяготело к некоему совершенству, которое определялось одним отсутствием трения. ...
"... А может быть, - подумал Цинциннат,- я неверно толкую эти картинки. Эпохе придаю свойства ее фотографии. Это богатство теней, и потоки света, и лоск загорелого плеча, и редкостное отражение, и плавные переходы из одной стихии в другую, - все это, быть может, относится только к снимку, к особой светописи, к особым формам этого искусства, и мир на самом деле не был столь изгибист, влажен и скор..."
Конечно, это наш век и наш мир описан здесь у Набокова - двадцатый век с его культом здорового тела, спорта, комфорта, бытовой красоты. Запад описан, Анна Курникова описана, со всеми ее поверхностными прелестями. Это Оскар Уайльд сказал: поверхностен тот, кто судит о мире не по внешности, - любимая его фраза у Камиллы Палья (как Уайльд вообще ее любимый писатель). Но вот что первоначально и первостепенно важно: Цинциннат понимает, что эти картинки - своего рода иллюзия, что тут руку свою приложило искусство, что реальный мир, хотя бы и в спорте, - проще и грубее. Спорт особенно грубее, он груб по определению. Тот же Набоков говорил об угрюмости, не отделимой от серьезного спорта. Спорт - усилие и напряжение, а на картинках, рассматриваемых Цинциннатом, даже напряжение кажется покоем.
Анна Курникова в этом отношении представляет интересный феномен. Конечно, она не спортсменка, а иллюстрация к теме спорта: вот именно что Спорт Иллюстрэйтед, там ей и место. Она не напрягается, а позирует. Роль в жизни ей выпала самая завидная: модель, сама по себе ставшая произведением искусства. Если спорт моделирует жизнь как труд и борьбу, то Курникова моделирует самый спорт. Она, как сказали бы ученые люди, - вторичная моделирующая система. Пигмалион ей не нужен, разве что фотограф. Культ визуальной образности - характернейшая черта нынешнего эстетического сознания - природная, так сказать, стихия Курниковой.
Но я сейчас не о ней, а о Пигмалионе. О Набокове, если угодно. О чем написан пресловутый роман? О катастрофе, настигающей человека, дождавшегося осуществления мечты. О пагубе реальности вообще. О необходимости и достаточности мечты, идеальных образов - хоть девочки, хоть женщины, хоть России. Лолита, явившаяся Гумберту Гумберту, - это реальная Россия для ностальгирующего эмигранта: ситуация, описанная Набоковым раньше в гениальном рассказе "Посещение музея". О необходимости и достаточности эмиграции, отъединения, пустыни, скитаний, скита.
В русской реальности, в конкретной российской истории был человек, явивший во плоти воображаемую набоковскую ситуацию. Это Керенский. Сейчас я буду цитировать еще одну хорошую прозу - рассказ Бабеля "Линия и цвет".
Рассказчик говорит о своей встрече с Керенским в декабре 1916 года в финской санатории. Выясняется, что Керенский близорук. Следует пылкий монолог рассказчика - человека, влюбленного в зримую и ощутимую плоть мира:
- Подумайте, вы не только слепы, вы почти мертвы. Линия, божественная черта, властительница мира, ускользнула от вас навсегда. Мы ходим с вами по саду очарований, в неописуемом финском лесу. До последнего нашего часа мы не узнаем ничего лучшего. И вот вы не видите обледенелых и розовых краев водопада, там, у реки. Плакучая ива, склонившаяся над водопадом, - вы не видите ее японской резьбы. Красные стволы сосен осыпаны снегом. Зернистый блеск роится в снегах. Он начинается мертвенной линией, прильнувшей к дереву и на поверхности, волнистой, как линия Леонардо, увенчан отражением пылающих облаков. А шелковый чулок фрекен Кирсти и линия ее уже зрелой ноги? Купите очки, Александр Федорович, заклинаю вас...
На это Керенский отвечает:
- Дитя, - ответил он, - не тратьте пороху. Полтинник за очки - это единственный полтинник, который я сберегу. Мне не нужна ваша линия, низменная, как действительность. Вы живете не лучше учителя тригонометрии, а я объят чудесами даже в Клязьме. Зачем мне веснушки на лице фрекен Кирсти, когда я, едва различая ее, угадываю в этой девушке все то, что я хочу угадать? Зачем мне облака на этом чухонском небе, когда я вижу мечущийся океан над моей головой? Зачем мне линия - когда у меня есть цвета? Весь мир для меня - гигантский театр, в котором я единственный зритель без бинокля. Оркестр играет вступление к третьему акту, сцена от меня далеко, как во сне, сердце мое раздувается от восторга, я вижу пурпурный бархат на Джульетте, лиловые шелка на Ромео и ни одной фальшивой бороды. И вы хотите ослепить меня очками за полтинник...
Проходит полгода, и вот рассказчик видит Керенского на митинге в петербургском Народном доме, в один из кризисных дней революции. Александр Федорович произнес речь о России - матери и жене. Следует одна из лучших фраз, читанных мною в жизни: "Толпа удушала его овчинами своих страстей". И дальше: "Что увидел в ощетинившихся овчинах он - единственный зритель без бинокля?"
Мне приходилось встречаться с людьми, знавшими Керенского в поздние его годы, уже в Америке. Рассказывают: он был уже не то что близорук, а почти слеп. При этом - не изменил своим привычкам и особенностям; одной из главных этих особенностей была чрезвычайная подвижность, быстрота движений. На шифрованном языке агентов царской охранки Керенский получил прозвище "Скорый". Он ходил - бегал - по улицам Нью-Йорка, слепой и скорый, и натыкался на препятствия, и падал, и в кровь разбивался. Этот человек заслуживает своего рода уважения: он не изменил себе. Он был и остался - поэтом. Ведь Хлестаков, как известно, - поэт.
Понятное дело, что поэты в политику лезть не должны. Политика - это проза. Набоков был чрезвычайно далек от политики, если не считать того, что он понимал, кто есть кто в России, и первоначально, по молодости, пытался что-то объяснить своим западным знакомцам (например, что Милюков не был царским министром). Но его случай много сложнее: он не только политики чурался, но реальности как таковой. Его интересовал исключительно мир чистых форм, он был самый настоящий платоник. Нетленное прозревал. И, конечно, гностик, как о том и написал в предисловии к "Приглашению на казнь" профессор Мойнихэн. Мы в России, грешным делом, думали, что это очередная набоковская мистификация и что автор этого на редкость правильного текста - сам Набоков; но в Америке я узнал, что такой славист действительно существует. (Думаю, что Набоков сам перевел его предисловие к роману, очень уж изящно звучит текст.) А гностики вообще-то народ непростой, - опасный, я бы сказал, народ. Они не любят ни мира, ни того, что в мире. Уж на что Набоков любил своих бабочек - но и тех убивал же в каких-то морилках. Миф о Пигмалионе - неэстетический миф: настоящий художник не статуи оживляет, а живых натурщиц обращает в камень. В психологической - бессознательной - своей глубине художник - радикальный садист, экстерминатор, ангел карающий. Карающий за некрасивость. Главный эстетик мировой философии Шопенгауэр недаром же метафизической целью бытия назвал самоотрицание воли, то есть жизненного порыва, это бытие порождающего. Идеальная красота существует в чистом представлении. Вот и Лолиту автор умертвил - старую, семнадцатилетнюю. Беременную к тому же. Заставив под конец разродиться мертвой девочкой. Лолита и все ее последующие издания имеют право на существование только как текст.
В романе Набокова "Подвиг" англичанин-славист говорит, что есть страны и культуры, существующие, как в подлинной своей форме, - в мертвой форме. И такой страной он считал Россию. В сущности это мысль самого Набокова, тайная его вера. Не нужна была ему живая Россия, со всеми ее реальными, скажем так, шероховатостями. Вот Анну Курникову он бы одобрил: визуальную репрезентацию России - и не искал бы ее знакомства, но наблюдал бы ее со зрительской скамьи: мирный горбун, онанирующий впотьмах за занавеской (есть такая фраза в "Лолите"). Может быть, на манер Гумберта Гумберта, украл бы у теннисных мальчиков одно из ее потных полотенец.
