Петр Вайль:
Сегодня наш герой - Павка Корчагин, центральный персонаж романа Николая Островского "Как закалялась сталь".
Павка Корчагин - мифологическая схема или живой человек? Альтруистический невротик-мазохист или сознательный носитель идеи? Герой или жертва? Почему речь о необходимости таких героев все чаще заходит в сегодняшней России? Нужен ли и возможен ли сейчас такой образ? О Павке Корчагине на протяжении десятилетий - очередная программа из цикла "Герои времени". В ней принимают участие: культуролог Мариэтта Чудакова, актер Владимир Конкин, режиссер Анатолий Праудин, сотрудница музея Островского в Сочи Ольга Матвиенко. Ведущий - Петр Вайль.
Культовое, школьно-хрестоматийное, десятилетиями насаждавшееся в сознании людей имя, вновь возникает в сегодняшней России. Образ героя-альтруиста кажется необходимым для создания морального противовеса в новой общественной атмосфере. То, что Павка - миф, нет сомнения. Но живой ли это герой? Способен ли он снова возбудить к себе интерес?
Мариэтта Чудакова: Бывает иногда, в редких случаях, что литература выходит в социум, при этом оставаясь литературой. Кроме Островского, могу назвать только Зощенко и Венедикта Ерофеева.
Петр Вайль: Вот я, например, героев Зощенко в жизни встречал сотни, уж не говоря о героях Венедикта Ерофеева. У меня половина приятелей были такие алкаши. Но вот Корчагиных я не то что не встречал, и вообразить не могу.
Мариэтта Чудакова: Во-первых, все знали, что довольно близка была жизнь самого Островского к тому, что он описал в Корчагине. Значит, один уже есть. А во-вторых, я читала в мемуарах про многих потрясающих людей. Мне кажется, что мы сами себе внушили, что подвижники, абсолютно самоотверженные люди с тех пор не попадались. Это не так. Их были не просто сотни, а тысячи. Были десятки тысяч людей, проживших самоотверженную жизнь.
Петр Вайль: Даже вы говорите: "Я читала". Вы же не сказали: "Вот мой приятель был такой".
Мариэтта Чудакова: Я жила в Москве, хотя и в многодетной бедной семье, но не в ситуации ссылки, лагеря, жуткой тайги. В других условиях. Мы недооцениваем свой ХХ век. Россия этого века дала потрясающее количество совершенно поразительных людей. Я даже думаю, что историю России ХХ века, чтобы она не превратилась в скопище абсурда, нужно писать как историю поразительных личностей.
Петр Вайль: Хранительница памяти одной такой поразительной личности - Ольга Матвиенко, заведующая научно-экспозиционным отделом литературно-мемориального музея Николая Островского в Сочи.
Ольга Матвиенко: Раньше у нас всеми формами (есть такая графа) охвачено было 200 тысяч посетителей, а сейчас 100 тысяч. Не аткая уж большая разница. Сейчас идет личность, раньше шла масса. И раньше, и теперь на нас работает море: если море не работает, значит, работают музеи.
Раньше всегда задавали два вопроса, и всегда в конце экскурсии. Первый традиционный: есть ли родственники, живы ли, кто, где? Второй шепотом: а были ли дети? А вот сейчас задают такие вопросы, которые ставят в тупик даже меня: сколько Островский зарабатывал в день? Начиная с 1933-34 года, когда о нем еще никто не знал, он уже перестал писать в письмах, что рынок в Сочи дорогой, и курочка с яйцами очень дорогая. Он уже стал делать подарки своим родным. В ноябре 1934 года Николай Островский нанял секретаря, которому стал платить 300 рублей. А сам он в 32-м году, в год выхода книги, получал пенсию 44 рубля.
Очень много записей в книге отзывов. "Жаль, что "Как закалялась сталь" изъяли из школьной программы. Надо читать эту книгу, а не смотреть фильм "Бригада". "Павел Корчагин - это святой". "Это похоже на чувство, когда посещаешь храм". "Как хочется жить не бессмысленно, а чтобы была идея. Разве сегодня это возможно?" "России жить, пока сохраняются такие святые места". Бывают, конечно, и хулиганские записи: "Жаль, что здесь не продают пива".
Я уже привыкла говорить: "Вы, наверное, не читали книгу Николая Островского "Как закалялась сталь", я вам сейчас расскажу..." И в последнее время в группе поднимаются руки, кричат: "Нет". То есть не вся группа, три-четыре-пять человек. Люди старше тридцати все читали. Был период, когда к нам шли только пенсионеры, а сейчас идут люди продуктивного возраста. Все тянутся к чему-то светлому, всем хочется противопоставить этому миру...
Я совершенно точно знаю, что по частоте употребления имени Павки Корчагина и Николая Островского в СМИ, на телевидении, даже в рекламе с Островским никто не конкурирует. Это культовая книга советского времени, это знаковый герой того времени.
Петр Вайль: У меня нет никаких сомнений в искренности Николая Островского. Я верю и убежден в том, что он сказал правду, описывая, в конечном счете, себя. Но даже когда я читал в школе, это мне все казалось совершенной выдумкой, и неприятной выдумкой. Когда вырос, чувство неприязни меня покинуло, но тогда я увидел в книге агиографию, жизнеописание святого. То есть заданный идеал, очень мало имеющий отношения к жизни. Обратите внимание, что там, где начинается жизнь, повседневные ее проявления, там герой и автор не то что пасуют, а возмущаются всем своим нутром. Например, вопрос о женщине или о музыке, танцах, о еде. Это, то есть сама жизнь, вызывает у него отвращение.
Мариэтта Чудакова: Вы говорите о идеологическом наполнении образа. И я последняя буду отрицать агиографические черты в этом романе. Но у нас произошла странная вещь: любое подвижничество и самоотверженность плотно слепили с утопической идеей большевизма.
Петр Вайль: Для исполнителя роли Павки Корчагина в фильме 1975 года Владимира Конкина главное в образе не идеология, а целомудрие.
Владимир Конкин: Мы с вами, как и всякий нормальный мужчина, не забудем свою первую влюбленность, когда сердце впервые трепетало.
Сцена из фильма: - В жизни есть не только борьба, понимаешь? Нельзя быть таким суровым к себе, к другим. Так ведь можно очень многое потерять.
- Рита, что бы ни случилось, у меня останется несравненно большее, чем я потеряю. Поэтому я хочу, чтобы между нами сразу все кончилось, как и началось. Не надо.
Владимир Конкин: Сейчас это называют комплексами. Я полагаю, что это целомудрие, которое в нас заложено. Сегодняшний день всячески ломает так называемые стереотипы. А это не стереотипы, это стержень духовный.
Сцена из фильма: - Я тоже очень люблю тебя, Тоня. Не могу я тебе рассказать, не умею. Но вот года кончится заваруха, я обязательно стану монтером. И если ты от меня не откажешься, если ты действительно серьезно, а не игрушки ради, я буду тебе хорошим мужем. Я тебя никогда бить не буду. Душа из меня вон, если я обижу тебя чем-то.
Петр Вайль: Режиссер питерского театра "Балтийский дом" Анатолий Праудин считает, что последние годы сломали стержень жизни, в том числе и его, профессиональной. Выход он пытается найти в Островском и Корчагине.
Анатолий Праудин: Мы сегодня наблюдаем картину разрушения русского репертуарного театра, ему на смену приходит что-то другое, что - мы пока еще не знаем. Сегодня каждый художник стоит перед выбором, как ему жить дальше. Заниматься традиционным русским театром сегодня совершенно бессмысленно, это практически невостребованное занятие. Возникает чрезвычайная ситуация, когда нужно создавать новые программы для людей, которые будут заниматься театром. Я их называю "будущие самураи". Это люди, которые будут знать, что их поприще не принесет им ни денег, ни славы, ни уважения, но, тем не менее, кому-то нужно нести этот факел. Мы, действительно, должны проложить дорогу от нашего первого храма к храму второму. У меня возникла идея набрать спецкурс, который будет воспитываться в таких этических рамках. Дипломный спектакль этого курса должен быть спектаклем по роману Островского "Как закалялась сталь".
Для меня дело не в идеологии, а в этой фигуре, в этом персонаже, который преодолел силу земного притяжения. Сейчас необходимо группироваться вокруг таких героев и видеть огонек горящего сердца. Нас совсем уже мало остается. Мы чувствуем, что есть чрезвычайная необходимость.
Мариэтта Чудакова: Привлекает к герою само жертвенничество и подвижничество, сам аскетизм и само умение поступиться личным во имя чего-то гораздо большего, чем ты. Понятно, что вы испытывали в школе чувство отвращения. Если бы вы его не испытывали, было бы очень печально. Потому что идеи-то к этому времени были уже скомпрометированы.
Петр Вайль: А разве бывают другие подвижники? Я что-то не могу себе представить, например, подвижника рыночной экономики. Разве могут быть подвижники другой идеи, кроме идеи, условно говоря, коммунистической, то есть уравнительной, аскетической? Будь то христианин или вот такой большевик, как Павел Корчагин.
Сцена из фильма: Мы должны быть святыми потому, что дело наше святое.
Петр Вайль: Я хочу сказать, что подвижник обязательно наполнен вот такой уравнительной идеологией.
Мариэтта Чудакова: Не могу с вами согласиться. Сейчас в России такое огромное поле для подвижничества без всякой уравнительной идеологии. Может быть, мы слово не совсем правильное употребляем, может, мы его не совсем правильно толкуем. Надо говорить о самоотверженности, об ущемлении сугубо личных интересов во имя серьезных вещей. Есть люди, для которых продвижение страны в сторону демократии есть часть их жизни. Но далеко не для всех. Даже лучшие наши публицисты с непонятным упорством внушают со страниц лучших газет: "Занимайтесь своей семьей, и все будут в порядке". Это совсем не верно. Человеку свойственно выходить за границы своих сугубо личных интересов и включать в них какие-то общие. В стране, где около двух миллионов беспризорных детей, говорить, что подвижничество может быть только утопическим, неверно. У нас масса конкретных дел, где нужны те самые "врачи без границ", которые во всем мире существуют. Я видела канадскую семью, она и муж - врачи без границ. Он уже полтора года в Африке, она ездит в другие места, они редко видятся. Эти люди жертвуют собой, своей свободной жизнью.
Петр Вайль: Ольга Матвиенко вспоминает, как персонаж какого-то современного фильма цитирует Островского, приподнимая культ до религии.
Ольга Матвиенко: Он сам себе вслух говорит: "Да, самое дорогое - это жизнь!" И лифтер понимающе произносит: "Библия". Он отвечает: "Нет, это сказал другой пророк: великий слепой Николай Островский".
Петр Вайль: Роман "Как закалялась сталь" был переведен практически на все языки мира. Только в 1936 году издан 36 раз. По нему были написаны десятки пьес, симфонические поэмы, балет, две оперы, сняты три фильма. Это сделали в 56-м Алов и Наумов с Василием Лановым в роли Корчагина, в 75-м Николай Мащенко с Владимиром Конкиным, а первым, в 42-м - сделал Марк Донской с Владимиром Перистом-Петренко.
Ольга Матвиенко: Я фильм Марка Донского увидела, к сожалению своему, недавно. Он самый сильный по воздействию на поколение. Артист, игравший главную роль в этом фильме, Перист-Петренко, в 42-м году ушел на фронт. И в этом же 42-м погиб. К этому трудно что-либо добавить.
Петр Вайль: Подлинная мифологичность образа Корчагина лучше всего подтверждается различием трех фильмов. Как всякий миф, сюжет поворачивается той стороной, какой нужно, в соответствии с эпохой. У Донского все мотивировано войной. То, что в книге всего лишь вступительный эпизод - Украина под немцами - здесь стало содержанием всей картины.
Сцена из фильма: - Немцев убивать надо. Понятно?
- По всей Украине пожар идет. Под немцами земля горит. Скоро польют они кровью своей все дороги, по которым пришли к нам.
- Убивать их надо.
- Верно. Уничтожать их надо. И не только Красная Армия, а все, кто в руках держать может винтовку, вилы, топоры. Враг злобный.
Петр Вайль: В фильмах 56-го и 75-го годов никаких немцев нет вовсе. Нет даже слова такого - немцы.
Ольга Матвиенко: Василий Лановой мне нравится в фильме. Ему удалось сохранить цельность характера.
Петр Вайль: Здесь, минуя сталинское тридцатилетие, сразу обращались к ленинским идеалам и тому, что тогда называли "ленинские нормы". По-шестидесятнически пытались возвратить первичное содержание заезженным революционным лозунгам.
Ольга Матвеенко: В фильме, где играет Конкин, разрушился характер. А Павка Корчагин - это, прежде всего, цельность. Герой Владимира Конкина рефлексирует, размышляет, как Гамлет. Для Павки Корчагина это совершенно невозможно.
Петр Вайль: Там вообще все современно, даже со смелыми аллюзиями. Несущие бревна комсомольцы держат их так, что неизбежно сравнение с восхождением на Голгофу. Есть экзистенциалистские диалоги в духе времени, в духе новой волны французского кино.
Сцена из фильма: - Завтра зайдешь за мной или встретимся на вокзале? Зайдешь, Павел?
- Встретимся на вокзале.
- А мы там не потеряемся?... Почему нет дождя? Очень люблю, когда идет дождь.
Петр Вайль: Признаки времени есть и более неприятные. Не стилистические, а содержательные. В разгар диссидентского движения в СССР - о недопустимости сомнения в генеральной идее.
Сцена из фильма: - Нет, выступите и ответьте, прекращаете вы борьбу с партией или нет?
- Не могут все в партии мыслить одинаково. И потому нужна свобода группировок. Иначе как мы, несогласная с вами молодежь, будем бороться за свои взгляды?
- Какие еще взгляды?!
Ольга Матвиенко: Примерка на 70-е годы не состоялась еще и потому, что тогда все это было насильственно. Мы стали уже уходить к перестройке. Наш менталитет стал меняться. И Павка Корчагин уже не был героем нашего времени в 70-е.
Владимир Конкин: Книгу "Как закалялась сталь" я не читал. Когда ее проходили в школе, я болел. Монолог "Самое дорогое у человека - жизнь" не выучил. Получил двойку, и на этом все мое знакомство с этим литературным произведением закончилось, пока не поступило предложение сниматься в картине. Это рок. Никуда я от этого не ушел. Мой старший брат Славочка во время войны заболел полиомиелитом. В 17 лет, уже десять лет к тому времени прикованный к постели, он скончался. Мне было два года, когда эта трагедия в нашей семье произошла.
Петр Вайль: Со строительством узкоколейки ассоциации возникали совсем прямые: БАМ.
Владимир Конкин: Во время съемок за нашим фильмом очень внимательно следил идеологический отдел ЦК партии. Стоит Корчагину только сказать, что развелось много мерзавцев, мол, к чему мы пришли - это все вырезалось. Страна наша готовилась к XVII съезду ВЛКСМ. А так как основная задача съезда была в том, чтобы отправить молодежь на БАМ, то нужно было сделать Корчагина зовущего на труд. Так и снимали. Если в сценарии написано, что кругом грязь, вода, ливень и ветер, то все это у нас и было.
Книга же так и осталась мной непрочитанной. На XVII съезде ВЛКСМ я единственный написал себе речь. Речь стоила 5 рублей, и два журналиста писали всем. А я всегда был склонен к графомании, выступил, и на фоне плачущего Политбюро и самого Леонида Ильича Брежнева, мне вручили книгу "Как закалялась сталь". Это был чуть не единственный уцелевший экземпляр первого тиража, который пошел под нож. Вручали книгу ныне здравствующая Пахмутова, покойный Лев Яшин, Сергей Герасимов и Галина Уланова. Вот наконец-то свершилось, - подумал я, - наконец-то прочитаю то, что написал Николай Алексеевич Островский. Только я до кулис ее донес, у меня ее хвать из ручонок - и в музей ЦК ВЛКСМ. Где сей музей?
Петр Вайль: Где-то лежат экспонаты музея. Комсомольцы стали бизнесменами, идеи подверглись пересмотру, ушли и прежние герои.
Анатолий Праудин: Я думаю, мы без них сейчас просто погибнем. Потому что, к сожалению, слухи о чрезвычайной духовности нашей страны оказались преувеличены, и если не предпринимать каких-то чрезвычайных усилий, боюсь, произойдут уже необратимые перемены. Вы помните костры, которые жгли вокруг Театра на Таганке, вы помните, какие аудитории собирал Евтушенко, на выставку в Третьяковку попасть было совершенно невозможно. И так далее. А как только ситуация превратилась в натуральную, мы испытываем острый дефицит востребованности высокого искусства. Мое собственное ближайшее окружение претерпело катастрофические изменения. Мало того, я сам нахожусь в ситуации неприятной: не знаю, куда меня выкинет. Может быть, таким образом мы собираемся спасаться.
Петр Вайль: В фильме Мащенко Конкин произносит комсомольские лозунги, тряся пышной прической - не то Битл, не то Элвис. Как относился артист к своему герою?
Владимир Конкин: У меня не было к нему никакого отношения. Мне казалось, что на фоне пластинок "Битлс" и "Роллинг Стоунс" я честно буду делать свое дело, если я с отличием закончил театральное училище и был честным советским артистом. Я честный артист. Миллионы людей мне тогда писали письма, и До сих пор, когда я приезжаю в тот или иной город, мне целуют руки за то, что я есть на белом свете. У меня тяжкий крест.
Петр Вайль: Но крест этот Владимир Конкин готов нести.
Владимир Конкин: Николай Островский сделал свое дело. Дело победы духа над предательством индивидуальной судьбы, как говорил Ромен Роллан. Есть какие-то непреложные истины, на них формируется достоинство человека. В какой стране человек хочет жить? Если у нас бесперспективная борьба с олигархами, одно дело. Вечная гражданская война, покой нам только снится. Я бы не хотел такой перспективы для России, не хотел бы для своих детей, тем паче внуков, у меня их трое. Система ценностей для меня чрезвычайно важна, и она передалась моим детям. Это очень важно.
Ольга Матвиенко: Корчагин герой не нашего времени, а завидуешь. Всем хочется именно такого, но в нашем времени. Но в нашем времени у нас сплошные Золушки, если это женщины, а мужчина обязательно бандит, но с обаянием первого секретаря райкома. Бандит, но идеальный такой. Жалко не то, что у современного читателя Павка Корчагин не в чести, а жалко, что нет у современного читателя и зрителя своего героя. Потому что герой нужен всегда. Есть пословица: великие времена рождают поэтов и героев, мелкие времена, пустые времена рождают пыль и много начальства. В какой-то момент мы решили, что идеалы не нужны, что подвиг - всегда преодоление беды. Мы сами не поняли, что сотворили. Я имею в виду народ. Потому что от правительства трудно требовать того, чего потребовать невозможно. Но у меня есть надежда, что если изменится в каком-то смысле политика государства, тогда будут востребованы на телевидении и в литературе вот такие герои, а героев надо воспитывать. К сожалению, не зрителя подтягиваем сейчас до себя, а наоборот делаем.
Владимир Конкин: Отмечание 85-летия комсомола, где странные люди, которые вообще не знают, что это такое... люди эстрадные... наш великий единственный певец всех времен и народов, который все организует, потому что он и с комсомолом не расстается, и с МВД он не расстается, и с КГБ он не расстается, и в бизнесе он понимает, и по своим вкусам собрал такую компанию... Это было так убого, неинтересно, напыщенно, бессердечно. За этим стояли только деньги. Патетика, ложные кринолины обветшавшие. На них все не сидело, все было перекошено.
Я сейчас смотрю на многих бывших комсомольских акынов- они все в порядке. Они поют на фоне другого блюда. Но уж больно цинично они это делают. В свое время был приказ по Госкино СССР, что Конкину не рекомендуется сниматься в ролях, дискредитирующих образ Павла Корчагина. Хорошо. Наступила демократия. В чем же дело? А дело в том, что я и здесь не нужен, потому я не соглашаюсь сниматься там, где мне не нужно. У меня есть своя позиция. Я человек не простой. И, наверное все-таки артист недурной.
Сцена из фильма: - Неужели для того мы врезались в жизнь на взмыленных конях, чтобы вот так вот брякнуться мордой в грязь? Ведь мы же 16-летними командовали полками, рвались и были готовы завтра же встать к мировому кормилу или погибнуть в бою, не задумываясь. Неужели все это для того, чтобы уже сегодня раскиснуть, распуститься, растерять непоколебимую веру нашу? Это я тебе говорю, слышишь меня?
Петр Вайль: Теория самоотверженности рано или поздно вступит в противоречие с ее практикой, потому что тот же ваш пример с беспризорными - это дело благотворительности. Благотворительности как раз богачей, которые совершенно не обязательно с кристально чистой совестью. Так во всем мире и происходит. А человек, который во главе угла ставит самоотверженность и следует своим принципам, рано или поздно начинает требовать того же от других. И вот тогда он превращается в агрессивного самоотверженника.
Мариэтта Чудакова: Правильно. Может превратиться, а может и не превратиться. Я видала этих врачей, которые ничего ни от кого не требовали, а сами так жили. Я и в нашей стране таких видела. Я с вами согласна, что как только человек начинает этого же требовать от других, уничтожается очень многое. Когда мы говорим о Корчагине, мы говорим о некоей совокупности ценностей, которая была предложена большевистской идеологией как образец.
Сцена из фильма: - Если ты не победишь в себе властолюбца и карьериста, я буду драться с тобой отчаянно и беспощадно.
Мариэтта Чудакова: Если мы вернемся к роману, в нем людей привлекали очень многие вещи, которые они сами не осознавали. О чем говорил в 36-м году Пастернак? Остро не хватало в литературе трагедийности, она была практически исключена. И вот эта трагедийность привлекала, потому что без этого человек не может существовать. А одновременно там - поразительная концентрация оптимизма и энергии, которые бессознательно человек ищет. В этом смысле книга Островского играла роль наркоза и психотерапии. Он внушал людям неуверенным в себе, очень тяжело живущим, надежду. Они читали и думали: "Боже мой, ему гораздо хуже, чем мне. А он вон как!". Это человеку крайне нужно. Обычно, увы, получалось это в упаковке с утопической идеей.
Петр Вайль: И с агрессивной утопической идеей.
Сцена из фильма: - Если бы ты знал, Федор, как иногда хочется ринуться в бой рукопашный с этими вот правыми в нашей партии, что сдают непримиримые большевистские принципы.
Петр Вайль: Сам Николай Островский, уже в Сочи, лежа в постели, пишет матери: "Я с головой ушел в классовую борьбу. Наше домоуправление было в руках врага. Сын попа - бывший домовладелец". И через неделю он матери сообщает: "Победа осталась за нами. В доме остался только один враг - буржуйский недогрызок, мой сосед, в бессильной злобе это животное не дает нам топить". То есть, он и в кровати продолжал бороться. Это был человек, как я думаю, общественно невыносимый.
Мариэтта Чудакова: Вообще, борец - сплошь и рядом малоприятное зрелище. Борец именно. Но человек самоотверженный, подвижник, человек, тратящий свои силы на что-то, что не имеет с точки зрения окружающих непосредственной пользы для него или для его семьи, это нормальная часть человеческого общества. Платонов огромную статью посвятил в 37-м году Островскому. Он пишет: "Для истин воодушевленных, для целесообразной жизни народа нужна еще особая организующая сила в виде идеи всемирного значения, способной отвечать сокровенному желанию большинства народа". Это человек, который уже и "Котлован", и "Чевенгура" написал. А что такое идея всемирного значения? Одно из двух: идея вообще любви к дальнему, как к близкому, или идея утопической переорганизации общества.
Петр Вайль: Доктор Гааз, Альберт Швейцер были люди, которые делали конкретные добрые дела. А этим-то нужно было переустройство земного шара. И любовь к дальнему, как к ближнему, никогда не получается. Любовь к человечеству и любовь к человеку - разные вещи.
Сцена из фильма: - Самое дорогое у человека - жизнь. И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мерзкое прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы отданы самому прекрасному в мире - борьбе за освобождение человечества.
Петр Вайль: Звучат всем известные, заученные в школе слова. Своего рода полемика с ними происходит в фильме Мащенко, когда один из комсомольцев на строительстве узкоколейки не выдерживает. Поразительная способность загонять себя в катастрофу, а потом из нее героически выбираться - не для всех. Тот персонаж произносит обыкновенную человеческую правду.
Сцена из фильма: - К чертовой матери. Ни дня здесь не останусь больше. Людей на каторгу ссылают, так хоть за преступление. А нас за что, за что? У меня одна жизнь.
Петр Вайль: Еще интересней в фильме 75-го года второе, в конце картины, произнесение знаменитых корчагинских слов. Герой диктует жене.
Сцена из фильма: - И чтобы, умирая, мог сказать: все силы и вся жизнь отданы самому прекрасному в мире - борьбе за освобождение людей. Исправь последнее: не людей - человечества.
Петр Вайль: Сделана главная правка - суть идеологии. Речь не о человеке, а о человечестве.
Мариэтта Чудакова: Мне кажется, что люди шли за этим героем, влюблялись в него потому, что, с одной стороны, удовлетворяли живущую в человеке внутри потребность к волонтерству, а второе - им нужно было оправдание того, что происходит. Потому что идея утекала на глазах. Тем среднего рассудка людям, которые отдали худо-бедно жизнь защите этой идеологии, нужно было уцепиться за что-то: он же очень верил, а он хороший человек. Значит, наверное, идея неплохая. А вот уже в 70-е годы со странным чувством брали в руки эту книгу.
Петр Вайль: И не случайно в 69-м году, когда Венедикт Ерофеев написал "Москва-Петушки", герой этой книги ищет уголок, где не всегда есть место подвигу. Вы рассказали о какой-то канадской семье. Действительно, человек, который не ограничивает себя работой и семьей - это можно считать определением интеллигента. Россия горделиво считает, что только у нее есть интеллигенты, а на Западе, дескать, какие-то интеллектуалы. Мне кажется, как раз в наше время это колоссальная прерогатива Запада: люди, которые отдают себя общественному служению. Но они не подкладывают под это идеологию.
Мариэтта Чудакова: Вы знаете, в 97-м году собирали под эгидой Ельцина Совет по культуре. Я там говорила о том, что людям в маленьких городах некому пожаловаться, и неплохо было бы, если б каждый писатель взял некоторое шефство над каким-то одним городом, стал бы посредником между этими несчастными маленькими людьми и властью. Я не буду называть имена тех, кто возражал: это лучшие наши писатели-интеллигенты. "Почему это я должен? Этим должна заниматься власть". Я была просто растеряна. Говорю: "А Чехов-то через всю страну на Сахалин поехал, не дожидаясь власти, а Толстой помогал крестьянам?". Это же так просто - захотеть помочь кому-то.
Петр Вайль: Для этого нужно найти душевные силы и желание.
Мариэтта Чудакова: Так западная интеллигенция находит душевные силы и желание.
Петр Вайль: При этом без идеологии, и не отказываясь ни от заработка, ни от радостей жизни.
Мариэтта Чудакова: Мы сейчас залезли в моральный и интеллектуальный тупик, я считаю. Все чаще слышу, что у нас, оказывается, нет возможности подвижничества, окромя коммунистической идеи. В том-то и дело, что мы это внушили себе и внушаем людям с экрана телевидения. И те уже верят, что вот были люди! Они не понимают, что так получалось, что они сращены были с этой идеей, но это вовсе не обязательно, если у тебя есть порыв помощи кому-то, кроме своей семьи.
Петр Вайль: Владимир Конкин полагает, что его герой был не столько подвижником-альтруистом, сколько жертвой обстоятельств и инструментом политической борьбы.
Владимир Конкин: Трагедия человека. Он был также облапошен, как миллионы мальчиков. Да если бы он сам не умер, прикованный к постели, его расстреляли через пару лет. Потому что он уже был не нужен. Он, как мавр, свое дело сделал и должен был уходить. Он из той плеяды облапошенных, оболваненных, поверивших в химеру всеобщего равенства и братства на земле. Эти люди стали задавать вопросы, потому что они видели, что то коммунистическое, чего они сами своей кровью добивались, исчезает. А другие сдали коммунистические позиции, стали жировать, на машинах ездить. Я стал уважать и любить этого человека. Корчагин мне нравился тем, что остался верен той идее, которую ему, мальчику 14-летнему, вдолбил Жухрай. Жухрай - вот этого нужно было казнить.
Петр Вайль: Анатолий Праудин таких людей, как Корчагин, в жизни не встречал, но очарован образом. С тех пор, когда впервые раскрыл книгу Островского.
Анатолий Праудин: Я ее впервые прочитал, когда и положено - в 7-м или 8-м классе. На меня он произвел ошеломляющее впечатление. Несгибаемый герой, которого даже собственное тело не смогло побороть. Конечно, персонаж этот доведен до логического конца. Может быть, в реальной жизни человека, который вот так лег под поезд, найти трудно. Тут больше идеального, чем реального. Такого человека в жизни я не встречал. Но встречал людей, которые тянулись к этому, и они мне всегда были бесконечно симпатичны. Когда они проигрывали сражение с жизнью, мне становилось чрезвычайно обидно за державу. И мне не смешно, когда такие чудаки пытаются взломать неломаемые вещи.
Петр Вайль: Владимир Конкин, сравнивая нынешний российский культурный обиход с прежним, говорит о трагедии личной и идейной тех, кто верил в то, за что отдал жизнь Корчагин.
Владимир Конкин: Меня унижает и эпатирует так называемое сценическое действо, кинематографический экзерсис. Такой русский камамбер - навоз с молоком. По циничности многие наши сериалы уже превзошли многие запрещенные в Америке. У нас же ведь Гуляй Поле, батька Махно жив! Были и комсомольские сауны, и пионервожатые к услугам были. Но всегда были и люди, которые как под гипнозом шли вперед и действительно в веровали. То, что сейчас с ними получилось, отсутствие у них минимальных благ - они отчасти повинны в этом сами: слишком благоговейно верили. Их матреиальный предел был - иметь бесплатную двухкомнатную хрущевскую распашонку через 18 лет труда или по записи ковер получить через 10 лет, про автомобиль говорить не приходится. Когда я в 76-м году, в 25 лет, купил первый свой автомобиль - черную "Волгу" - весь Киев мне завидовал. Было только две "Волги" на киностудии Довженко - у Лёнечки Быкова белая, у меня черная, нас звали black and white.
Петр Вайль: Христианские и коммунистические идеи сопоставляли часто. Особенно ранних христиан и первых большевиков.
Ольга Матвиенко: Братство. Для Николая Островского это понятие было священным, несмотря на то, что в 14 лет он перестал быть верующим. Но те постулаты, которые вошли до этого времени, остались для него главными и тогда, когда он стал коммунистом. Те же самые мечты и порывы, которые свойственны христианину. А мы, к сожалению, вместе с грязной водой выплеснули и ребенка, когда стали ратовать за свободу.
Петр Вайль: С точки зрения психиатрии Павка Корчагин - альтруистический невротик-мазохист. Симптомы: экстатичность, импульсивность, увлеченность идеей до умоисступления, шизофренические признаки так называемого нарушения порядка общественных кругов, когда социальная проблематика становится важнее и ближе, чем личная. Установка на исключительность своей страны и народа преисполняет безмерной верой в себя, чреватой как тиранией на всех уровнях, от семьи до государства, так и готовностью к жертве. Кто бы этой жертвой ни оказался. Ранняя, в 32 года, мученическая смерть Николая Островского придала образу Павки Корчагина художественную завершенность.
Мариэтта Чудакова: Очень важно, что строки, абсолютно не меняясь, меняются после смерти автора. Так же строки наполняются живой кровью автора, если мы знаем, что это он.
Петр Вайль: Наиболее знаменитые слова Корчагина-Островского - о том, что самое дорогое у человека это жизнь и отдать ее надо за освобождение человечества.
Ольга Матвиенко: Он писал любимой девушке: "Порыв того желания жить своей мечтой бросил меня в армию, но я быстро понял, что душить кого-то - не значит защищать свободу". Когда мы в музее построили экспозицию, закончив ее словами Василия Гроссмана "Море, конечно, не свобода, а лишь символ свободы, но как же прекрасна сама свобода, если даже напоминание о ней делает человека счастливым", я совершенно отчетливо увидела эту цепочку: 18-летний Островский - Василий Гроссман, а посередине - слова, которые мне надоели, навязли в ушах, я уже не видела смысла этих слов: "Самое дорогое у человека - это жизнь". А ведь кончаются они почти тем же самым: что самое прекрасное в жизни - это борьба за освобождение человечества. Конечно, каждый по-своему понимает, что такое свобода, что такое освобождение. Но так, как жил Николай Островский, как Павка Корчагин, не отменяет тех его слов: "Душить кого-то не означает защищать свободу".
Для меня свобода сейчас - это говорить, что я думаю, не опасаясь за свои слова, но в то же время мне очень жалко, что опереться почти не на что. Нет ни литературного, ни культурного фундамента. Утрачено столько традиций, которые были у нас в Советском Союзе, столь ругаемом, в котором не было свободы. А зачем нужна свобода, если люди превращаются в животных? Зачем животному свобода? Оно и так свободно.
Петр Вайль: Мне кажется, свобода и сильная убежденность - вещи противоположные. Свобода - сама по себе допущение компромисса. Человек же, сильно убежденный, ограничен и связан своей идеей. То есть он уже не свободен, разве не так?
Мариэтта Чудакова: Если его убеждение для него органично, он не должен на других давить.
Петр Вайль: Но рано или поздно он будет давить. Если он в чем-то сильно убежден, то он хочет, чтобы и окружающие были в том же убеждены.
Мариэтта Чудакова: На всякое хотение нужно иметь терпение, как в детстве говорили родители. Я вас понимаю, но обуздывать его надо. Я не говорю: давайте перенесем Корчагина в сегодняшнюю жизнь. Но там есть и вечно человеческое - преодоление своих слабостей. Давно наукой доказано, что мы в жизни тратим миллионную долю нашего жизненного резерва. На этом основано, например, действия экстрасенсов. Та часть, которая в нас дремлет, выходит наружу, и человек обретает чудесные свойства, скажем, может видеть на расстоянии. Мне кажется, в Корчагине это привлекало людей - то, что он показывает скрытые силы человека.
Петр Вайль: Как рекордсмены в спорте. То, что человек пробегает 100 метров за 10 секунд, это хотя бы побуждает сотни тысяч пацанов делать утреннюю зарядку. Понятно, почему Анатолий Праудин вынашивает идею о возвращении образа Павки Корчагина, в данном случае, на сценические подмостки, но понятно, что вообще в русскую культуру. Это реакция на то, что принято называть распространением цинизма и неверия. На ваш взгляд, есть тут какой-то шанс?
Мариэтта Чудакова: Я не знакома с ним, не знаю, хватит ли у него мыслительного ресурса, чтобы понять, что самое главное в этом спецкурсе - не воспитать ностальгию по советскому прошлому. Показать, что есть этические нормы, которые вечны. Борьба добра и зла внутри человека. Мне кажется, что в одном отдельно взятом спецкурсе это может получиться, как когда-то в 20- годы получалось в коммунах. Недостаток и грех коммун был в том, что нельзя всю страну сделать коммуной. А в отдельных год-полтора обычные парни и девки из ближайших деревень существовали на совершенно новых основаниях: целомудрие, прекрасное отношение к другому. То есть какое-то время такой спецкурс может продержаться и дать кому-то некоторый заряд на более долгий срок. Если есть преступные группировки со своими правилами, которые неукоснительно выполняются, почему не может быть на время создано такое сообщество на хороших правилах. Но не знаю, не знаю, как они разыграют "Как закалялась сталь" без коммунистической идеи.
Петр Вайль: Между прочим, вы, говоря о возможности противостояния хороших парней плохим, пересказали сюжет "Тимура и его команды". Против шайки Мишки Квакина - группировка Тимура.
Павка Корчагин - мифологическая схема или живой человек? Альтруистический невротик-мазохист или сознательный носитель идеи? Герой или жертва? Почему речь о необходимости таких героев все чаще заходит в сегодняшней России? Нужен ли и возможен ли сейчас такой образ? О Павке Корчагине на протяжении десятилетий - очередная программа из цикла "Герои времени". В ней принимают участие: культуролог Мариэтта Чудакова, актер Владимир Конкин, режиссер Анатолий Праудин, сотрудница музея Островского в Сочи Ольга Матвиенко. Ведущий - Петр Вайль.
Культовое, школьно-хрестоматийное, десятилетиями насаждавшееся в сознании людей имя, вновь возникает в сегодняшней России. Образ героя-альтруиста кажется необходимым для создания морального противовеса в новой общественной атмосфере. То, что Павка - миф, нет сомнения. Но живой ли это герой? Способен ли он снова возбудить к себе интерес?
Мариэтта Чудакова: Бывает иногда, в редких случаях, что литература выходит в социум, при этом оставаясь литературой. Кроме Островского, могу назвать только Зощенко и Венедикта Ерофеева.
Петр Вайль: Вот я, например, героев Зощенко в жизни встречал сотни, уж не говоря о героях Венедикта Ерофеева. У меня половина приятелей были такие алкаши. Но вот Корчагиных я не то что не встречал, и вообразить не могу.
Мариэтта Чудакова: Во-первых, все знали, что довольно близка была жизнь самого Островского к тому, что он описал в Корчагине. Значит, один уже есть. А во-вторых, я читала в мемуарах про многих потрясающих людей. Мне кажется, что мы сами себе внушили, что подвижники, абсолютно самоотверженные люди с тех пор не попадались. Это не так. Их были не просто сотни, а тысячи. Были десятки тысяч людей, проживших самоотверженную жизнь.
Петр Вайль: Даже вы говорите: "Я читала". Вы же не сказали: "Вот мой приятель был такой".
Мариэтта Чудакова: Я жила в Москве, хотя и в многодетной бедной семье, но не в ситуации ссылки, лагеря, жуткой тайги. В других условиях. Мы недооцениваем свой ХХ век. Россия этого века дала потрясающее количество совершенно поразительных людей. Я даже думаю, что историю России ХХ века, чтобы она не превратилась в скопище абсурда, нужно писать как историю поразительных личностей.
Петр Вайль: Хранительница памяти одной такой поразительной личности - Ольга Матвиенко, заведующая научно-экспозиционным отделом литературно-мемориального музея Николая Островского в Сочи.
Ольга Матвиенко: Раньше у нас всеми формами (есть такая графа) охвачено было 200 тысяч посетителей, а сейчас 100 тысяч. Не аткая уж большая разница. Сейчас идет личность, раньше шла масса. И раньше, и теперь на нас работает море: если море не работает, значит, работают музеи.
Раньше всегда задавали два вопроса, и всегда в конце экскурсии. Первый традиционный: есть ли родственники, живы ли, кто, где? Второй шепотом: а были ли дети? А вот сейчас задают такие вопросы, которые ставят в тупик даже меня: сколько Островский зарабатывал в день? Начиная с 1933-34 года, когда о нем еще никто не знал, он уже перестал писать в письмах, что рынок в Сочи дорогой, и курочка с яйцами очень дорогая. Он уже стал делать подарки своим родным. В ноябре 1934 года Николай Островский нанял секретаря, которому стал платить 300 рублей. А сам он в 32-м году, в год выхода книги, получал пенсию 44 рубля.
Очень много записей в книге отзывов. "Жаль, что "Как закалялась сталь" изъяли из школьной программы. Надо читать эту книгу, а не смотреть фильм "Бригада". "Павел Корчагин - это святой". "Это похоже на чувство, когда посещаешь храм". "Как хочется жить не бессмысленно, а чтобы была идея. Разве сегодня это возможно?" "России жить, пока сохраняются такие святые места". Бывают, конечно, и хулиганские записи: "Жаль, что здесь не продают пива".
Я уже привыкла говорить: "Вы, наверное, не читали книгу Николая Островского "Как закалялась сталь", я вам сейчас расскажу..." И в последнее время в группе поднимаются руки, кричат: "Нет". То есть не вся группа, три-четыре-пять человек. Люди старше тридцати все читали. Был период, когда к нам шли только пенсионеры, а сейчас идут люди продуктивного возраста. Все тянутся к чему-то светлому, всем хочется противопоставить этому миру...
Я совершенно точно знаю, что по частоте употребления имени Павки Корчагина и Николая Островского в СМИ, на телевидении, даже в рекламе с Островским никто не конкурирует. Это культовая книга советского времени, это знаковый герой того времени.
Петр Вайль: У меня нет никаких сомнений в искренности Николая Островского. Я верю и убежден в том, что он сказал правду, описывая, в конечном счете, себя. Но даже когда я читал в школе, это мне все казалось совершенной выдумкой, и неприятной выдумкой. Когда вырос, чувство неприязни меня покинуло, но тогда я увидел в книге агиографию, жизнеописание святого. То есть заданный идеал, очень мало имеющий отношения к жизни. Обратите внимание, что там, где начинается жизнь, повседневные ее проявления, там герой и автор не то что пасуют, а возмущаются всем своим нутром. Например, вопрос о женщине или о музыке, танцах, о еде. Это, то есть сама жизнь, вызывает у него отвращение.
Мариэтта Чудакова: Вы говорите о идеологическом наполнении образа. И я последняя буду отрицать агиографические черты в этом романе. Но у нас произошла странная вещь: любое подвижничество и самоотверженность плотно слепили с утопической идеей большевизма.
Петр Вайль: Для исполнителя роли Павки Корчагина в фильме 1975 года Владимира Конкина главное в образе не идеология, а целомудрие.
Владимир Конкин: Мы с вами, как и всякий нормальный мужчина, не забудем свою первую влюбленность, когда сердце впервые трепетало.
Сцена из фильма: - В жизни есть не только борьба, понимаешь? Нельзя быть таким суровым к себе, к другим. Так ведь можно очень многое потерять.
- Рита, что бы ни случилось, у меня останется несравненно большее, чем я потеряю. Поэтому я хочу, чтобы между нами сразу все кончилось, как и началось. Не надо.
Владимир Конкин: Сейчас это называют комплексами. Я полагаю, что это целомудрие, которое в нас заложено. Сегодняшний день всячески ломает так называемые стереотипы. А это не стереотипы, это стержень духовный.
Сцена из фильма: - Я тоже очень люблю тебя, Тоня. Не могу я тебе рассказать, не умею. Но вот года кончится заваруха, я обязательно стану монтером. И если ты от меня не откажешься, если ты действительно серьезно, а не игрушки ради, я буду тебе хорошим мужем. Я тебя никогда бить не буду. Душа из меня вон, если я обижу тебя чем-то.
Петр Вайль: Режиссер питерского театра "Балтийский дом" Анатолий Праудин считает, что последние годы сломали стержень жизни, в том числе и его, профессиональной. Выход он пытается найти в Островском и Корчагине.
Анатолий Праудин: Мы сегодня наблюдаем картину разрушения русского репертуарного театра, ему на смену приходит что-то другое, что - мы пока еще не знаем. Сегодня каждый художник стоит перед выбором, как ему жить дальше. Заниматься традиционным русским театром сегодня совершенно бессмысленно, это практически невостребованное занятие. Возникает чрезвычайная ситуация, когда нужно создавать новые программы для людей, которые будут заниматься театром. Я их называю "будущие самураи". Это люди, которые будут знать, что их поприще не принесет им ни денег, ни славы, ни уважения, но, тем не менее, кому-то нужно нести этот факел. Мы, действительно, должны проложить дорогу от нашего первого храма к храму второму. У меня возникла идея набрать спецкурс, который будет воспитываться в таких этических рамках. Дипломный спектакль этого курса должен быть спектаклем по роману Островского "Как закалялась сталь".
Для меня дело не в идеологии, а в этой фигуре, в этом персонаже, который преодолел силу земного притяжения. Сейчас необходимо группироваться вокруг таких героев и видеть огонек горящего сердца. Нас совсем уже мало остается. Мы чувствуем, что есть чрезвычайная необходимость.
Мариэтта Чудакова: Привлекает к герою само жертвенничество и подвижничество, сам аскетизм и само умение поступиться личным во имя чего-то гораздо большего, чем ты. Понятно, что вы испытывали в школе чувство отвращения. Если бы вы его не испытывали, было бы очень печально. Потому что идеи-то к этому времени были уже скомпрометированы.
Петр Вайль: А разве бывают другие подвижники? Я что-то не могу себе представить, например, подвижника рыночной экономики. Разве могут быть подвижники другой идеи, кроме идеи, условно говоря, коммунистической, то есть уравнительной, аскетической? Будь то христианин или вот такой большевик, как Павел Корчагин.
Сцена из фильма: Мы должны быть святыми потому, что дело наше святое.
Петр Вайль: Я хочу сказать, что подвижник обязательно наполнен вот такой уравнительной идеологией.
Мариэтта Чудакова: Не могу с вами согласиться. Сейчас в России такое огромное поле для подвижничества без всякой уравнительной идеологии. Может быть, мы слово не совсем правильное употребляем, может, мы его не совсем правильно толкуем. Надо говорить о самоотверженности, об ущемлении сугубо личных интересов во имя серьезных вещей. Есть люди, для которых продвижение страны в сторону демократии есть часть их жизни. Но далеко не для всех. Даже лучшие наши публицисты с непонятным упорством внушают со страниц лучших газет: "Занимайтесь своей семьей, и все будут в порядке". Это совсем не верно. Человеку свойственно выходить за границы своих сугубо личных интересов и включать в них какие-то общие. В стране, где около двух миллионов беспризорных детей, говорить, что подвижничество может быть только утопическим, неверно. У нас масса конкретных дел, где нужны те самые "врачи без границ", которые во всем мире существуют. Я видела канадскую семью, она и муж - врачи без границ. Он уже полтора года в Африке, она ездит в другие места, они редко видятся. Эти люди жертвуют собой, своей свободной жизнью.
Петр Вайль: Ольга Матвиенко вспоминает, как персонаж какого-то современного фильма цитирует Островского, приподнимая культ до религии.
Ольга Матвиенко: Он сам себе вслух говорит: "Да, самое дорогое - это жизнь!" И лифтер понимающе произносит: "Библия". Он отвечает: "Нет, это сказал другой пророк: великий слепой Николай Островский".
Петр Вайль: Роман "Как закалялась сталь" был переведен практически на все языки мира. Только в 1936 году издан 36 раз. По нему были написаны десятки пьес, симфонические поэмы, балет, две оперы, сняты три фильма. Это сделали в 56-м Алов и Наумов с Василием Лановым в роли Корчагина, в 75-м Николай Мащенко с Владимиром Конкиным, а первым, в 42-м - сделал Марк Донской с Владимиром Перистом-Петренко.
Ольга Матвиенко: Я фильм Марка Донского увидела, к сожалению своему, недавно. Он самый сильный по воздействию на поколение. Артист, игравший главную роль в этом фильме, Перист-Петренко, в 42-м году ушел на фронт. И в этом же 42-м погиб. К этому трудно что-либо добавить.
Петр Вайль: Подлинная мифологичность образа Корчагина лучше всего подтверждается различием трех фильмов. Как всякий миф, сюжет поворачивается той стороной, какой нужно, в соответствии с эпохой. У Донского все мотивировано войной. То, что в книге всего лишь вступительный эпизод - Украина под немцами - здесь стало содержанием всей картины.
Сцена из фильма: - Немцев убивать надо. Понятно?
- По всей Украине пожар идет. Под немцами земля горит. Скоро польют они кровью своей все дороги, по которым пришли к нам.
- Убивать их надо.
- Верно. Уничтожать их надо. И не только Красная Армия, а все, кто в руках держать может винтовку, вилы, топоры. Враг злобный.
Петр Вайль: В фильмах 56-го и 75-го годов никаких немцев нет вовсе. Нет даже слова такого - немцы.
Ольга Матвиенко: Василий Лановой мне нравится в фильме. Ему удалось сохранить цельность характера.
Петр Вайль: Здесь, минуя сталинское тридцатилетие, сразу обращались к ленинским идеалам и тому, что тогда называли "ленинские нормы". По-шестидесятнически пытались возвратить первичное содержание заезженным революционным лозунгам.
Ольга Матвеенко: В фильме, где играет Конкин, разрушился характер. А Павка Корчагин - это, прежде всего, цельность. Герой Владимира Конкина рефлексирует, размышляет, как Гамлет. Для Павки Корчагина это совершенно невозможно.
Петр Вайль: Там вообще все современно, даже со смелыми аллюзиями. Несущие бревна комсомольцы держат их так, что неизбежно сравнение с восхождением на Голгофу. Есть экзистенциалистские диалоги в духе времени, в духе новой волны французского кино.
Сцена из фильма: - Завтра зайдешь за мной или встретимся на вокзале? Зайдешь, Павел?
- Встретимся на вокзале.
- А мы там не потеряемся?... Почему нет дождя? Очень люблю, когда идет дождь.
Петр Вайль: Признаки времени есть и более неприятные. Не стилистические, а содержательные. В разгар диссидентского движения в СССР - о недопустимости сомнения в генеральной идее.
Сцена из фильма: - Нет, выступите и ответьте, прекращаете вы борьбу с партией или нет?
- Не могут все в партии мыслить одинаково. И потому нужна свобода группировок. Иначе как мы, несогласная с вами молодежь, будем бороться за свои взгляды?
- Какие еще взгляды?!
Ольга Матвиенко: Примерка на 70-е годы не состоялась еще и потому, что тогда все это было насильственно. Мы стали уже уходить к перестройке. Наш менталитет стал меняться. И Павка Корчагин уже не был героем нашего времени в 70-е.
Владимир Конкин: Книгу "Как закалялась сталь" я не читал. Когда ее проходили в школе, я болел. Монолог "Самое дорогое у человека - жизнь" не выучил. Получил двойку, и на этом все мое знакомство с этим литературным произведением закончилось, пока не поступило предложение сниматься в картине. Это рок. Никуда я от этого не ушел. Мой старший брат Славочка во время войны заболел полиомиелитом. В 17 лет, уже десять лет к тому времени прикованный к постели, он скончался. Мне было два года, когда эта трагедия в нашей семье произошла.
Петр Вайль: Со строительством узкоколейки ассоциации возникали совсем прямые: БАМ.
Владимир Конкин: Во время съемок за нашим фильмом очень внимательно следил идеологический отдел ЦК партии. Стоит Корчагину только сказать, что развелось много мерзавцев, мол, к чему мы пришли - это все вырезалось. Страна наша готовилась к XVII съезду ВЛКСМ. А так как основная задача съезда была в том, чтобы отправить молодежь на БАМ, то нужно было сделать Корчагина зовущего на труд. Так и снимали. Если в сценарии написано, что кругом грязь, вода, ливень и ветер, то все это у нас и было.
Книга же так и осталась мной непрочитанной. На XVII съезде ВЛКСМ я единственный написал себе речь. Речь стоила 5 рублей, и два журналиста писали всем. А я всегда был склонен к графомании, выступил, и на фоне плачущего Политбюро и самого Леонида Ильича Брежнева, мне вручили книгу "Как закалялась сталь". Это был чуть не единственный уцелевший экземпляр первого тиража, который пошел под нож. Вручали книгу ныне здравствующая Пахмутова, покойный Лев Яшин, Сергей Герасимов и Галина Уланова. Вот наконец-то свершилось, - подумал я, - наконец-то прочитаю то, что написал Николай Алексеевич Островский. Только я до кулис ее донес, у меня ее хвать из ручонок - и в музей ЦК ВЛКСМ. Где сей музей?
Петр Вайль: Где-то лежат экспонаты музея. Комсомольцы стали бизнесменами, идеи подверглись пересмотру, ушли и прежние герои.
Анатолий Праудин: Я думаю, мы без них сейчас просто погибнем. Потому что, к сожалению, слухи о чрезвычайной духовности нашей страны оказались преувеличены, и если не предпринимать каких-то чрезвычайных усилий, боюсь, произойдут уже необратимые перемены. Вы помните костры, которые жгли вокруг Театра на Таганке, вы помните, какие аудитории собирал Евтушенко, на выставку в Третьяковку попасть было совершенно невозможно. И так далее. А как только ситуация превратилась в натуральную, мы испытываем острый дефицит востребованности высокого искусства. Мое собственное ближайшее окружение претерпело катастрофические изменения. Мало того, я сам нахожусь в ситуации неприятной: не знаю, куда меня выкинет. Может быть, таким образом мы собираемся спасаться.
Петр Вайль: В фильме Мащенко Конкин произносит комсомольские лозунги, тряся пышной прической - не то Битл, не то Элвис. Как относился артист к своему герою?
Владимир Конкин: У меня не было к нему никакого отношения. Мне казалось, что на фоне пластинок "Битлс" и "Роллинг Стоунс" я честно буду делать свое дело, если я с отличием закончил театральное училище и был честным советским артистом. Я честный артист. Миллионы людей мне тогда писали письма, и До сих пор, когда я приезжаю в тот или иной город, мне целуют руки за то, что я есть на белом свете. У меня тяжкий крест.
Петр Вайль: Но крест этот Владимир Конкин готов нести.
Владимир Конкин: Николай Островский сделал свое дело. Дело победы духа над предательством индивидуальной судьбы, как говорил Ромен Роллан. Есть какие-то непреложные истины, на них формируется достоинство человека. В какой стране человек хочет жить? Если у нас бесперспективная борьба с олигархами, одно дело. Вечная гражданская война, покой нам только снится. Я бы не хотел такой перспективы для России, не хотел бы для своих детей, тем паче внуков, у меня их трое. Система ценностей для меня чрезвычайно важна, и она передалась моим детям. Это очень важно.
Ольга Матвиенко: Корчагин герой не нашего времени, а завидуешь. Всем хочется именно такого, но в нашем времени. Но в нашем времени у нас сплошные Золушки, если это женщины, а мужчина обязательно бандит, но с обаянием первого секретаря райкома. Бандит, но идеальный такой. Жалко не то, что у современного читателя Павка Корчагин не в чести, а жалко, что нет у современного читателя и зрителя своего героя. Потому что герой нужен всегда. Есть пословица: великие времена рождают поэтов и героев, мелкие времена, пустые времена рождают пыль и много начальства. В какой-то момент мы решили, что идеалы не нужны, что подвиг - всегда преодоление беды. Мы сами не поняли, что сотворили. Я имею в виду народ. Потому что от правительства трудно требовать того, чего потребовать невозможно. Но у меня есть надежда, что если изменится в каком-то смысле политика государства, тогда будут востребованы на телевидении и в литературе вот такие герои, а героев надо воспитывать. К сожалению, не зрителя подтягиваем сейчас до себя, а наоборот делаем.
Владимир Конкин: Отмечание 85-летия комсомола, где странные люди, которые вообще не знают, что это такое... люди эстрадные... наш великий единственный певец всех времен и народов, который все организует, потому что он и с комсомолом не расстается, и с МВД он не расстается, и с КГБ он не расстается, и в бизнесе он понимает, и по своим вкусам собрал такую компанию... Это было так убого, неинтересно, напыщенно, бессердечно. За этим стояли только деньги. Патетика, ложные кринолины обветшавшие. На них все не сидело, все было перекошено.
Я сейчас смотрю на многих бывших комсомольских акынов- они все в порядке. Они поют на фоне другого блюда. Но уж больно цинично они это делают. В свое время был приказ по Госкино СССР, что Конкину не рекомендуется сниматься в ролях, дискредитирующих образ Павла Корчагина. Хорошо. Наступила демократия. В чем же дело? А дело в том, что я и здесь не нужен, потому я не соглашаюсь сниматься там, где мне не нужно. У меня есть своя позиция. Я человек не простой. И, наверное все-таки артист недурной.
Сцена из фильма: - Неужели для того мы врезались в жизнь на взмыленных конях, чтобы вот так вот брякнуться мордой в грязь? Ведь мы же 16-летними командовали полками, рвались и были готовы завтра же встать к мировому кормилу или погибнуть в бою, не задумываясь. Неужели все это для того, чтобы уже сегодня раскиснуть, распуститься, растерять непоколебимую веру нашу? Это я тебе говорю, слышишь меня?
Петр Вайль: Теория самоотверженности рано или поздно вступит в противоречие с ее практикой, потому что тот же ваш пример с беспризорными - это дело благотворительности. Благотворительности как раз богачей, которые совершенно не обязательно с кристально чистой совестью. Так во всем мире и происходит. А человек, который во главе угла ставит самоотверженность и следует своим принципам, рано или поздно начинает требовать того же от других. И вот тогда он превращается в агрессивного самоотверженника.
Мариэтта Чудакова: Правильно. Может превратиться, а может и не превратиться. Я видала этих врачей, которые ничего ни от кого не требовали, а сами так жили. Я и в нашей стране таких видела. Я с вами согласна, что как только человек начинает этого же требовать от других, уничтожается очень многое. Когда мы говорим о Корчагине, мы говорим о некоей совокупности ценностей, которая была предложена большевистской идеологией как образец.
Сцена из фильма: - Если ты не победишь в себе властолюбца и карьериста, я буду драться с тобой отчаянно и беспощадно.
Мариэтта Чудакова: Если мы вернемся к роману, в нем людей привлекали очень многие вещи, которые они сами не осознавали. О чем говорил в 36-м году Пастернак? Остро не хватало в литературе трагедийности, она была практически исключена. И вот эта трагедийность привлекала, потому что без этого человек не может существовать. А одновременно там - поразительная концентрация оптимизма и энергии, которые бессознательно человек ищет. В этом смысле книга Островского играла роль наркоза и психотерапии. Он внушал людям неуверенным в себе, очень тяжело живущим, надежду. Они читали и думали: "Боже мой, ему гораздо хуже, чем мне. А он вон как!". Это человеку крайне нужно. Обычно, увы, получалось это в упаковке с утопической идеей.
Петр Вайль: И с агрессивной утопической идеей.
Сцена из фильма: - Если бы ты знал, Федор, как иногда хочется ринуться в бой рукопашный с этими вот правыми в нашей партии, что сдают непримиримые большевистские принципы.
Петр Вайль: Сам Николай Островский, уже в Сочи, лежа в постели, пишет матери: "Я с головой ушел в классовую борьбу. Наше домоуправление было в руках врага. Сын попа - бывший домовладелец". И через неделю он матери сообщает: "Победа осталась за нами. В доме остался только один враг - буржуйский недогрызок, мой сосед, в бессильной злобе это животное не дает нам топить". То есть, он и в кровати продолжал бороться. Это был человек, как я думаю, общественно невыносимый.
Мариэтта Чудакова: Вообще, борец - сплошь и рядом малоприятное зрелище. Борец именно. Но человек самоотверженный, подвижник, человек, тратящий свои силы на что-то, что не имеет с точки зрения окружающих непосредственной пользы для него или для его семьи, это нормальная часть человеческого общества. Платонов огромную статью посвятил в 37-м году Островскому. Он пишет: "Для истин воодушевленных, для целесообразной жизни народа нужна еще особая организующая сила в виде идеи всемирного значения, способной отвечать сокровенному желанию большинства народа". Это человек, который уже и "Котлован", и "Чевенгура" написал. А что такое идея всемирного значения? Одно из двух: идея вообще любви к дальнему, как к близкому, или идея утопической переорганизации общества.
Петр Вайль: Доктор Гааз, Альберт Швейцер были люди, которые делали конкретные добрые дела. А этим-то нужно было переустройство земного шара. И любовь к дальнему, как к ближнему, никогда не получается. Любовь к человечеству и любовь к человеку - разные вещи.
Сцена из фильма: - Самое дорогое у человека - жизнь. И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мерзкое прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы отданы самому прекрасному в мире - борьбе за освобождение человечества.
Петр Вайль: Звучат всем известные, заученные в школе слова. Своего рода полемика с ними происходит в фильме Мащенко, когда один из комсомольцев на строительстве узкоколейки не выдерживает. Поразительная способность загонять себя в катастрофу, а потом из нее героически выбираться - не для всех. Тот персонаж произносит обыкновенную человеческую правду.
Сцена из фильма: - К чертовой матери. Ни дня здесь не останусь больше. Людей на каторгу ссылают, так хоть за преступление. А нас за что, за что? У меня одна жизнь.
Петр Вайль: Еще интересней в фильме 75-го года второе, в конце картины, произнесение знаменитых корчагинских слов. Герой диктует жене.
Сцена из фильма: - И чтобы, умирая, мог сказать: все силы и вся жизнь отданы самому прекрасному в мире - борьбе за освобождение людей. Исправь последнее: не людей - человечества.
Петр Вайль: Сделана главная правка - суть идеологии. Речь не о человеке, а о человечестве.
Мариэтта Чудакова: Мне кажется, что люди шли за этим героем, влюблялись в него потому, что, с одной стороны, удовлетворяли живущую в человеке внутри потребность к волонтерству, а второе - им нужно было оправдание того, что происходит. Потому что идея утекала на глазах. Тем среднего рассудка людям, которые отдали худо-бедно жизнь защите этой идеологии, нужно было уцепиться за что-то: он же очень верил, а он хороший человек. Значит, наверное, идея неплохая. А вот уже в 70-е годы со странным чувством брали в руки эту книгу.
Петр Вайль: И не случайно в 69-м году, когда Венедикт Ерофеев написал "Москва-Петушки", герой этой книги ищет уголок, где не всегда есть место подвигу. Вы рассказали о какой-то канадской семье. Действительно, человек, который не ограничивает себя работой и семьей - это можно считать определением интеллигента. Россия горделиво считает, что только у нее есть интеллигенты, а на Западе, дескать, какие-то интеллектуалы. Мне кажется, как раз в наше время это колоссальная прерогатива Запада: люди, которые отдают себя общественному служению. Но они не подкладывают под это идеологию.
Мариэтта Чудакова: Вы знаете, в 97-м году собирали под эгидой Ельцина Совет по культуре. Я там говорила о том, что людям в маленьких городах некому пожаловаться, и неплохо было бы, если б каждый писатель взял некоторое шефство над каким-то одним городом, стал бы посредником между этими несчастными маленькими людьми и властью. Я не буду называть имена тех, кто возражал: это лучшие наши писатели-интеллигенты. "Почему это я должен? Этим должна заниматься власть". Я была просто растеряна. Говорю: "А Чехов-то через всю страну на Сахалин поехал, не дожидаясь власти, а Толстой помогал крестьянам?". Это же так просто - захотеть помочь кому-то.
Петр Вайль: Для этого нужно найти душевные силы и желание.
Мариэтта Чудакова: Так западная интеллигенция находит душевные силы и желание.
Петр Вайль: При этом без идеологии, и не отказываясь ни от заработка, ни от радостей жизни.
Мариэтта Чудакова: Мы сейчас залезли в моральный и интеллектуальный тупик, я считаю. Все чаще слышу, что у нас, оказывается, нет возможности подвижничества, окромя коммунистической идеи. В том-то и дело, что мы это внушили себе и внушаем людям с экрана телевидения. И те уже верят, что вот были люди! Они не понимают, что так получалось, что они сращены были с этой идеей, но это вовсе не обязательно, если у тебя есть порыв помощи кому-то, кроме своей семьи.
Петр Вайль: Владимир Конкин полагает, что его герой был не столько подвижником-альтруистом, сколько жертвой обстоятельств и инструментом политической борьбы.
Владимир Конкин: Трагедия человека. Он был также облапошен, как миллионы мальчиков. Да если бы он сам не умер, прикованный к постели, его расстреляли через пару лет. Потому что он уже был не нужен. Он, как мавр, свое дело сделал и должен был уходить. Он из той плеяды облапошенных, оболваненных, поверивших в химеру всеобщего равенства и братства на земле. Эти люди стали задавать вопросы, потому что они видели, что то коммунистическое, чего они сами своей кровью добивались, исчезает. А другие сдали коммунистические позиции, стали жировать, на машинах ездить. Я стал уважать и любить этого человека. Корчагин мне нравился тем, что остался верен той идее, которую ему, мальчику 14-летнему, вдолбил Жухрай. Жухрай - вот этого нужно было казнить.
Петр Вайль: Анатолий Праудин таких людей, как Корчагин, в жизни не встречал, но очарован образом. С тех пор, когда впервые раскрыл книгу Островского.
Анатолий Праудин: Я ее впервые прочитал, когда и положено - в 7-м или 8-м классе. На меня он произвел ошеломляющее впечатление. Несгибаемый герой, которого даже собственное тело не смогло побороть. Конечно, персонаж этот доведен до логического конца. Может быть, в реальной жизни человека, который вот так лег под поезд, найти трудно. Тут больше идеального, чем реального. Такого человека в жизни я не встречал. Но встречал людей, которые тянулись к этому, и они мне всегда были бесконечно симпатичны. Когда они проигрывали сражение с жизнью, мне становилось чрезвычайно обидно за державу. И мне не смешно, когда такие чудаки пытаются взломать неломаемые вещи.
Петр Вайль: Владимир Конкин, сравнивая нынешний российский культурный обиход с прежним, говорит о трагедии личной и идейной тех, кто верил в то, за что отдал жизнь Корчагин.
Владимир Конкин: Меня унижает и эпатирует так называемое сценическое действо, кинематографический экзерсис. Такой русский камамбер - навоз с молоком. По циничности многие наши сериалы уже превзошли многие запрещенные в Америке. У нас же ведь Гуляй Поле, батька Махно жив! Были и комсомольские сауны, и пионервожатые к услугам были. Но всегда были и люди, которые как под гипнозом шли вперед и действительно в веровали. То, что сейчас с ними получилось, отсутствие у них минимальных благ - они отчасти повинны в этом сами: слишком благоговейно верили. Их матреиальный предел был - иметь бесплатную двухкомнатную хрущевскую распашонку через 18 лет труда или по записи ковер получить через 10 лет, про автомобиль говорить не приходится. Когда я в 76-м году, в 25 лет, купил первый свой автомобиль - черную "Волгу" - весь Киев мне завидовал. Было только две "Волги" на киностудии Довженко - у Лёнечки Быкова белая, у меня черная, нас звали black and white.
Петр Вайль: Христианские и коммунистические идеи сопоставляли часто. Особенно ранних христиан и первых большевиков.
Ольга Матвиенко: Братство. Для Николая Островского это понятие было священным, несмотря на то, что в 14 лет он перестал быть верующим. Но те постулаты, которые вошли до этого времени, остались для него главными и тогда, когда он стал коммунистом. Те же самые мечты и порывы, которые свойственны христианину. А мы, к сожалению, вместе с грязной водой выплеснули и ребенка, когда стали ратовать за свободу.
Петр Вайль: С точки зрения психиатрии Павка Корчагин - альтруистический невротик-мазохист. Симптомы: экстатичность, импульсивность, увлеченность идеей до умоисступления, шизофренические признаки так называемого нарушения порядка общественных кругов, когда социальная проблематика становится важнее и ближе, чем личная. Установка на исключительность своей страны и народа преисполняет безмерной верой в себя, чреватой как тиранией на всех уровнях, от семьи до государства, так и готовностью к жертве. Кто бы этой жертвой ни оказался. Ранняя, в 32 года, мученическая смерть Николая Островского придала образу Павки Корчагина художественную завершенность.
Мариэтта Чудакова: Очень важно, что строки, абсолютно не меняясь, меняются после смерти автора. Так же строки наполняются живой кровью автора, если мы знаем, что это он.
Петр Вайль: Наиболее знаменитые слова Корчагина-Островского - о том, что самое дорогое у человека это жизнь и отдать ее надо за освобождение человечества.
Ольга Матвиенко: Он писал любимой девушке: "Порыв того желания жить своей мечтой бросил меня в армию, но я быстро понял, что душить кого-то - не значит защищать свободу". Когда мы в музее построили экспозицию, закончив ее словами Василия Гроссмана "Море, конечно, не свобода, а лишь символ свободы, но как же прекрасна сама свобода, если даже напоминание о ней делает человека счастливым", я совершенно отчетливо увидела эту цепочку: 18-летний Островский - Василий Гроссман, а посередине - слова, которые мне надоели, навязли в ушах, я уже не видела смысла этих слов: "Самое дорогое у человека - это жизнь". А ведь кончаются они почти тем же самым: что самое прекрасное в жизни - это борьба за освобождение человечества. Конечно, каждый по-своему понимает, что такое свобода, что такое освобождение. Но так, как жил Николай Островский, как Павка Корчагин, не отменяет тех его слов: "Душить кого-то не означает защищать свободу".
Для меня свобода сейчас - это говорить, что я думаю, не опасаясь за свои слова, но в то же время мне очень жалко, что опереться почти не на что. Нет ни литературного, ни культурного фундамента. Утрачено столько традиций, которые были у нас в Советском Союзе, столь ругаемом, в котором не было свободы. А зачем нужна свобода, если люди превращаются в животных? Зачем животному свобода? Оно и так свободно.
Петр Вайль: Мне кажется, свобода и сильная убежденность - вещи противоположные. Свобода - сама по себе допущение компромисса. Человек же, сильно убежденный, ограничен и связан своей идеей. То есть он уже не свободен, разве не так?
Мариэтта Чудакова: Если его убеждение для него органично, он не должен на других давить.
Петр Вайль: Но рано или поздно он будет давить. Если он в чем-то сильно убежден, то он хочет, чтобы и окружающие были в том же убеждены.
Мариэтта Чудакова: На всякое хотение нужно иметь терпение, как в детстве говорили родители. Я вас понимаю, но обуздывать его надо. Я не говорю: давайте перенесем Корчагина в сегодняшнюю жизнь. Но там есть и вечно человеческое - преодоление своих слабостей. Давно наукой доказано, что мы в жизни тратим миллионную долю нашего жизненного резерва. На этом основано, например, действия экстрасенсов. Та часть, которая в нас дремлет, выходит наружу, и человек обретает чудесные свойства, скажем, может видеть на расстоянии. Мне кажется, в Корчагине это привлекало людей - то, что он показывает скрытые силы человека.
Петр Вайль: Как рекордсмены в спорте. То, что человек пробегает 100 метров за 10 секунд, это хотя бы побуждает сотни тысяч пацанов делать утреннюю зарядку. Понятно, почему Анатолий Праудин вынашивает идею о возвращении образа Павки Корчагина, в данном случае, на сценические подмостки, но понятно, что вообще в русскую культуру. Это реакция на то, что принято называть распространением цинизма и неверия. На ваш взгляд, есть тут какой-то шанс?
Мариэтта Чудакова: Я не знакома с ним, не знаю, хватит ли у него мыслительного ресурса, чтобы понять, что самое главное в этом спецкурсе - не воспитать ностальгию по советскому прошлому. Показать, что есть этические нормы, которые вечны. Борьба добра и зла внутри человека. Мне кажется, что в одном отдельно взятом спецкурсе это может получиться, как когда-то в 20- годы получалось в коммунах. Недостаток и грех коммун был в том, что нельзя всю страну сделать коммуной. А в отдельных год-полтора обычные парни и девки из ближайших деревень существовали на совершенно новых основаниях: целомудрие, прекрасное отношение к другому. То есть какое-то время такой спецкурс может продержаться и дать кому-то некоторый заряд на более долгий срок. Если есть преступные группировки со своими правилами, которые неукоснительно выполняются, почему не может быть на время создано такое сообщество на хороших правилах. Но не знаю, не знаю, как они разыграют "Как закалялась сталь" без коммунистической идеи.
Петр Вайль: Между прочим, вы, говоря о возможности противостояния хороших парней плохим, пересказали сюжет "Тимура и его команды". Против шайки Мишки Квакина - группировка Тимура.
