Владимир Тольц: Сегодня мы продолжим разговор о крепостном праве, об отношениях помещиков и крепостных и о роли в этом самодержавия. И, как уже у нас повелось, мы снова разберем криминальную историю, в свое время занимавшую III Отделение собственной Его Величества канцелярии и лично начальника этого заведения Александра Христофоровича Бенкендорфа.
Ольга Эдельман: Это снова дело из архива III Отделения. Но в одной из прошлых передач мы рассказывали историю, как крепостные убили притеснявшего их помещика. На этот раз ситуация зеркальная, но время примерно то же – 1830 год. Дело называется - "Об убиении дворового человека Данилова, принадлежавшего помещице Коробовой".
Диктор: "Выписка из донесения Самарского уездного исправника о смертоубийстве крепостного человека Максима Данилова.
25-го числа прошедшего февраля вступило в Самарский нижний земский суд от коллежского регистратора Аверкиева объявление, что от жительствующей в одном с ним сельце Студеном Буераке коллежской регистраторши Ольги Коробовой слышал он, что дворовый ее человек Максим Данилов, быв взят ею в город Самару, неизвестно куда с дороги бежал, но дошли до него слухи, что тот Данилов будто бы отвезен был на реку Волгу и брошен в пролубь.
…При всем строгом и тщательном розыске моем значащиеся в объявлении Аверкиева обстоятельства, к обнаружению злодеяния служащие, покрылись непроницаемым мраком неизвестности, благоприятствующим самою природою и ухищреньем злодеев, согласием упорно утверждающим невинность свою в лишении жизни Данилова, но при всем том посчастливилось мне открыть злодеев и найти самое тело Данилова подо льдом на дне реки Волги в глубине шести аршин, потопленное с удавкою на шее.
Подозревались в лишении жизни Данилова титулярной советницы Сотниковой дворовые люди Павел Макаров и Михайла Тимофеев, да дочь Сотниковой коллежская регистраторша Ольга Коробова, по тому случаю, что Данилов из сельца матери ее увезен был ею 18 февраля поутру рано скованный в железах в г. Самару для наказания в полиции за причиненные им матери Коробовой грубости и побои крестьянской жене Ирине Федоровой, но будто бы дорогою, быв освобожден из желез Коробовою, бежал. Все сие единогласно при начальных спросах подтвердили, как означенные преступники Макаров и Тимофеев, так сами Коробова и мать ее титулярная советница Сотникова, каковыми показаниями, подкрепленными обдуманным планом злодеев, исчезла и малейшая надежда к обнаружению виновных, но правосудие Вышняго не потерпело туне невинной жертвы, и обнаружило виновных дивным образом".
Владимир Тольц: И что же это за чудо такое, связанное с обнаружением виновных с помощью правосудия Всевышнего?
Ольга Эдельман: Вообще-то, чудо состояло главным образом в том, что уездный исправник всерьез занялся расследованием. Как мы увидим дальше, раскрытие дела было его заслугой.
Диктор: "Дворовая девка Сотниковой Авдотья Степанова между прочего показывала, что преступники Павел Макаров и Михайла Тимофеев в понедельник первой недели поста поутру поехав будто бы за дровами в лес, брали с собой неизвестно для чего пешню и лопату. С ним вместе представлен был ко мне караульными малолетний сын Макарова Александр с объявлением, что он, принеся отцу в караульную избу пищу, говорил, что барыня приказала ему сказать, дабы он о пешне и лопате ничего при спросах моих не показывал.
Между тем разведал я, что от сельца Студеного Буерака есть весьма тесная по гористому берегу на реку Волгу дорожка, а на реке Волге - старая замерзшая пролубь, занесенная снегом, где усмотрены едва приметные уже следы санные и человеческие, как будто бы в валенках сходившего человека. А как из преступников на Павле Макарове при самом взятии его под стражу видел я на ногах валенки, то из всех сих открытий извлекая вероятности, решился испытать видимые следы измерением валенков, а в пролубе баграми, и вследствие того 1 марта пополудни в 4 часа выехал с понятыми на ту дорожку, и найдя в весьма крутом овраге означенные следы, по измерении оных валенком, снятым с преступника Макарова, нашел оные сходными во всей точности. Затем, следуя далее по той дорожке на реку Волгу, увидел саженях в десяти от берега старую занесенную снегом пролубь, а около оной подобные санные и человеческие следы, кои также с тем валенком оказались сходными. Далее приказал разрывать заваленную и занесенную снегом пролубь, по некотором труде из разгребенного снега начала показываться в небольших пятнах кровь, поставившая меня в сугубую вероятность о произведенном тут убивстве Данилова, и для того, расчистив и разрубив пролубь, изыскивали на дне оной баграми, не окажется ли тут тела Данилова, которое действительно и вытащили во всей одежде и сапогах с веревкою на шее, как повержен был Данилов в пролубь.
Тогда уже, когда тело Данилова привезено было в квартиру мою, преступники Макаров и Тимофеев при первом вопросе моем в спокойствии духа учинили в умерщвлении Данилова чистосердечное признание, показывая, что злодеяние сие сделали по повелению дочери госпожи их коллежской регистраторши Ольги Коробовой и по согласию на то самой матери ее Сотниковой. Что когда выехали они из сельца своего очень рано с нею, Коробовою, и Даниловым, закованным в железах, под предлогом в город Самару, то, поворотив вместо Самары по тесной дорожке на Волгу, Тимофеев, сидевши на санях с Коробовою, соскочив с оных, накинул на Данилова, сидевшего в санях Макарова, приготовленную петлею мочальную веревку, которою его по шее затянуло и стащило на землю. Потом конец веревки привязав к саням Макарова, поехали по дорожке на Волгу к пролуби, накануне того дня ими приготовленной, таща Данилова на веревке по дороге во все продолжение дороги.
По приезде же к пролубе, когда Данилов был уже мертв, сняв с него железы, бросили в оную, после чего Коробова, на все сии действия равнодушно смотревшая, поехала с Тимофеевым Волгою в город Самару, а Макаров возвратясь в сельцо Студеный Буерак, объявил матери Коробовой титулярной советнице Сотниковой, что она, не имея в нем большой надобности, отпустила его с дороги в дом. Коробова же, приехав из Самары в среду, сказала матери, что Данилов по освобождении дорогою из желез неизвестно куда бежал".
Владимир Тольц: Ну, наконец-то, Оля, мы с Вами читаем в документах настоящую детективную историю, с поисками трупа, уликами и прочими увлекательными деталями, к которым, как мы уже не раз говорили, в описываемую эпоху у людей еще вкуса не было, жанр детектива еще не существовал. А вот эти документы уже заставляют вспомнить детективные романы Акунина или Леонида Юзефовича про сыщика Путилина. Которые, заметьте, написаны-то в наше время.
Ольга Эдельман: Насколько я могу судить, для 1830 года действия самарского уездного исправника - это просто верх достижений криминалистики. И валенок к следу приложил, и прорубь нашел, и следы крови, и задумался о лопате, неведомо зачем взятой при поездке в лес за дровами.
Наш собеседник по телефону из Петербурга – историк Евгений Анисимов.
Евгений Викторович, Вы в своей книге "Дыба и кнут" детально описали, как велось следствие второй половины XVIII века. Мы говорим сейчас о времени несколько более позднем, но все же относительно близком. На Ваш взгляд, исправник действительно заслуживал похвал?
Евгений Анисимов: Да, безусловно. Потому что это довольно редкий случай действительно тщательного криминального расследования. Потому что все, что мне знакомо из истории политического сыска XVIII века, все это, конечно, никакого отношения к криминалистике не имеет. Потому что все основные данные добыты с помощью признаний, а признания добыты с помощью пыток. И только редко-редко встречаются некие вкрапления, когда следователи замечают, например, что раскольник, войдя в помещение, где го допрашивают, не перекрестился на угол или двумя пальцами, и вот это они записывают в протокол, это как бы еще лишнее доказательство того, что он раскольник. Но главное – это с помощью пытки.
И поэтому вот это дело, оно очень примечательно, потому что у нас есть некое пренебрежение к институту исправников, которые представляются в литературе некими как бы слугами богатых помещиков, но на самом деле, вот эти люди, по-видимому, уже стали получать такое профессиональное образование. И вот данное дело просто поражает, в сущности, высоким профессионализмом.
Ольга Эдельман: В феврале 1830 года до Самарского нижнего земского суда дошли сведения об исчезновении крестьянина Данилова, крепостного помещицы Коробовой. Уездный исправник провел следствие и выяснил, что Данилов был убит по приказу Коробовой двумя ее дворовыми людьми Макаровым и Тимофеевым, причем при убийстве присутствовала и помогала дочь Коробовой дворянка Сотникова. Труп Данилова, спущенный в прорубь на Волге, нашли, дворовые во всем признались. Коробова и Сотникова свою вину упорно отрицали. Макаров и Тимофеев в суде уличали Коробову, припоминая подробности: что она сама затирала кровь на снегу, натекшую из носа удавленного Данилова, сама положила снятые с него кандалы в свои сани.
Выяснилось также, что Данилов и его сноха Ирина Федорова – на самом деле беглые, принадлежат Курской губернии Рыльского уезда помещику Воронову, и зовут их не Матвей Данилов, а Матвей Иванов, и не Ирина, а Екатерина Федорова. То есть помещицы, мать и дочь Коробова и Сотникова, были виновные еще и в укрывательстве беглых – это тоже уголовное преступление.
Владимир Тольц: Оля, но мы начали передачу с того, что дело-то – жандармское. Однако пока никакие жандармы в этой чисто уголовной истории не появлялись. И пора нам про них вспомнить. Дело это в июле 1830 года было доложено Николаю I, и он распорядился послать для присутствия на следствии жандармского офицера. Почему? Видимо, по той же причине, по которой жандармы надзирали и за теми делами, о которых мы говорили в прошлых передачах: конфликты между помещиками и крепостными, притеснения крестьян хозяевами входили в сферу компетенции жандармских офицеров. Кроме того, император, как мы не раз убеждались, не особенно доверял российской судебной системе. Итак, что было дальше? Уездный исправник обвинил помещиц в убийстве и обвинение доказал.
Ольга Эдельман: Дальше дело пошло в уездный суд, который вынес дамам нешуточный приговор: мать отправить в Сибирь на поселение, а дочь – на каторгу. Дело пошло в следующую инстанцию – в Симбирскую уголовную палату.
Владимир Тольц: Кстати, тем из наших слушателей, кто хорошо помнит, кто именно родился в Симбирске 140 лет назад, поясню, что в 1830 году никаких предков Володи Ульянова в Симбирске еще не было. В ту пору его дед, выкрестившийся из евреев и ставший доктором, сын скандального Мойши Бланка Александр вместе с братом Дмитрием служил врачом при петербургской полиции.
Ольга Эдельман: И опять же кстати, нужно напомнить о холере. Дмитрий Бланк стал одним из докторов, убитых в столице во время холерного бунта. А жандармский полковник Маслов доносил из Симбирска, что ход дела об убийстве крестьянина Данилова замедляется из-за условий холерных карантинов. И следующий документ, который мы сейчас прочтем, имеет специфичный вид: он весь истыкан мелкими дырочками. Тогда еще не знали точно, как распространяется холерная зараза, опасались, что можно разнести ее на бумаге, и все идущие из зон карантина письма, не распечатывая (ну, нельзя же), пробивали дырочками и окуривали дымом, для профилактики.
Диктор: "Полковник корпуса жандармов Маслов - Бенкендорфу, 20 октября 1830.
Следствие о сем смертоубийстве произведено исправником с отступлением от правил, и не пояснением всех подробностей для обнаружения виновных ясным образом, и видно по оному желание запутать и затмить дело:
1) Несоблюдение правил исправником в том было, что он один, а не судом приступился к исследованию сего дела, а мертвое тело свидетельствовал без приглашения лекаря.
2) По слухам бывшим, как показывали г-на Аверкиева люди, живущие в том же сельце, что Данилов был умерщвлен дома, и после свезен в реку. Исправник не обратил на то внимания, и показаниями людей Сотниковой закрыл сей случай, будто Данилов не был наказываем. Но был ли жив Данилов до самого увезения его в течение трех дней, в которые он содержался за бой невестки своей и за грубости госпоже в железах, - никому вопроса не было.
3) ...Самые выведенные причины убиения Данилова есть весьма сомнительны и не вероятны. За бой невестки, кажется, лишить жизни не за что, за грубости также; если из опасения, дабы не объявил, что он был беглый, то из того ж опасения могли бы убить и невестку его, также беглую женщину, которая с ним вместе пришла к Сотниковой, но она осталась жива и будто объявила исправнику, что не на кого не имеет подозрения в убиении ее шурина, из чего видно, что к лишению Данилова жизни должны быть важнее причины, нежели какие по следствию исправника выводятся.
4) Исправником еще весьма важное обстоятельство, по сему делу открывшееся, совсем не исследовано. Из показания самой Сотниковой видно, что беглые госпожи Вороновой люди Данилов с невесткою его, приходили к Сотниковой не одни, а с ними был и муж последней, а первого брат, по имени неизвестный; но где сей человек ныне находится, и когда был в имении Сотниковой, никто о сем не был спрошен.
Когда поступило дело в уездный суд, оной так же, как и исправник, не обращал своего внимания на невероятности и не неполное обследование оного дела, хотя приговорил преступников к должному наказанию. Но когда дело сие поступило в Симбирскую уголовную палату, то Сотникова с Коробовой, пользуясь слабым и потворственным произведением следствия исправника, нашли себе в присутствующих покровителей. В сей палате не токмо им составляли изворотливые к их оправданию бумаги, но явно открыли свое покровительство тем, что уже выпустили их из тюремного замка, несмотря на то, что они приговорены уездным судом к ссылке: Сотникова - на поселение, а Коробова в каторжную работу".
Ольга Эдельман: В общем, Маслов считал нужным переследование дела.
Владимир Тольц: А мы с Вами только что хвалили этого уездного исправника... Впрочем, я думаю, что исправник не виноват и обвинений в намеренном запутывании дела не заслужил. Тут полковник Маслов хватил. Проблема-то, однако, была в другом. И Маслов об этом прекрасно знал.
Диктор: "Маслов - Бенкендорфу, 2 февраля 1831
Сотникова и Коробова, за всем тем, что все представляемые ими к оправданию своему объяснения оказались ложными и выдуманными, сознания в умерщвлении оного человека не сделали. Соображая прежние производства сего дела и частные сведения, дошедшие до меня, я нахожу, что Сотникова и Коробова при сильных их уликах, потому только не сознались в их преступлениях, что надеются на помогающих им в Симбирской уголовной палате, по производству в которой дела весь ход оного был обращен в пользу их, Сотниковой и Коробовой, дабы оправдать их, воспользовавшись недостаточным следствием, произведенным самарским исправником... За Сотникову и Коробову ходатайствует здесь, в Симбирске, дочь первой, а последней сестра титулярная советница Татьяна Попова, женщина предприимчивая, и как заметно, в подобных делах опытно изворотливая. Она успела со всеми познакомиться, в ком имела нужду".
Владимир Тольц: Таким образом, слабые места в расследовании исправника приобрели значение только из-за местных интриг. Адвокатов тогда в России не было, не было и состязательного процесса, но были члены судебной палаты, их называли "присутствующими", и они коллегиально выносили решение. И их-то и обрабатывала ловкая Татьяна Попова. Ну, и плюс, конечно, сильная корпоративная дворянская солидарность. Эти "патриции" вовсе не желали, чтобы кого-то из них осуждали из-за какого-то простонародья. Маслов предлагал перенести дело в другую губернию, в Тамбовскую уголовную палату. Но только не в соседние губернии – Пензенскую, Саратовскую или Казанскую, где Попова, Коробова и Сотникова тоже имеют родство и связи.
Ольга Эдельман: Бенкендорф видимо с ним согласился, во всяком случае, он предложил это управляющему министерством юстиции Дашкову. Но Дашков переводить дело в Тамбов не счел нужным.
Диктор: "Дашков - Бенкендорфу, 20 марта 1831.
Сообразив обстоятельства, в отношении вашем изложенные, я предложил Симбирской палате уголовного суда, дабы она при рассмотрении означенного дела вникнула во все подробности оного и решила его на точном основании законов, под опасением за всякое неправильное действие и суждение, строгого взыскания. Вместе с тем, я отнесся к Симбирскому гражданскому губернатору о обращении на дело сие особенного внимания и об отклонении, по ближайшему начальству его в губернии, всякого в производстве и решении оного пристрастия. А также предписал и тамошнему губернскому прокурору о наблюдении, под собственною ответственностию, за правильным ходом и окончанием дела того".
Владимир Тольц: Вот смотрите, прямо приказать осудить помещиц управляющий Министерством юстиции, конечно, не может. А дабы на местах хоть как-то соблюдали законы и не выходили слишком далеко за их рамки, приходится прибегать к, так сказать, "ручному управлению" "вертикалью власти".
Ольга Эдельман: И у нас есть великолепная возможность убедиться, что давала эта самая вертикаль в пору наивысшего расцвета самодержавия, в николаевской России. Полгода спустя в Симбирской палате уголовного суда дело было окончено.
Диктор: "Маслов - Бенкендорфу, 20 октября 1831.
При решении дела сего произошло несогласие в мнениях господ присутствующих, а равно и господин губернский прокурор с своей стороны весьма справедливо протестовал против мнения господина председателя палаты, полагавшего невинными госпож Сотникову и дочь ее Коробову в соучастии преступления, тогда как все обстоятельства дела и собственные Сотниковой и Коробовой показания в том их изобличают. Дело сие представлено ныне на рассмотрение господина гражданского губернатора, после чего и имеет поступить в Правительствующий Сенат".
Владимир Тольц: Заметьте, дело на контроле у начальника III Отделения и было доложено государю. А из Министерства юстиции спустили грозную бумагу. Но побеждают хлопоты "опытно изворотливой" титулярной советницы Татьяны Поповой, и вся надежда – на рассмотрение дела в Сенате.
Ольга Эдельман: Мы, кстати, не знаем, чем оно кончилось – в жандармском деле об этом нет сведений.
Владимир Тольц: В нашей московской студии – историк Александр Куприянов, знаток провинциальной российской жизни XIX века. И я приглашаю его порассуждать о симбирском дворянстве и чиновничестве, которым, оказывается, ни министры, ни даже шеф жандармов - вроде бы не указ, и "вертикаль власти" работает плохо.
Александр Куприянов: Я бы уж не стал так все говорить, насколько скверно работала вертикаль власти. Там ведь были возможности принятия внесудебных решений. Если же говорить в целом о той системе суда и следствия, которая была в России в дореформенную эпоху, то, конечно, это была своеобразная система. Но она основывалась на том, что должности, судебные и полицейские, занимают не профессиональные люди, а занимают выборные лица. Люди, которые входили в земскую полицию, они выбирались на собраниях дворянства. И вот эти люди, которые раз в три года должны были проходить горнило выборов, они в известном смысле были зависимы от общественного мнения дворян.
Более того, если предводителями уездов, дворянскими предводителями и депутатами дворянства, которые занимались составлением родословных книг, выбирались люди если не богатые, то весьма состоятельные, иная картина была с заседателями земских судов и уездных судов. Часто эти люди, у которых не было ни имений, ни крепостных, и они жили одним жалованьем, а также грешными и безгрешными доходами. Дальше существовали, наряду с низовой инстанцией, и выборы заседателей в гражданскую и уголовную палату на губернском уровне.
Ольга Эдельман: Получается, что внутридворянская местная, корпоративная солидарность перекрывает все: и влияние шефа жандармов, и волю государя…
Александр Куприянов: Ну, это не совсем так. Потому что, с одной стороны, всегда были конфликты интересов между людьми, которые входили в окружение губернатора, и местным дворянским обществом. Люди, которые находились в окружении губернатора, как правило, ближайшие доверенные лица, они вместе с ним, если губернатор был человеком опытным, переезжали из губернии в губернию.
Более того, ведь, в конце концов, председателями палат были чиновники, назначаемые в министерстве, утверждаемые государем, а на среднем звене действительно это были представители дворянского самоуправления. Другое дело – какой был уровень сознания, гражданской ответственности у этих людей. Он, естественно, был очень разный. И вот, в частности, капитан исправник, о котором идет речь, - это ведь человек, преданный своему долгу, преданный службе и человек, который действительно стремился раскрыть это преступление. Так же поступали и на губернском уровне, я вижу, и другие люди. В конце концов, решение было принято.
Другое дело, что надо понять, насколько важную роль играло полицейское дознание в процессе суда и следствия. Ведь дальше, когда дело поступало в уездный суд, дальше именно один человек – секретарь суда – делал выписки из законов, пересказывал документы, которые были. По сути дела, он готовил решение суда. Конечно, если члены суда обладали достаточной компетенцией, они существенно могли поправить секретаря суда. Иначе достаточно было простых родственных связей с одним из чиновников канцелярии судебной, в частности, с секретарем, для того чтобы протолкнуть то решение, которое было угодным. Я уже не говорю о системе коррупции, которая пышным цветом процветала не только в российской провинции, но и в столице.
Ольга Эдельман: Это снова дело из архива III Отделения. Но в одной из прошлых передач мы рассказывали историю, как крепостные убили притеснявшего их помещика. На этот раз ситуация зеркальная, но время примерно то же – 1830 год. Дело называется - "Об убиении дворового человека Данилова, принадлежавшего помещице Коробовой".
Диктор: "Выписка из донесения Самарского уездного исправника о смертоубийстве крепостного человека Максима Данилова.
25-го числа прошедшего февраля вступило в Самарский нижний земский суд от коллежского регистратора Аверкиева объявление, что от жительствующей в одном с ним сельце Студеном Буераке коллежской регистраторши Ольги Коробовой слышал он, что дворовый ее человек Максим Данилов, быв взят ею в город Самару, неизвестно куда с дороги бежал, но дошли до него слухи, что тот Данилов будто бы отвезен был на реку Волгу и брошен в пролубь.
…При всем строгом и тщательном розыске моем значащиеся в объявлении Аверкиева обстоятельства, к обнаружению злодеяния служащие, покрылись непроницаемым мраком неизвестности, благоприятствующим самою природою и ухищреньем злодеев, согласием упорно утверждающим невинность свою в лишении жизни Данилова, но при всем том посчастливилось мне открыть злодеев и найти самое тело Данилова подо льдом на дне реки Волги в глубине шести аршин, потопленное с удавкою на шее.
Подозревались в лишении жизни Данилова титулярной советницы Сотниковой дворовые люди Павел Макаров и Михайла Тимофеев, да дочь Сотниковой коллежская регистраторша Ольга Коробова, по тому случаю, что Данилов из сельца матери ее увезен был ею 18 февраля поутру рано скованный в железах в г. Самару для наказания в полиции за причиненные им матери Коробовой грубости и побои крестьянской жене Ирине Федоровой, но будто бы дорогою, быв освобожден из желез Коробовою, бежал. Все сие единогласно при начальных спросах подтвердили, как означенные преступники Макаров и Тимофеев, так сами Коробова и мать ее титулярная советница Сотникова, каковыми показаниями, подкрепленными обдуманным планом злодеев, исчезла и малейшая надежда к обнаружению виновных, но правосудие Вышняго не потерпело туне невинной жертвы, и обнаружило виновных дивным образом".
Владимир Тольц: И что же это за чудо такое, связанное с обнаружением виновных с помощью правосудия Всевышнего?
Ольга Эдельман: Вообще-то, чудо состояло главным образом в том, что уездный исправник всерьез занялся расследованием. Как мы увидим дальше, раскрытие дела было его заслугой.
Диктор: "Дворовая девка Сотниковой Авдотья Степанова между прочего показывала, что преступники Павел Макаров и Михайла Тимофеев в понедельник первой недели поста поутру поехав будто бы за дровами в лес, брали с собой неизвестно для чего пешню и лопату. С ним вместе представлен был ко мне караульными малолетний сын Макарова Александр с объявлением, что он, принеся отцу в караульную избу пищу, говорил, что барыня приказала ему сказать, дабы он о пешне и лопате ничего при спросах моих не показывал.
Между тем разведал я, что от сельца Студеного Буерака есть весьма тесная по гористому берегу на реку Волгу дорожка, а на реке Волге - старая замерзшая пролубь, занесенная снегом, где усмотрены едва приметные уже следы санные и человеческие, как будто бы в валенках сходившего человека. А как из преступников на Павле Макарове при самом взятии его под стражу видел я на ногах валенки, то из всех сих открытий извлекая вероятности, решился испытать видимые следы измерением валенков, а в пролубе баграми, и вследствие того 1 марта пополудни в 4 часа выехал с понятыми на ту дорожку, и найдя в весьма крутом овраге означенные следы, по измерении оных валенком, снятым с преступника Макарова, нашел оные сходными во всей точности. Затем, следуя далее по той дорожке на реку Волгу, увидел саженях в десяти от берега старую занесенную снегом пролубь, а около оной подобные санные и человеческие следы, кои также с тем валенком оказались сходными. Далее приказал разрывать заваленную и занесенную снегом пролубь, по некотором труде из разгребенного снега начала показываться в небольших пятнах кровь, поставившая меня в сугубую вероятность о произведенном тут убивстве Данилова, и для того, расчистив и разрубив пролубь, изыскивали на дне оной баграми, не окажется ли тут тела Данилова, которое действительно и вытащили во всей одежде и сапогах с веревкою на шее, как повержен был Данилов в пролубь.
Тогда уже, когда тело Данилова привезено было в квартиру мою, преступники Макаров и Тимофеев при первом вопросе моем в спокойствии духа учинили в умерщвлении Данилова чистосердечное признание, показывая, что злодеяние сие сделали по повелению дочери госпожи их коллежской регистраторши Ольги Коробовой и по согласию на то самой матери ее Сотниковой. Что когда выехали они из сельца своего очень рано с нею, Коробовою, и Даниловым, закованным в железах, под предлогом в город Самару, то, поворотив вместо Самары по тесной дорожке на Волгу, Тимофеев, сидевши на санях с Коробовою, соскочив с оных, накинул на Данилова, сидевшего в санях Макарова, приготовленную петлею мочальную веревку, которою его по шее затянуло и стащило на землю. Потом конец веревки привязав к саням Макарова, поехали по дорожке на Волгу к пролуби, накануне того дня ими приготовленной, таща Данилова на веревке по дороге во все продолжение дороги.
По приезде же к пролубе, когда Данилов был уже мертв, сняв с него железы, бросили в оную, после чего Коробова, на все сии действия равнодушно смотревшая, поехала с Тимофеевым Волгою в город Самару, а Макаров возвратясь в сельцо Студеный Буерак, объявил матери Коробовой титулярной советнице Сотниковой, что она, не имея в нем большой надобности, отпустила его с дороги в дом. Коробова же, приехав из Самары в среду, сказала матери, что Данилов по освобождении дорогою из желез неизвестно куда бежал".
Владимир Тольц: Ну, наконец-то, Оля, мы с Вами читаем в документах настоящую детективную историю, с поисками трупа, уликами и прочими увлекательными деталями, к которым, как мы уже не раз говорили, в описываемую эпоху у людей еще вкуса не было, жанр детектива еще не существовал. А вот эти документы уже заставляют вспомнить детективные романы Акунина или Леонида Юзефовича про сыщика Путилина. Которые, заметьте, написаны-то в наше время.
Ольга Эдельман: Насколько я могу судить, для 1830 года действия самарского уездного исправника - это просто верх достижений криминалистики. И валенок к следу приложил, и прорубь нашел, и следы крови, и задумался о лопате, неведомо зачем взятой при поездке в лес за дровами.
Наш собеседник по телефону из Петербурга – историк Евгений Анисимов.
Евгений Викторович, Вы в своей книге "Дыба и кнут" детально описали, как велось следствие второй половины XVIII века. Мы говорим сейчас о времени несколько более позднем, но все же относительно близком. На Ваш взгляд, исправник действительно заслуживал похвал?
Евгений Анисимов: Да, безусловно. Потому что это довольно редкий случай действительно тщательного криминального расследования. Потому что все, что мне знакомо из истории политического сыска XVIII века, все это, конечно, никакого отношения к криминалистике не имеет. Потому что все основные данные добыты с помощью признаний, а признания добыты с помощью пыток. И только редко-редко встречаются некие вкрапления, когда следователи замечают, например, что раскольник, войдя в помещение, где го допрашивают, не перекрестился на угол или двумя пальцами, и вот это они записывают в протокол, это как бы еще лишнее доказательство того, что он раскольник. Но главное – это с помощью пытки.
И поэтому вот это дело, оно очень примечательно, потому что у нас есть некое пренебрежение к институту исправников, которые представляются в литературе некими как бы слугами богатых помещиков, но на самом деле, вот эти люди, по-видимому, уже стали получать такое профессиональное образование. И вот данное дело просто поражает, в сущности, высоким профессионализмом.
Ольга Эдельман: В феврале 1830 года до Самарского нижнего земского суда дошли сведения об исчезновении крестьянина Данилова, крепостного помещицы Коробовой. Уездный исправник провел следствие и выяснил, что Данилов был убит по приказу Коробовой двумя ее дворовыми людьми Макаровым и Тимофеевым, причем при убийстве присутствовала и помогала дочь Коробовой дворянка Сотникова. Труп Данилова, спущенный в прорубь на Волге, нашли, дворовые во всем признались. Коробова и Сотникова свою вину упорно отрицали. Макаров и Тимофеев в суде уличали Коробову, припоминая подробности: что она сама затирала кровь на снегу, натекшую из носа удавленного Данилова, сама положила снятые с него кандалы в свои сани.
Выяснилось также, что Данилов и его сноха Ирина Федорова – на самом деле беглые, принадлежат Курской губернии Рыльского уезда помещику Воронову, и зовут их не Матвей Данилов, а Матвей Иванов, и не Ирина, а Екатерина Федорова. То есть помещицы, мать и дочь Коробова и Сотникова, были виновные еще и в укрывательстве беглых – это тоже уголовное преступление.
Владимир Тольц: Оля, но мы начали передачу с того, что дело-то – жандармское. Однако пока никакие жандармы в этой чисто уголовной истории не появлялись. И пора нам про них вспомнить. Дело это в июле 1830 года было доложено Николаю I, и он распорядился послать для присутствия на следствии жандармского офицера. Почему? Видимо, по той же причине, по которой жандармы надзирали и за теми делами, о которых мы говорили в прошлых передачах: конфликты между помещиками и крепостными, притеснения крестьян хозяевами входили в сферу компетенции жандармских офицеров. Кроме того, император, как мы не раз убеждались, не особенно доверял российской судебной системе. Итак, что было дальше? Уездный исправник обвинил помещиц в убийстве и обвинение доказал.
Ольга Эдельман: Дальше дело пошло в уездный суд, который вынес дамам нешуточный приговор: мать отправить в Сибирь на поселение, а дочь – на каторгу. Дело пошло в следующую инстанцию – в Симбирскую уголовную палату.
Владимир Тольц: Кстати, тем из наших слушателей, кто хорошо помнит, кто именно родился в Симбирске 140 лет назад, поясню, что в 1830 году никаких предков Володи Ульянова в Симбирске еще не было. В ту пору его дед, выкрестившийся из евреев и ставший доктором, сын скандального Мойши Бланка Александр вместе с братом Дмитрием служил врачом при петербургской полиции.
Ольга Эдельман: И опять же кстати, нужно напомнить о холере. Дмитрий Бланк стал одним из докторов, убитых в столице во время холерного бунта. А жандармский полковник Маслов доносил из Симбирска, что ход дела об убийстве крестьянина Данилова замедляется из-за условий холерных карантинов. И следующий документ, который мы сейчас прочтем, имеет специфичный вид: он весь истыкан мелкими дырочками. Тогда еще не знали точно, как распространяется холерная зараза, опасались, что можно разнести ее на бумаге, и все идущие из зон карантина письма, не распечатывая (ну, нельзя же), пробивали дырочками и окуривали дымом, для профилактики.
Диктор: "Полковник корпуса жандармов Маслов - Бенкендорфу, 20 октября 1830.
Следствие о сем смертоубийстве произведено исправником с отступлением от правил, и не пояснением всех подробностей для обнаружения виновных ясным образом, и видно по оному желание запутать и затмить дело:
1) Несоблюдение правил исправником в том было, что он один, а не судом приступился к исследованию сего дела, а мертвое тело свидетельствовал без приглашения лекаря.
2) По слухам бывшим, как показывали г-на Аверкиева люди, живущие в том же сельце, что Данилов был умерщвлен дома, и после свезен в реку. Исправник не обратил на то внимания, и показаниями людей Сотниковой закрыл сей случай, будто Данилов не был наказываем. Но был ли жив Данилов до самого увезения его в течение трех дней, в которые он содержался за бой невестки своей и за грубости госпоже в железах, - никому вопроса не было.
3) ...Самые выведенные причины убиения Данилова есть весьма сомнительны и не вероятны. За бой невестки, кажется, лишить жизни не за что, за грубости также; если из опасения, дабы не объявил, что он был беглый, то из того ж опасения могли бы убить и невестку его, также беглую женщину, которая с ним вместе пришла к Сотниковой, но она осталась жива и будто объявила исправнику, что не на кого не имеет подозрения в убиении ее шурина, из чего видно, что к лишению Данилова жизни должны быть важнее причины, нежели какие по следствию исправника выводятся.
4) Исправником еще весьма важное обстоятельство, по сему делу открывшееся, совсем не исследовано. Из показания самой Сотниковой видно, что беглые госпожи Вороновой люди Данилов с невесткою его, приходили к Сотниковой не одни, а с ними был и муж последней, а первого брат, по имени неизвестный; но где сей человек ныне находится, и когда был в имении Сотниковой, никто о сем не был спрошен.
Когда поступило дело в уездный суд, оной так же, как и исправник, не обращал своего внимания на невероятности и не неполное обследование оного дела, хотя приговорил преступников к должному наказанию. Но когда дело сие поступило в Симбирскую уголовную палату, то Сотникова с Коробовой, пользуясь слабым и потворственным произведением следствия исправника, нашли себе в присутствующих покровителей. В сей палате не токмо им составляли изворотливые к их оправданию бумаги, но явно открыли свое покровительство тем, что уже выпустили их из тюремного замка, несмотря на то, что они приговорены уездным судом к ссылке: Сотникова - на поселение, а Коробова в каторжную работу".
Ольга Эдельман: В общем, Маслов считал нужным переследование дела.
Владимир Тольц: А мы с Вами только что хвалили этого уездного исправника... Впрочем, я думаю, что исправник не виноват и обвинений в намеренном запутывании дела не заслужил. Тут полковник Маслов хватил. Проблема-то, однако, была в другом. И Маслов об этом прекрасно знал.
Диктор: "Маслов - Бенкендорфу, 2 февраля 1831
Сотникова и Коробова, за всем тем, что все представляемые ими к оправданию своему объяснения оказались ложными и выдуманными, сознания в умерщвлении оного человека не сделали. Соображая прежние производства сего дела и частные сведения, дошедшие до меня, я нахожу, что Сотникова и Коробова при сильных их уликах, потому только не сознались в их преступлениях, что надеются на помогающих им в Симбирской уголовной палате, по производству в которой дела весь ход оного был обращен в пользу их, Сотниковой и Коробовой, дабы оправдать их, воспользовавшись недостаточным следствием, произведенным самарским исправником... За Сотникову и Коробову ходатайствует здесь, в Симбирске, дочь первой, а последней сестра титулярная советница Татьяна Попова, женщина предприимчивая, и как заметно, в подобных делах опытно изворотливая. Она успела со всеми познакомиться, в ком имела нужду".
Владимир Тольц: Таким образом, слабые места в расследовании исправника приобрели значение только из-за местных интриг. Адвокатов тогда в России не было, не было и состязательного процесса, но были члены судебной палаты, их называли "присутствующими", и они коллегиально выносили решение. И их-то и обрабатывала ловкая Татьяна Попова. Ну, и плюс, конечно, сильная корпоративная дворянская солидарность. Эти "патриции" вовсе не желали, чтобы кого-то из них осуждали из-за какого-то простонародья. Маслов предлагал перенести дело в другую губернию, в Тамбовскую уголовную палату. Но только не в соседние губернии – Пензенскую, Саратовскую или Казанскую, где Попова, Коробова и Сотникова тоже имеют родство и связи.
Ольга Эдельман: Бенкендорф видимо с ним согласился, во всяком случае, он предложил это управляющему министерством юстиции Дашкову. Но Дашков переводить дело в Тамбов не счел нужным.
Диктор: "Дашков - Бенкендорфу, 20 марта 1831.
Сообразив обстоятельства, в отношении вашем изложенные, я предложил Симбирской палате уголовного суда, дабы она при рассмотрении означенного дела вникнула во все подробности оного и решила его на точном основании законов, под опасением за всякое неправильное действие и суждение, строгого взыскания. Вместе с тем, я отнесся к Симбирскому гражданскому губернатору о обращении на дело сие особенного внимания и об отклонении, по ближайшему начальству его в губернии, всякого в производстве и решении оного пристрастия. А также предписал и тамошнему губернскому прокурору о наблюдении, под собственною ответственностию, за правильным ходом и окончанием дела того".
Владимир Тольц: Вот смотрите, прямо приказать осудить помещиц управляющий Министерством юстиции, конечно, не может. А дабы на местах хоть как-то соблюдали законы и не выходили слишком далеко за их рамки, приходится прибегать к, так сказать, "ручному управлению" "вертикалью власти".
Ольга Эдельман: И у нас есть великолепная возможность убедиться, что давала эта самая вертикаль в пору наивысшего расцвета самодержавия, в николаевской России. Полгода спустя в Симбирской палате уголовного суда дело было окончено.
Диктор: "Маслов - Бенкендорфу, 20 октября 1831.
При решении дела сего произошло несогласие в мнениях господ присутствующих, а равно и господин губернский прокурор с своей стороны весьма справедливо протестовал против мнения господина председателя палаты, полагавшего невинными госпож Сотникову и дочь ее Коробову в соучастии преступления, тогда как все обстоятельства дела и собственные Сотниковой и Коробовой показания в том их изобличают. Дело сие представлено ныне на рассмотрение господина гражданского губернатора, после чего и имеет поступить в Правительствующий Сенат".
Владимир Тольц: Заметьте, дело на контроле у начальника III Отделения и было доложено государю. А из Министерства юстиции спустили грозную бумагу. Но побеждают хлопоты "опытно изворотливой" титулярной советницы Татьяны Поповой, и вся надежда – на рассмотрение дела в Сенате.
Ольга Эдельман: Мы, кстати, не знаем, чем оно кончилось – в жандармском деле об этом нет сведений.
Владимир Тольц: В нашей московской студии – историк Александр Куприянов, знаток провинциальной российской жизни XIX века. И я приглашаю его порассуждать о симбирском дворянстве и чиновничестве, которым, оказывается, ни министры, ни даже шеф жандармов - вроде бы не указ, и "вертикаль власти" работает плохо.
Александр Куприянов: Я бы уж не стал так все говорить, насколько скверно работала вертикаль власти. Там ведь были возможности принятия внесудебных решений. Если же говорить в целом о той системе суда и следствия, которая была в России в дореформенную эпоху, то, конечно, это была своеобразная система. Но она основывалась на том, что должности, судебные и полицейские, занимают не профессиональные люди, а занимают выборные лица. Люди, которые входили в земскую полицию, они выбирались на собраниях дворянства. И вот эти люди, которые раз в три года должны были проходить горнило выборов, они в известном смысле были зависимы от общественного мнения дворян.
Более того, если предводителями уездов, дворянскими предводителями и депутатами дворянства, которые занимались составлением родословных книг, выбирались люди если не богатые, то весьма состоятельные, иная картина была с заседателями земских судов и уездных судов. Часто эти люди, у которых не было ни имений, ни крепостных, и они жили одним жалованьем, а также грешными и безгрешными доходами. Дальше существовали, наряду с низовой инстанцией, и выборы заседателей в гражданскую и уголовную палату на губернском уровне.
Ольга Эдельман: Получается, что внутридворянская местная, корпоративная солидарность перекрывает все: и влияние шефа жандармов, и волю государя…
Александр Куприянов: Ну, это не совсем так. Потому что, с одной стороны, всегда были конфликты интересов между людьми, которые входили в окружение губернатора, и местным дворянским обществом. Люди, которые находились в окружении губернатора, как правило, ближайшие доверенные лица, они вместе с ним, если губернатор был человеком опытным, переезжали из губернии в губернию.
Более того, ведь, в конце концов, председателями палат были чиновники, назначаемые в министерстве, утверждаемые государем, а на среднем звене действительно это были представители дворянского самоуправления. Другое дело – какой был уровень сознания, гражданской ответственности у этих людей. Он, естественно, был очень разный. И вот, в частности, капитан исправник, о котором идет речь, - это ведь человек, преданный своему долгу, преданный службе и человек, который действительно стремился раскрыть это преступление. Так же поступали и на губернском уровне, я вижу, и другие люди. В конце концов, решение было принято.
Другое дело, что надо понять, насколько важную роль играло полицейское дознание в процессе суда и следствия. Ведь дальше, когда дело поступало в уездный суд, дальше именно один человек – секретарь суда – делал выписки из законов, пересказывал документы, которые были. По сути дела, он готовил решение суда. Конечно, если члены суда обладали достаточной компетенцией, они существенно могли поправить секретаря суда. Иначе достаточно было простых родственных связей с одним из чиновников канцелярии судебной, в частности, с секретарем, для того чтобы протолкнуть то решение, которое было угодным. Я уже не говорю о системе коррупции, которая пышным цветом процветала не только в российской провинции, но и в столице.
