Ссылки для упрощенного доступа

Венеция Бродского


Программу ведет Андрей Шарый. Участвуют: редактор Радио Свобода, автор послесловия к книге "Венецианские тетради - Иосиф Бродский и другие" Петр Вайль, корреспондент РС Елена Фанайлова, переводчики Григорий Дашевский и Евгений Солонович, лингвист и художник Екатерина Марголис.

Андрей Шарый:

В годовщину смерти Иосифа Бродского в итальянском центре Российского государственного гуманитарного университета прошла презентация книги "Венецианские тетради - Иосиф Бродский и другие". В эту необычную книгу, придуманную и составленную молодой художницей Екатериной Марголис, вошло все написанное Бродским о Венеции в стихах и прозе, а также венецианские произведения круга друзей и круга чтения Бродского. Слово Елене Фанайловой:

Елена Фанайлова:

Книга "Венецианские тетради - Иосиф Бродский и другие", которая выпущена московским издательством "О.Г.И.", открывается известным эссе поэта "Набережная неисцелимых". Оно было написано по-английски в 1989-м, привезено в Москву в машинописном варианте Анатолием Найманом в 1992-м, опубликовано в России в переводе Григория Дашевского. Затем Бродский вносил в это эссе дополнения, которые впервые вошли в новое издание. Говорит Григорий Дашевский:

Григорий Дашевский:

Главная большая там вставка - это в середине упомянутой книги, рассуждения про чуму. Средневековое описание чумы в Венеции и в связи с ним, поскольку, где чума, там, естественно, смерть, а где смерть - там загробный мир, еще короткое рассуждение о путешествиях в ад, о Данте, который написал самое главное в европейской традиции поэтическое путешествие в ад...

Елена Фанайлова:

"Набережная неисцелимых" - это своеобразный миф Бродского, ее нет в современной Венеции, сохранились только каналы, которые получили свое название по имени "Больницы неисцелимых".

Григорий Дашевский:

Он с этой же неисцелимостью переходит и к литературе, говорит про метафору, как про вирус или болезнь, которую человек носит в себе, а поскольку по ходе всего эссе упоминаются и реальные болезни, и есть тема и любви как болезни, а романический лейтмотив какой-то в этой вещи тоже есть, то в результате оказывается, что неисцелимо - это описывает какую-то, по крайней мере, сторону и отношения пишущего человека к литературе, и любого любящего к тому, что он любит. Невозможность порвать, даже если захочешь, ни с литературой, ни с тем, что любишь, от Венеции до людей - вот это все название "Набережная неисцелимых" отчасти имеет в виду.... Мне кажется это лучшей прозаической вещью Бродского, и она вся написана короткими замкнутыми отрывками, где в каждом отрывке описывается одна картинка или одно чувство, и это картинки, или из разных его впечатлений от Венеции, куда он приезжал каждую зиму, и его представления о Венеции, какими они были еще до эмиграции, люди, так или иначе с Венецией связанные, там - в Италии, или в России, и люди, с которыми он, может быть, и не виделся в самой Венеции, но которые до него, без него, помимо него, бывали в Венеции, или писали о Венеции. В частности, очень важный и в литературе, а потом с самого начала эмиграции и в жизни Бродского человек - английский поэт Уинстен Оден. Бродский считал его, наверное, лучшим английским поэтом ХХ века. И сам человек, насколько можно судить и по его стихам, и по его биографии, серьезный, глубокий, странный, в общем, то, что нужно настоящим поэтам.

Елена Фанайлова:

Опираясь на эссе Бродского, публикаторы собрали в книге стихи поэтов, опыт которых важен для Бродского и к которым отсылает и непосредственно "Набережная неисцелимых", и его венецианские стихи. Помимо Уинстена Одена, это Ахматова и Пастернак, Мандельштам и Ходасевич, итальянцы Эудженио Монтале и Умберто Саба. Единственный перевод Умберто Сабы, сделанный Бродским, был опубликован в 1972-м году под чужим именем. Рассказывает переводчик Евгений Солонович:

Евгений Солонович:

Когда я прочел впервые по-итальянски "Набережную неисцелимых" и увидел там цитату из одного из стихотворений Сабы, там Бродский пишет, что в предыдущем своем воплощении он переводил, то есть, в предыдущей жизни, но буквально он пишет - "в предыдущем воплощении", он переводил Сабу, и когда он оказался в Венеции, он вспомнил первую строчку одного из стихотворений Сабы: "В глубине Адриатики дикой" - я понял, что теперь я уже могу об этом говорить. В истории советского перевода таких случаев было очень много. Книга Сабы представляет собой интерес с этой точки зрения, потому что в ней под чужой фамилией представлены не только переводы Иосифа Бродского, но и переводы Юлия Даниэля, которую согласился подписать своим именем Давид Самойлов.

Елена Фанайлова:

Идея собрать книгу о Бродском и Венеции принадлежит лингвисту и художнику Екатерине Марголис. 30 ее рисунков на венецианские темы - акварель и тушь - скорее напоминают старинную европейскую графику, чем современную туристическую Венецию:

Екатерина Марголис:

Восприятие Венеции как карнавала, как чего-то яркого для меня очень вторично. Я первый раз там была в ноябре, это город, где человек один, где человек сам, и, кроме того, город, где как бы нет в каком-то смысле времени. Я познакомилась там с одним венецианцем, мы ходили по Венеции, и он, между прочим, говорил: да, вот здесь Висконти, кстати, снимал "Смерть Венеции", у него был ограниченный бюджет, поэтому ему пришлось нанять музыкантов, которые играли у него в оркестре, еще в массовку, вот знаешь, у него портье, который выбивает пальто, когда главный герой подплывает к гостинице - это мой отец, а знаешь, вот здесь еще что-то... Это была какая-то такая ткань времен, которая вплетена в ткань города.

Елена Фанайлова:

Английская, итальянская и литовская части текста книги напечатаны на бумаге в пастельных светло-серых тонах.

Екатерина Марголис:

Здесь есть два мотива, которые как бы оба важны. Один - это подход к книге, книга, как что-то старое, приверженность какой-то традиции старинной, пожелтевшие страницы, ветхость, а второе - это "фамоза неббиа", знаменитое "неббиа", знаменитый туман венецианский, который тоже делает город таким неуловимым, который возможно любить, как возлюбленную, возможно любить, но никогда невозможно ухватить, поймать, как что-то законченное, это всегда какой-то поиск этого города.

Елена Фанайлова:

Заключительная часть книги - стихи памяти Бродского, где его образ связывается с Венецией. Это голоса его друзей, Дерек Уолкотт, Томас Венцлава, Лев Лосев. Послесловие написано Петром Вайлем:

Петр Вайль:

Всеобщее прошлое делает Венецию для каждого своей. Иосиф Бродский сделал эту связь нерасчленимой. Он вписал в город свою биографию, а город - в себя. Стихотворение "Лагуна" стало первым его стихотворением не о России или Америке. Стихотворение "С натуры" - последним. Зимой 1973-го года он написал "Лагуну": "Тело в плаще обживает сферы". И осенью 1995-го, за три месяца до кончины, он написал: "Местный воздух, которым вдоволь не надышаться, особенно напоследок". И между этими датами - 1973-м и 1995-м - Венеция Бродского, в стихах и в жизни. Пансион "Академия", рестораны "Локандо Мантин", "Маскарон" и "Алла Ривьетта", базилика Сан Пьетро и Арсенал, художники Беллини и Карпаччо, память о романах Анри де Ренье и Малеровское начало фильма "Смерть Венеции". "Набережная неисцелимых", которая стала названием его большого эссе о Венеции, ну и кладбище Сан-Микеле, где похоронен Бродский. Его могила - это надгробие светлого камня, стилизованное под античность, на лицевой стороне - фамилия и имя, по-русски и по-английски, даты жизни - "1940-й - 1996-й", и на задней стороне надгробия надпись по латыни: "Летум нон омниа финит" - "Со смертью все не кончается". Так не кончается и Венеция Бродского.

XS
SM
MD
LG