Радио Свобода завершает серию репортажей из самопровозглашенной республики Абхазии, в которой прошли президентские выборы. Репортаж третий и последний: услышит ли Запад абхазский SOS?
В Гальском районе, населенном мингрелами, стало немного спокойнее. С тех уже довольно давних пор, когда Саакашвили уничтожил приграничный бандитизм на своей территории, поиссякли бандиты и на абхазском берегу пограничной Ингури - и вообще, стало меньше настороженности к гальцам у абхазов. И хотя отдельные представители местного населения еще делятся рассказами о том, что 90-е здесь все-таки еще теплятся, и желающие покрышевать находятся – причем, конечно же, среди абхазов, - знающие люди это не подтверждают. Хоть и не без философизма признают: бывает всё.
Но перед этими выборами за голоса гальцев развернулась настоящая борьба. Сергей Шамба вспомнил, что у него жена – мингрелка, а Рауль Хаджимба и вовсе озадачил видавшего виды местного избирателя, заявив, что в Абхазии пришло время создавать гражданскую нацию.
Анекдот про оппозицию
Абхазы радушны, и хоть армяне, греки, не говоря о грузинах, зачастую здесь живут компактно, никто ни на кого не жалуется. И это никак не противоречит тому, что, как полагает политолог Ираклий Хинтба, абхазы – очень закрытая общность: "Порой даже слышны возражения абхазов против того, чтобы русские, армяне, греки изучали абхазский. Это инстинкт нации, которая привыкла долго чувствовать себя меньшинством".
Каким должен быть президент? Какая должна быть абхазская идея?
Теперь абхазы – титульная нация, а соответствующего опыта у нее не больше, чем понимания практического смысла российского признания. Это можно привычно принять за национализм, или за его питательную почву, но, как полагают абхазский политолог Олег Домения, это еще одна грань кризиса идентичности, обретающего форму непрекращающегося и тревожного поиска. И, поскольку ниша пустует, есть немалое количество желающих все-таки выдать себя за националистов.
Именно на этих двусмысленных позициях стояла абхазская оппозиция, которая родом из былой команды Ардзинбы, и до окончания его эпохи меньше всего дававшая основания заподозрить ее в том, что когда-нибудь кого-то упрекнет в излишних пророссийских симпатиях. Прежде чем обнаружить таковые у Багапша, эта оппозиция, сгруппировавшись семь лет назад вокруг Рауля Хаджимбы, припоминала ему, напротив, грузинку-жену. Но не стоит видеть за этим только политический анекдот, потому что, если это и он, то очень точно отражающий захватывающую историю абхазских противоречий. И те, кто критикует Багапша за склонность к компромиссам ради компромиссов, вынуждены оговориться: если бы у власти был Хаджимба, он сдал бы Москве гораздо больше.
С одной стороны, абхазский сюжет развивается так, что все аналогии с дотационными российскими регионами становятся все более явственными и справедливыми. И, как это принято в этих аналогиях, модель оказывается органичной и сбалансированной ровно в той мере, в какой удается грамотно договориться с местной элитой о цене вопроса. И, возможно, Абхазия может даже навести Москву на гипотезу о том, что ничего страшного в демократических выборах нет. Москва ведь еще очень долго будет уверена в том, что выберут все равно того, кому она пообещает свои трансфертные миллиарды. А поскольку его выберут по-настоящему, то с таким человеком будет легче разобраться по поводу того, куда эти миллиарды уйдут.
Но, возможно, и не получится долго верить в то, что отличие Абхазии от Южной Осетии - и, тем более, от Чукотки и Тамбовщины - не так уж и принципиально. В Абхазии, может быть, нет национализма, но зато, как уже достоверно известно, вполне достаточно тех, кто очень серьезно относится к тому, что Москва за что-нибудь потребует совсем уж обидной благодарности. А рано или поздно это непременно случится, в какую бы идеальную модель отношений ни верили немногочисленные оптимисты.
И вот тогда проект может сформулироваться сам собой. Но у него будет очень трудная судьба.
Дотянуть до кризиса
Первичный импульс к отдалению от Москвы не может не быть хотя бы отчасти демократическим и западническим, потому что первыми за его реализацию примутся те, кто давно тяготился дефицитом и того, и другого. Но заинтересуются проектом не только они, и Ираклий Хинтба уверен: "Те, кто считается националистами, тоже пойдут в него с удовольствием".
Но и это не стало бы фатальным, как показывает восточноевропейский опыт романтических 80-90-х. Важнее то, что это как раз и могло бы наполнить смыслом и независимость, и ее признание. И тогда все стало бы яснее и с Аибгой, и с грузинами, и даже, в конечном итоге, с количеством курортников. Потому что при всем соблазне считать первичным взаимное раздражение Москвы и Сухуми, оно - лишь следствие куда более глубоких и куда более абхазских проблем.
Словом, все это могло бы стать шансом и трендом, и, может быть, не приходилось бы абхазской власти с такой уничижительной едкостью отзываться о евросоюзовском паллиативе для Абхазии, который называется "Вовлечение без признания".
Но, похоже, если это и станет трендом, то в никуда. Граница на востоке еще очень долго останется единственным окном в мир, и едва ли Запад тогда окажется больше готов принять абхазский SOS, чем сегодня, и именно эта политическая особенность физической географии остается для Абхазии системообразующей, вне зависимости от той обоснованной гордости, которую абхазы могут испытывать за свои выборы. Выборы прошли, но ничего, кроме как про абстрактный порядок, который надо наводить, Анквабу сказать нечего.
И потому - ничего не меняется, и никакого противоречия. Анкваб – продолжение Багапша, только сегодня. Когда вопросы уже поставлены, но отвечать на них еще никто не заставляет. И торопиться не надо, деньги идут, как идут и переговоры об Аибге. Беженцы-грузины уже давно нашли себя на исторической родине, и, стало быть, ни перед кем не стыдно. А в Гальском районе говорят, глядя на руины: "Что поделать, была война", потому что только они, зажатые между дальними родственниками и близкими соседями-согражданами, знают правду и о тех, и о других.
Абхазская жизнь размеренна и расслабленна - и так можно прожить один президентский срок точно. А может, и два. Может быть, и в самом деле, правы были те, кто, полагая, что при Сергее Шамбе Абхазия спасительно дойдет до ручки быстрее, пошли ковать победу именно к нему?
В Гальском районе, населенном мингрелами, стало немного спокойнее. С тех уже довольно давних пор, когда Саакашвили уничтожил приграничный бандитизм на своей территории, поиссякли бандиты и на абхазском берегу пограничной Ингури - и вообще, стало меньше настороженности к гальцам у абхазов. И хотя отдельные представители местного населения еще делятся рассказами о том, что 90-е здесь все-таки еще теплятся, и желающие покрышевать находятся – причем, конечно же, среди абхазов, - знающие люди это не подтверждают. Хоть и не без философизма признают: бывает всё.
Но перед этими выборами за голоса гальцев развернулась настоящая борьба. Сергей Шамба вспомнил, что у него жена – мингрелка, а Рауль Хаджимба и вовсе озадачил видавшего виды местного избирателя, заявив, что в Абхазии пришло время создавать гражданскую нацию.
Анекдот про оппозицию
Абхазы радушны, и хоть армяне, греки, не говоря о грузинах, зачастую здесь живут компактно, никто ни на кого не жалуется. И это никак не противоречит тому, что, как полагает политолог Ираклий Хинтба, абхазы – очень закрытая общность: "Порой даже слышны возражения абхазов против того, чтобы русские, армяне, греки изучали абхазский. Это инстинкт нации, которая привыкла долго чувствовать себя меньшинством".
Именно на этих двусмысленных позициях стояла абхазская оппозиция, которая родом из былой команды Ардзинбы, и до окончания его эпохи меньше всего дававшая основания заподозрить ее в том, что когда-нибудь кого-то упрекнет в излишних пророссийских симпатиях. Прежде чем обнаружить таковые у Багапша, эта оппозиция, сгруппировавшись семь лет назад вокруг Рауля Хаджимбы, припоминала ему, напротив, грузинку-жену. Но не стоит видеть за этим только политический анекдот, потому что, если это и он, то очень точно отражающий захватывающую историю абхазских противоречий. И те, кто критикует Багапша за склонность к компромиссам ради компромиссов, вынуждены оговориться: если бы у власти был Хаджимба, он сдал бы Москве гораздо больше.
С одной стороны, абхазский сюжет развивается так, что все аналогии с дотационными российскими регионами становятся все более явственными и справедливыми. И, как это принято в этих аналогиях, модель оказывается органичной и сбалансированной ровно в той мере, в какой удается грамотно договориться с местной элитой о цене вопроса. И, возможно, Абхазия может даже навести Москву на гипотезу о том, что ничего страшного в демократических выборах нет. Москва ведь еще очень долго будет уверена в том, что выберут все равно того, кому она пообещает свои трансфертные миллиарды. А поскольку его выберут по-настоящему, то с таким человеком будет легче разобраться по поводу того, куда эти миллиарды уйдут.
Но, возможно, и не получится долго верить в то, что отличие Абхазии от Южной Осетии - и, тем более, от Чукотки и Тамбовщины - не так уж и принципиально. В Абхазии, может быть, нет национализма, но зато, как уже достоверно известно, вполне достаточно тех, кто очень серьезно относится к тому, что Москва за что-нибудь потребует совсем уж обидной благодарности. А рано или поздно это непременно случится, в какую бы идеальную модель отношений ни верили немногочисленные оптимисты.
И вот тогда проект может сформулироваться сам собой. Но у него будет очень трудная судьба.
Дотянуть до кризиса
Первичный импульс к отдалению от Москвы не может не быть хотя бы отчасти демократическим и западническим, потому что первыми за его реализацию примутся те, кто давно тяготился дефицитом и того, и другого. Но заинтересуются проектом не только они, и Ираклий Хинтба уверен: "Те, кто считается националистами, тоже пойдут в него с удовольствием".
Но и это не стало бы фатальным, как показывает восточноевропейский опыт романтических 80-90-х. Важнее то, что это как раз и могло бы наполнить смыслом и независимость, и ее признание. И тогда все стало бы яснее и с Аибгой, и с грузинами, и даже, в конечном итоге, с количеством курортников. Потому что при всем соблазне считать первичным взаимное раздражение Москвы и Сухуми, оно - лишь следствие куда более глубоких и куда более абхазских проблем.
Словом, все это могло бы стать шансом и трендом, и, может быть, не приходилось бы абхазской власти с такой уничижительной едкостью отзываться о евросоюзовском паллиативе для Абхазии, который называется "Вовлечение без признания".
И потому - ничего не меняется, и никакого противоречия. Анкваб – продолжение Багапша, только сегодня. Когда вопросы уже поставлены, но отвечать на них еще никто не заставляет. И торопиться не надо, деньги идут, как идут и переговоры об Аибге. Беженцы-грузины уже давно нашли себя на исторической родине, и, стало быть, ни перед кем не стыдно. А в Гальском районе говорят, глядя на руины: "Что поделать, была война", потому что только они, зажатые между дальними родственниками и близкими соседями-согражданами, знают правду и о тех, и о других.
Абхазская жизнь размеренна и расслабленна - и так можно прожить один президентский срок точно. А может, и два. Может быть, и в самом деле, правы были те, кто, полагая, что при Сергее Шамбе Абхазия спасительно дойдет до ручки быстрее, пошли ковать победу именно к нему?
