Дмитрий Волчек: В Германии премия за лучшую нехудожественную книгу года, учрежденная телерадиокорпорацией НДР присуждена книге Беттины Штангнет ''Эйхман до Иерусалима''. Как говорится в решении жюри, премия будет вручена философу и историку за убедительную корректировку образа нацистского преступника. Адольф Эйхман, возглавлявший отдел, занимавшийся организацией уничтожения евреев Европы, был выкраден в мае 1960 года в Аргентине агентами израильской разведки ''Моссад'' и после суда в Иерусалиме казнен. В названии книги слышна полемика со знаменитой работой Ханны Арендт ''Эйхман в Иерусалиме. Банальность зла''. Слово нашему берлинскому корреспонденту Юрию Векслеру.
Юрий Векслер: Многим в Германии долгое время казалось (или многие хотели убедить себя в том), что на процессе в Иерусалиме об Адольфе Эйхмане стало известно (и было сказано) все. И образ малообразованного, закомплексованного винтика нацистской машины уничтожения утвердился с тех пор благодаря тому, что Эйхман, как пишет Штангнет в своей книге, талантливо сыграл роль именно такого человека, который якобы не выходил из-за своего письменного стола и выполнял чужие приказы. На процессе в Иерусалиме он говорил:
Адольф Эйхман: Я осуждаю санкционированную тогдашним руководством Германии деятельность по уничтожению евреев.
Я никогда не был антисемитом, но я был националистом. Я получил приказ составить расписание депортаций, учтя все, что с этой задачей связано.
Так как вы требуете от меня, господин председатель суда, дать ясный ответ, то я должен заявить, что уничтожение евреев я считаю одним из самых тяжких преступлений в истории человечества.
Юрий Векслер: Но вот другая магнитофонная запись, сделанная в Буэнос-Айресе в 1957 году:
Адольф Эйхман: Если бы мне пришлось стать комендантом концентрационного лагеря, я действовал бы так же, как и другие. И если бы я получал приказы расстреливать евреев или отправлять их в газовые камеры, то будьте уверены, я выполнил бы эти приказы.
Юрий Векслер: Это истинный Эйхман, и он откровенно и не без гордости изложил свое кредо в Буэнос-Айресе в беседах с голландским эсэсовцем Виллемом Зассеном, который записывал разговоры с Эйхманом на магнитофон. Вот еще один фрагмент.
Адольф Эйхман: Если бы мы убили 10 миллионов 300 тысяч наших заклятых врагов, только тогда наша миссия была бы выполненной.
Юрий Векслер: В книге Штангнет немало доселе неизвестных страниц, написанных лично Эйхманом, в частности его неотправленное письмо канцлеру ФРГ Аденауэру. Беттина Штангнет говорит о возникновении своего замысла:
Беттина Штангнет: Я, как и многие, долго верила, что достаточно изучать процесс в Иерусалиме, интересоваться тем, как Эйхман там себя вел, что говорил, и сравнивать эти сведения с нашими знаниями о Холокосте. Позже я обратила внимание, что в этой истории есть пробел между 1945 и 1960 годами, когда Эйхман скрывался, и мы ничего не знали о том, где он, что делает и что думает. А это в свою очередь связано с начальным периодом истории ФРГ, о котором мы также на удивление мало знаем.
Юрий Векслер: Эйхмана цитировали на Нюрнбергском процессе со слов его бывшего сослуживца Вильгельма Хёттля – приводили названное в августе 1944 года число уничтоженных евреев. Со ссылкой на это высказывание Эйхмана и вошла в обиход страшная цифра – 6 миллионов жертв.
Беттина Штангнет: По словам Эйхмана, прозвучавшим на Нюрнбергском процессе, 4 миллиона евреев погибли в лагерях смерти и еще два миллиона были убиты специальными подразделениями, занимавшимися уничтожением не только евреев, но и других групп населения на оккупированных территориях. В этой связи часто говорится о стихийных, несанкционированных действиях, но при этом Эйхман знал об этих акциях достаточно, чтобы назвать точные цифры. Историкам потребовалось немало времени, чтобы оценить реальные масштабы уничтожения евреев, и получилось как раз то число, которое Адольф Эйхман назвал еще в 1944 году. Это показывает, как хорошо Эйхман был информирован, в частности, об акциях уничтожения, в организации которых он участия не принимал. Похоже, что эти действия вовсе не были произволом на местах, как думают некоторые. Акции спецподразделений были хорошо подготовленными, систематическими и задокументированными, иначе в распоряжении Эйхмана не оказалось бы точных цифр.
Юрий Векслер: Может быть, самое главное открытие книги Штангнет – это то, что Эйхман был полной противоположностью немецкому образу так называемого ''преступника за письменным столом'', чиновника, только выполняющего предписания начальников.
Беттина Штангнет: Этот образ мелкого чиновника создал сам Эйхман на процессе в Иерусалиме. Его можно понять – он хотел представить себя лицом незаметным и незначительным. Но образ клерка не соответствует тому, что делал Эйхман. Когда я проанализировала его деятельность по документам, возник совсем другой образ – человека, который курсирует по Европе, встречается с крупными политиками и при этом успевает присутствовать на расстрелах заключенных, в концлагерях он инспектирует газовые камеры, он постоянно в разъездах, и подчас его собственные сотрудники не знают, где он в данный момент. Это – практик, который все время в пути. Он был занят убийствами, и хотел быть в этом деле перфекционистом. Конечно, такой автопортрет был для Эйхмана в Иерусалиме невозможен, так как он выглядел бы тогда значительной фигурой, каковой и был в действительности. В образе зла, которое исходит не от конкретного человека, и не от человека вообще, а от системы, бюрократии, есть нечто весьма соблазнительное, потому что тогда все являются жертвами и не остается ни одного преступника. Если сам человек является только винтиком механизма, каковым пытался представить себя Эйхман, если он – только винтик, то тогда уж тем более винтики все те, кто был вовлечен в преступления меньше его, и те, кто знал о преступлениях… И это очень соблазнительная теория, по которой единственным злом в национал-социализме являлась сама система.
Юрий Векслер: Я спросил Беттину Штангнет, не будет ли верным назвать Эйхмана менеджером Холокоста?
Беттина Штангнет: Я не могу употребить в отношении Эйхмана слово ''менеджер''. В процессе уничтожения евреев он был несомненно одной из главных фигур. Были и другие, и на первом месте, конечно, Адольф Гитлер, который хотел осуществления ванзейского плана. Но роль Эйхмана в уничтожении евреев, а также в депортации поляков и цыган, была несомненно более значимой, чем казалось раньше. Он, в частности, был серьезно вовлечен в процессы принятия решений, он во многом участвовал, иногда и там, где мы его раньше не могли разглядеть. Перед судьями в Израиле он, конечно, пытался приуменьшить свою роль и свое участие, и это понятно. Но появившиеся в последние годы документы показывают его участие во многих делах, в которых мы его раньше не видели и даже не предполагали увидеть. Так что его роль до недавнего времени недооценивалась. В беседах с Зассеном в Аргентине Эйхман показал, как можно обладать властью, не будучи в ее верхнем эшелоне, как подчиненный должен информировать своего начальника ради получения приказа, который ему, подчиненному, желателен. Если вы принимаете решения, вы зависите от того, как излагают обстоятельства дела ваши подчиненные, вы ведь не можете лично присутствовать везде. Это означает, что каждый подчиненный может, если захочет, подталкивать начальника в том или ином направлении. Конечно, нельзя сказать, что Эйхман манипулировал начальниками. Все они хотели убивать – это было целью этого преступного режима. Но Эйхман умело создавал себе пространство для маневра и сам подтверждал в беседах в Аргентине, что не столько подчинялся приказам, как говорил потом в Иерусалиме, сколько сам вдохновлял те приказы, которые хотел выполнять.
Юрий Векслер: Хотел же Эйхман максимальной эффективности так называемого окончательного решения еврейского вопроса, поэтому даже в конце войны, которую он уже видел проигранной, ездил в Освенцим с целью добиться увеличения уничтожения узников в газовых камерах с 10 до 12 тысяч в день. Он требовал и получал вагоны, которых не хватало армии, и говорил, что понимает, что война проиграна, однако его личная борьба еще не окончена. Чем можно объяснить такое рвение Эйхмана даже тогда, когда другие уже думали о собственной судьбе и о поисках спасения?
Беттина Штангнет: Эйхман верил в расовую теорию. Это была вера, а не знание. И он верил в борьбу рас за выживание на планете и в то, что в итоге только одна раса должна победить. И ему, как и его кумиру Гитлеру, евреи казались умнейшей расой на земле. Поэтому в понимании нацистов они и представляли для арийцев наибольшую опасность, угрозу их господству. Это очень странное представление о том, что ты сражаешься с невидимым врагом. У евреев ведь не было своего государства, на которое можно было напасть, они были повсюду. И этот враг был местом проекции страха, и страхи позволяли видеть в евреях угрозу, которой на самом деле не было. Теория мирового еврейского заговора существовала давно, и она была дополнена теорией борьбы рас. В Германии появились расовые законы. Эйхман был убежденным расистом-антисемитом, он верил в войну рас, как сегодня некоторые верят в борьбу культур. Для него борьба с врагом была обязанностью, необходимостью, а представления о толерантности и взаимопонимании он считал предательством немецкого народа. Он думал, что в борьбе с еврейским врагом все средства хороши. Он хотел только одного – быть немцем и только немцем. Это была его вера. Поэтому он считал правильным, что немцы начали борьбу против этой, как ему казалось, опасной еврейской расы. Он сожалел только о том, что ему не удалось осуществить план Ванзейской конференции до конца. Было бы слишком простым считать мышление Эйхмана патологией, а его самого душевнобольным. У каждого человека есть свои представления о мире, свое мировоззрение, являющееся смесью из знаний и предрассудков. Руководствуясь своими представлениями, человек действует. Мировоззрение Эйхмана было чрезвычайно агрессивным и не признавало никаких ограничений, в частности, тех границ, которые мы называем этикой, моралью, правами человека. Он не верил в само существование этих понятий. Он верил, что человека определяет только инстинкт выживания, который оправдывает всё. Можно сказать, что он считал мораль просто проявлением слабости. Он верил в тотальную войну, которая будет продолжаться до тех пор, пока один из противников не погибнет. Такие представления возникли еще в 19 веке и получили широкое распространение. Эйхман не знал меры, и не он один, такова была вся система, в которой он действовал. Все они были убеждены в том, что скоро ресурсы на планете начнут истощаться и за них придется вести борьбу. Мы и сегодня видим людей, рассуждающих о предстоящей нехватке воды или энергоресурсов. Можно назвать таких людей больными, но таких больных много. Разница только в атмосфере и времени, в котором эти люди существуют, в условиях, которые не дают им превратиться в убийц. У нас сдерживающим механизмом является правовое государство. Но тогда его не было. И изучение истории Эйхмана приводит к выводу, что человек должен быть весьма осторожен и осмотрителен в своих мыслях. Ибо мысли очень быстро могут превратиться в дела, быстрее, чем мы ожидаем. В мышлении мы можем сломать барьеры, которые потом невозможно восстановить, так как человек уже действует. Карл Ясперс сказал однажды, что это была важная задача философии – ответить людям после 1945 года на вопрос: на какие мысли я вообще имею право? Разговор здесь не о свободе мышления, так как мышлению позволено все, а вопросе, когда мыслитель должен поставить барьер в своих раздумьях, когда должна возникать этика в самом мышлении? Подобными вопросами Эйхман никогда не задавался. Он был убежден, что только тот, кто радикально следует своим инстинктам, например, инстинктам убийцы, защищающего свой народ, в конечном итоге и выживет.
Юрий Векслер: Как сочетались такие взгляды с религией, с полученным в семье строгим религиозным, христианским протестантским воспитанием?
Беттина Штангнет: Он не был религиозным. Национал-социалисты верили в нечто, называемое Богом, которого видели в силах природы, и это был бог войны. Себя они считали инструментами своего бога, частью божественной силы. Христианство играло роль в жизни некоторых нацистов, но не в жизни Эйхмана. Для него христианство было еврейским. Библия и Евангелия для христианина образуют единство, но Эйхман считал Библию сугубо еврейской книгой и на этом основании отвергал христианство. Он очень страдал от того, что его жена оставалась убежденной католичкой и регулярно читала Библию. Эйхман разорвал ее Библию, но позднее стал снисходительнее к вере жены, когда понял, что и так слишком многое у нее отнял и отнимать еще и веру было бы слишком жестоко. Но для него самого христианство, повторюсь, было и оставалось еврейской религией, и поэтому он его радикально отвергал.
В Аргентине он страдал от необходимости жить под чужим именем. В нацистской Германии он сделал стремительную карьеру. Многие знали его фамилию, его боялись, одни восхищались им, другие презирали, но он был в центре внимания. Шефу гестапо Генриху Мюллеру приписывается фраза: ''Если бы у нас было 50 Эйхманов, мы бы выиграли войну''. И вот Эйхману было суждено в одночасье стать никем, утратить фамилию, вызывавшую страх. Он был человеком власти, и этого чувства власти не хватало ему в Аргентине. Он мечтал о возвращении в Германию. И на меня произвел впечатление его последний перед казнью поступок. Он обратился к жене с просьбой, чтобы его последний, четвертый сын, который родился в Аргентине и носил, в отличие от братьев, фамилию Клемент, под которой Эйхман скрывался, чтобы этот сын тоже взял его фамилию Эйхман. Это все было проделано официально через адвоката. Казалось бы, можно уберечь своего ребенка от судьбы быть сыном Адольфа Эйхмана. Но для самого Эйхмана его фамилия отождествлялась с вкладом в историю, которым он гордился.
