Ирина Лагунина: Абдулло называет себя обычным мусульманином. Проблемы у него начались после того как у себя на родине он решил стать аптекарем. В очереди на оформление документов, необходимых для регистрации своего небольшого бизнеса он познакомился с предпринимателем, который дал ему несколько полезных советов. Обменялись телефонами. Вскоре Абдулло вызвали в управление внутренних дел и стали выяснять, давно ли он знает этого человека. И что вообще знает о тех, кто посещает вместе с ним мечеть. История Абдулло довольно типична для Узбекистана. И таких, как он, беженцев сейчас немало. Мы продолжаем цикл бесед о судьбе беженцев в России. Гости студии - руководитель программы «Право на убежище» Института прав человека Лена Рябинина и узбек Абдулло. Абдулло, почему вы решили выехать из Узбекистана именно в Россию?
Абдулло: Я в Узбекистане, когда был, по религиозным мотивам меня вызывали в органы внутренних дел. У одного знакомого был номер моего телефона, меня вызывали, выясняли, почему с ним встречался. Я объяснил, что по коммерческому бизнесу. После этого меня отпустили. Через некоторое время опять вызывают, опять допросы. Год-полтора проходит, опять вызывают. Потом мне сказали: если с нами будете сотрудничать, вам ничего не будет, у вас бизнес, можете своими делами заниматься. Если другое выберете, вам грозит, вы сами понимаете, что будет.
Ирина Лагунина: Абдулло, вы постоянно говорите "они", "с ними", а кто это "они"?
Абдулло: Органы внутренних дел.
Лена Рябинина: Объясните, какого сотрудничества они хотели.
Абдулло: Чтобы своих друзей, которые в мечеть ходят, которые молятся, о них сведения подавать. Я сказал: как я могу своих знакомых, которых я знаю, они все обыкновенные мусульмане, совершают намаз, в мечеть ходят. Против государства они ничего не делают.
Ирина Лагунина: Абдулло, а что органы внутренних дел подозревают или почему людей, которые ходят в мечеть, совершают намаз, если не преследуют, то почему за ними так пристально присматривают?
Абдулло: Вы знаете, у нас таких, которые сотрудничают с органами, мусульман день за днем увеличиваются. Не знаю, для чего они спрашивают, но они берут сведения через них. Они тоже не хотели сотрудничать с ними, я должен быть стукачом во вред мусульманам. Я категорически не согласен был. Мне угрожали, если я не буду с ними сотрудничать. Сказали, что есть способ, как мы тебя закроем, выбирай путь. Я потом думал, что делать. У меня в голове была мысль быстрее оттуда выйти. Я согласился.
Ирина Лагунина: Насколько я понимаю, ислам - все-таки это основная религия в Узбекистане. Это что, какие-то отдельные особые мечети, это какая-то разновидность ислама, которую государство не принимает или по каким-то причинам преследует? Поясните, пожалуйста.
Абдулло: Такая сейчас ситуация, что обыкновенных мусульман считают экстремистами, религиозными фанатами, хоть что придумают.
Лена Рябинина: Я думаю, что я немножечко могла бы объяснить, в чем дело. Как мне представляется, руководство Узбекистана видит в высокой религиозности, которая чем дальше, тем выше среди населения распространяется, причину, по которой население страны становится менее манипулируемым властями. Наверное, здесь какая-то достаточно простая зависимость существует, когда у человека есть своя система взглядов, свое мировоззрение, он менее поддается промывке мозгов со стороны властей и оказывается менее управляемым. Люди существуют в условиях практически полной безнадежности, они не видят никакого просвета в своем будущем. Особенно же, когда образование, возможность доступа к каким-то социальным, культурным и другим благам практически отсутствует, подавляющее большинство населения ударяется в религию, растет уровень религиозности. И в этом росте религиозности, который, возможно, вызван безумной совершенно социально-экономической внутренней политикой руководства Узбекистана, это же самое руководство видит угрозу своему существованию. Потому что я когда-то придумала шутку из серии черного юмора, что в республике Узбекистан можно нынче вверить только в одну форму Ислама по фамилии Каримов. Мне кажется, что причина может заключаться в чем-то подобном, в том, что более высокий уровень религиозности, каковы, хороши, не хороши, приемлемы, неприемлемы религиозные взгляды, неважно, если человек их придерживается, то они в определенной степени определяют способ его жизни. И получается, что способ жизни определяет не руководство страны, которое желала бы и стремится контролировать все, а какая-то система мировоззрений. Неважно, соответствует она каким-то нормам или она не соответствует каким-то нормам, которые считают власти государства, условно говоря, терпимыми для себя. Они опасаются этого.
Ирина Лагунина: Абдулло, у вас есть семья, родители, жена, дети? Вы с ними в Москве или нет?
Абдулло: Я в Москве один, они в Узбекистане, родители в Узбекистане.
Ирина Лагунина: С чем вы столкнулись в России?
Абдулло: Когда я был вынужден уехать из Узбекистана, я приехал в Россию искать убежища. Когда я приехал со своими знакомыми я узнал, что можно решить вопрос насчет убежища. Мне дали координаты Елены.
Лена Рябинина: А дальше начались приключения.
Ирина Лагунина: Елена, с чем столкнулся Абдулло в Москве?
Лена Рябинина: После того, как он подал ходатайство в управление Федеральной миграционной службы о признании беженцем и назвал адрес, по которому проживает, очень скоро он был задержан нарядом, направленным органами внутренних дел именно по этому адресу. Причем, что интересно, этот адрес он не называл больше нигде. Начался стандартный первый этап экстрадиционной проверки, и прокуратура того района, где это происходило, затребовала из Узбекистана подтверждение розыска, а так же документ о том, в чем его собственно обвиняют. Получив эти документы, прокуратура обнаружила, что по ним вообще невозможно установить, что именно вменяется этому человеку, в причастности к какой религиозной организации его обвиняют, и оснований для дальнейшего лишения его свободы нет. Он был освобожден через 48 часов, но с розыска не снят. И через несколько месяцев ровно такая же ситуация в другом районе Московской области повторилась. Он опять провел 48 часов под стражей, опять с такой же формулировкой был освобожден.
Формулировка простая, что в представленных инициатором розыска документах отсутствуют сведения о названии организации, виде, направлении деятельности и прочее, поэтому невозможно сопоставить это с тем, что является наказуемым по российским законам. Его опять освободили, но не успел он уехать из того подмосковного города, где это все происходило, как представители того же самого отделения органов внутренних дел подъехали к нему и на этот раз выразили сомнение в подлинности документов, удостоверяющих личность. Хотя обязаны были проверить за те 48 часов, что он содержался в изоляторе временного содержания. В результате вмешательства нашего в эту ситуацию удалось избежать плохого расклада и снова ненадолго. Потому что буквально через несколько дней, когда мы с ним были в одном из районных судов города Москвы, где рассматривалась жалоба на отказ в признании его беженцем, в зале судебного заседания оказался очень странный человек, который проявлял интерес только к нему и задавал крайне провокационные вопросы, которые не оставляли сомнений в ведомственной принадлежности этого человека. Пришлось проводить Абдулло до дома, потому что были серьезные опасения, что в отношении него могут быть совершены противоправные действия.
Ирина Лагунина: Абдулло, что вы почувствовали, когда к вам первый раз пришли представители правоохранительных органов России?
Абдулло: Естественно, я знал, что я в розыске, когда требовали документы, посмотрели по документу, что я Абдулло, они мне сказали, что я в розыске международном. Когда они пришли, я не знал, как дальше будет. Меня забрали в отделение, и после этого прокурор направил в Узбекистан запрос. Первый раз задержали, у меня был испуг, я не знал, что будет. Слава Аллаху, после этого все наладилось.
Ирина Лагунина: Абдулло, когда вы ехали в Москву, ехали в Россию, о чем вы мечтали, как вы себе свою представляли жизнь?
Абдулло: Когда я из Узбекистана выехал, думал, что некоторое время проведу в России, может быть все затихнет в Узбекистане, про меня забудут, после этого вернусь. Они меня в розыск дали, теперь мне возвращаться туда нельзя.
Ирина Лагунина: А чем вы намерены заниматься в России?
Абдулло: У меня есть работа, я пока работаю. Конечно, трудно сейчас, каждый раз, когда проезжает милиция, думаю, что вдруг меня остановят, опять проблемы будут. Сейчас после двух задержаний у меня все документы нормальные, все нормально. Первый раз задержали, после этого снова закрыли на 48 часов. Дальше что будет – я не знаю.
Ирина Лагунина: Господа, я хочу предложить послушать репортаж нашего корреспондента в Дании Сергея Джаняна о том, как датское правительство относится к тем, кто вынужден был приехать на территорию этого государства.
Сергей Джанян: Знакомиться с датским обществом беженец начинает ещё во время пребывания в лагерях Красного Креста, пока его просьба о предоставлении убежища рассматривается миграционным ведомством. Обитатели лагерей имеют возможность записаться на языковые курсы, их возят на бесплатные экскурсии по датским музеям и другим достопримечательностям, а порой в гости к беженцам приезжают датские знаменитости (так, пока ему позволяло здоровье, с лекциями в лагерях Красного Креста многие годы выступал популярный в стране бывший премьер-министр Дании Анкер Йоргенсен). Однако, по-настоящему процесс интеграции беженца в датское общество начинается только с момента, когда он получит разрешение остаться в Дании.
Вместе с видом на жительство беженец, – теперь он полуофициально именуется «nydansker» («новый датчанин») - получает номер гражданской регистрации, необходимый любому жителю Дании при обращении в различные государственные органы и учреждения, а также карту медицинского страхования, которую следует предъявлять при посещении врача или больницы. Кроме того, если «новый датчанин» ещё не говорит по-датски, - а так оно, чаще всего, и бывает, - то государство предоставляет ему помощь устного переводчика во многих ситуациях, связанных с контактом с муниципальными властями или другими госорганами.
Знанию языка в Дании придают первоочередное значение, и обучение ему приравнивается к работе. Согласно закону, муниципальные власти обязаны предоставить беженцу возможность начать изучение датского языка в течение месяца с момента подачи им заявления. Обучение бесплатное, но срок его ограничен трехлетним периодом - при этом, учёбу в языковом центре можно совмещать с работой, профессиональной практикой и другим образованием. Говорит датский социальный работник Хелле Йоргенсен:
Хелле Йоргенсен: Существует три типа программ по датскому языку и обществоведению. Программа DP1 разработана для иностранцев, не владеющих чтением и письмом на своём родном языке. Целью обучения является выработка элементарных навыков общения на датском языке, достаточных для поисков неквалифицированной работы, с тем, чтобы люди могли себя обеспечивать и налаживать социальные контакты.
Прохождение более сложной программы DP2 позволит учащимся овладеть датским языком на уровне, достаточном для общения на работе и в повседневной жизни, а также посещения различных курсов наравне с датчанами. И, наконец, языковая программа DP3 предназначена для иностранцев с законченным высшим образованием, либо имеющим высокую учебную или профессиональную квалификацию - это могут быть, к примеру, юристы или врачи.
Во все образовательные программы, помимо уроков датского языка, включены занятия, посвященные датской культуре и тому, как устроено датское общество, - изучаются такие темы, как «государство всеобщего благоденствия», равноправие полов, основы демократии, рынок труда и поиски работы.
Сергей Джанян: Лицам, имеющим статус беженцев, муниципальные власти предлагают вводную программу в форме контракта по интеграции. Интеграционный контракт – это юридически обязывающий договор, содержащий план деятельности на первые три года пребывания беженца в Дании. Цель подобного контракта – сделать новоприбывшего активным членом датского общества как можно скорее и обеспечить ему возможность содержать себя самому. В договоре, составляемом беженцем совместно с работником муниципалитета, определяется список видов деятельности, которые помогут «новому датчанину» в осуществлении его планов - будь то получение образования, открытие бизнеса или наём на работу. В качестве составной части интеграционного контракта беженец обязан подписать декларацию об интеграции и активном гражданстве, информирующую его о ценностях и правилах датского общества, а также о том, что общество ожидает от своего нового члена.
Интеграционный контракт рассматривается как инструмент для адаптации иностранца в датское общество, и муниципалитет постоянно контролирует его выполнение и содержание. По мере того, как у «нового датчанина» появятся новые квалификации, опыт или изменятся цели на будущее, он может предложить внести изменения в деятельность, оговорённую в контракте.
Хелле Йоргенсен: Если беженец, участвующий во вводной программе, не может достаточно быстро найти себе работу, то он имеет право на специальную финансовую помощь, так называемое, «пособие на обустройство». Необходимым условием для получения пособия является участие иностранца в деятельности, оговорённой интеграционным контрактом, а также доступность на рынке труда. Говоря иными словами, получатель помощи должен показать представителям муниципалитета, что он активно ищет работу и примет любое предложение о работе, если таковое поступит. В противном случае муниципалитет может прекратить выплату финансовой помощи, - говорит датский социальный работник Хелле Йоргенсен.
Сергей Джанян: Показателем успешной социальной адаптации иностранцев может служить получение ими датского гражданства. Беженцы, а также лица без гражданства должны прожить в Дании не менее восьми лет, прежде чем они смогут обратиться с соответствующим ходатайством в органы власти. При этом, для получения гражданства необходимо удовлетворять весьма жёстким критериям, установленным датским парламентом - соискатель обязан владеть датским языком на уровне программы DP3, а также иметь широкие познания в датской культуре и истории для сдачи экзамена на гражданство. Кроме того, будущий обладатель датского паспорта должен иметь работу, не получать общественных пособий в течение четырёх из последних пяти лет и не иметь невозвращенных долгов государству. Если же иностранец был ранее осуждён за совершение тяжкого преступления, он никогда не сможет стать гражданином Дании.
Ирина Лагунина: Абдулло, что вы по этому поводу думаете?
Абдулло: Если бы в России тоже было бы такое, то это прекрасно бы было.
Ирина Лагунина: Лена, а для вас этот репортаж был репортажем с другой планеты, учитывая то, с чем вы сталкиваетесь в России?
Лена Рябинина: Не был репортажем с другой планеты, потому что достаточно много из моих подопечных через управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев уже переселены в безопасные страны, в том числе в Данию, Швецию, Соединенные Штата, в разные государства, которые принимают лиц. признанных нуждающимися в международной защите. Но хотела обратить внимание на самые первые слова в этом репортаже, в которых говорилось о том, что во время нахождения в лагерях для беженцев искатели убежища имеют доступ к тому-то, к тому-то и прочее. Речь идет не о том, если примерять ситуацию к России, к чему именно имеют доступ искатели убежища, к чему не имеют. Речь идет о том, что вот такие лагеря или центры для беженцев – это самая острая проблема, с моей точки зрения, для искателей убежища в России. Потому что единственный центр для иностранных граждан, для беженцев и лиц, ищущих убежище, который существует на территории России – это в Пермском крае. Там не то, что о гастролях знаменитостей с концертами, которые могли бы смотреть или слушать искатели убежища, речь не идет, достаточно грустные условия существования. И находится это в Пермском крае, ни в Москве, ни в Московской области, ни в Санкт-Петербурге, ни на Урале, ни в каких регионах, куда приезжает основной поток беженцев, хотя бы даже из стран бывшего СССР, они составляют основную массу искателей убежища, ничего подобного нет. И проблема обеспечения безопасности искателя убежища во время рассмотрения его ходатайства миграционными органами России - это проблема номер один.
Ирина Лагунина: Лена, вы заговорили о безопасных странах, давайте вернемся к той истории, которую мы продолжаем отслеживать в этой программе, а именно история Абдулхакова – это еще один узбек, который исчез с улицы Москвы. В прошлый раз мы говорили о том, что он все еще содержался в СИЗО в Таджикистане. Как обстоят дела сейчас?
Лена Рябинина: По сведениям на вчерашний день он продолжает оставаться там и, как это ни странно, может быть ни цинично звучит, это хорошо, что человек все еще в Таджикистане, что он не выдан таджикскими властями узбекской стороне. Потому что если бы эта выдача, не дай бог, произошла, то он наверняка был бы и совершенно несправедливо осужден на огромный срок лишения свободы, и вообще, если бы дожил до приговора после всего, что с ним происходило. Никакой информации о том, что именно предпринимают российские власти для его возвращения в Россию, вернуть его в Россию предписал европейский суд, никакой информации об этом у нас нет. Я думаю, что вряд ли мы ее сможем получить у уполномоченного Российской Федерации при Европейском суде Георгия Олеговича Матюшкина или в его офисе, потому что на такие вопросы они отвечают: все коммуникации проходят только через Европейский суд. Поэтому в настоящее время мы стараемся хотя бы периодически получать подтверждение того, что Абдулхаков все еще в Душанбе и, естественно, быть наготове к тому, что когда он прилетит, когда его привезут в Россию, встретить его и постараться обезопасить его нахождение здесь. А он, между прочим, тоже искатель убежища. Вот и вся квази-безопасность, в которой находятся в России искатели убежища.
Абдулло: Я в Узбекистане, когда был, по религиозным мотивам меня вызывали в органы внутренних дел. У одного знакомого был номер моего телефона, меня вызывали, выясняли, почему с ним встречался. Я объяснил, что по коммерческому бизнесу. После этого меня отпустили. Через некоторое время опять вызывают, опять допросы. Год-полтора проходит, опять вызывают. Потом мне сказали: если с нами будете сотрудничать, вам ничего не будет, у вас бизнес, можете своими делами заниматься. Если другое выберете, вам грозит, вы сами понимаете, что будет.
Ирина Лагунина: Абдулло, вы постоянно говорите "они", "с ними", а кто это "они"?
Абдулло: Органы внутренних дел.
Лена Рябинина: Объясните, какого сотрудничества они хотели.
Абдулло: Чтобы своих друзей, которые в мечеть ходят, которые молятся, о них сведения подавать. Я сказал: как я могу своих знакомых, которых я знаю, они все обыкновенные мусульмане, совершают намаз, в мечеть ходят. Против государства они ничего не делают.
Ирина Лагунина: Абдулло, а что органы внутренних дел подозревают или почему людей, которые ходят в мечеть, совершают намаз, если не преследуют, то почему за ними так пристально присматривают?
Абдулло: Вы знаете, у нас таких, которые сотрудничают с органами, мусульман день за днем увеличиваются. Не знаю, для чего они спрашивают, но они берут сведения через них. Они тоже не хотели сотрудничать с ними, я должен быть стукачом во вред мусульманам. Я категорически не согласен был. Мне угрожали, если я не буду с ними сотрудничать. Сказали, что есть способ, как мы тебя закроем, выбирай путь. Я потом думал, что делать. У меня в голове была мысль быстрее оттуда выйти. Я согласился.
Ирина Лагунина: Насколько я понимаю, ислам - все-таки это основная религия в Узбекистане. Это что, какие-то отдельные особые мечети, это какая-то разновидность ислама, которую государство не принимает или по каким-то причинам преследует? Поясните, пожалуйста.
Абдулло: Такая сейчас ситуация, что обыкновенных мусульман считают экстремистами, религиозными фанатами, хоть что придумают.
Лена Рябинина: Я думаю, что я немножечко могла бы объяснить, в чем дело. Как мне представляется, руководство Узбекистана видит в высокой религиозности, которая чем дальше, тем выше среди населения распространяется, причину, по которой население страны становится менее манипулируемым властями. Наверное, здесь какая-то достаточно простая зависимость существует, когда у человека есть своя система взглядов, свое мировоззрение, он менее поддается промывке мозгов со стороны властей и оказывается менее управляемым. Люди существуют в условиях практически полной безнадежности, они не видят никакого просвета в своем будущем. Особенно же, когда образование, возможность доступа к каким-то социальным, культурным и другим благам практически отсутствует, подавляющее большинство населения ударяется в религию, растет уровень религиозности. И в этом росте религиозности, который, возможно, вызван безумной совершенно социально-экономической внутренней политикой руководства Узбекистана, это же самое руководство видит угрозу своему существованию. Потому что я когда-то придумала шутку из серии черного юмора, что в республике Узбекистан можно нынче вверить только в одну форму Ислама по фамилии Каримов. Мне кажется, что причина может заключаться в чем-то подобном, в том, что более высокий уровень религиозности, каковы, хороши, не хороши, приемлемы, неприемлемы религиозные взгляды, неважно, если человек их придерживается, то они в определенной степени определяют способ его жизни. И получается, что способ жизни определяет не руководство страны, которое желала бы и стремится контролировать все, а какая-то система мировоззрений. Неважно, соответствует она каким-то нормам или она не соответствует каким-то нормам, которые считают власти государства, условно говоря, терпимыми для себя. Они опасаются этого.
Ирина Лагунина: Абдулло, у вас есть семья, родители, жена, дети? Вы с ними в Москве или нет?
Абдулло: Я в Москве один, они в Узбекистане, родители в Узбекистане.
Ирина Лагунина: С чем вы столкнулись в России?
Абдулло: Когда я был вынужден уехать из Узбекистана, я приехал в Россию искать убежища. Когда я приехал со своими знакомыми я узнал, что можно решить вопрос насчет убежища. Мне дали координаты Елены.
Лена Рябинина: А дальше начались приключения.
Ирина Лагунина: Елена, с чем столкнулся Абдулло в Москве?
Лена Рябинина: После того, как он подал ходатайство в управление Федеральной миграционной службы о признании беженцем и назвал адрес, по которому проживает, очень скоро он был задержан нарядом, направленным органами внутренних дел именно по этому адресу. Причем, что интересно, этот адрес он не называл больше нигде. Начался стандартный первый этап экстрадиционной проверки, и прокуратура того района, где это происходило, затребовала из Узбекистана подтверждение розыска, а так же документ о том, в чем его собственно обвиняют. Получив эти документы, прокуратура обнаружила, что по ним вообще невозможно установить, что именно вменяется этому человеку, в причастности к какой религиозной организации его обвиняют, и оснований для дальнейшего лишения его свободы нет. Он был освобожден через 48 часов, но с розыска не снят. И через несколько месяцев ровно такая же ситуация в другом районе Московской области повторилась. Он опять провел 48 часов под стражей, опять с такой же формулировкой был освобожден.
Формулировка простая, что в представленных инициатором розыска документах отсутствуют сведения о названии организации, виде, направлении деятельности и прочее, поэтому невозможно сопоставить это с тем, что является наказуемым по российским законам. Его опять освободили, но не успел он уехать из того подмосковного города, где это все происходило, как представители того же самого отделения органов внутренних дел подъехали к нему и на этот раз выразили сомнение в подлинности документов, удостоверяющих личность. Хотя обязаны были проверить за те 48 часов, что он содержался в изоляторе временного содержания. В результате вмешательства нашего в эту ситуацию удалось избежать плохого расклада и снова ненадолго. Потому что буквально через несколько дней, когда мы с ним были в одном из районных судов города Москвы, где рассматривалась жалоба на отказ в признании его беженцем, в зале судебного заседания оказался очень странный человек, который проявлял интерес только к нему и задавал крайне провокационные вопросы, которые не оставляли сомнений в ведомственной принадлежности этого человека. Пришлось проводить Абдулло до дома, потому что были серьезные опасения, что в отношении него могут быть совершены противоправные действия.
Ирина Лагунина: Абдулло, что вы почувствовали, когда к вам первый раз пришли представители правоохранительных органов России?
Абдулло: Естественно, я знал, что я в розыске, когда требовали документы, посмотрели по документу, что я Абдулло, они мне сказали, что я в розыске международном. Когда они пришли, я не знал, как дальше будет. Меня забрали в отделение, и после этого прокурор направил в Узбекистан запрос. Первый раз задержали, у меня был испуг, я не знал, что будет. Слава Аллаху, после этого все наладилось.
Ирина Лагунина: Абдулло, когда вы ехали в Москву, ехали в Россию, о чем вы мечтали, как вы себе свою представляли жизнь?
Абдулло: Когда я из Узбекистана выехал, думал, что некоторое время проведу в России, может быть все затихнет в Узбекистане, про меня забудут, после этого вернусь. Они меня в розыск дали, теперь мне возвращаться туда нельзя.
Ирина Лагунина: А чем вы намерены заниматься в России?
Абдулло: У меня есть работа, я пока работаю. Конечно, трудно сейчас, каждый раз, когда проезжает милиция, думаю, что вдруг меня остановят, опять проблемы будут. Сейчас после двух задержаний у меня все документы нормальные, все нормально. Первый раз задержали, после этого снова закрыли на 48 часов. Дальше что будет – я не знаю.
Ирина Лагунина: Господа, я хочу предложить послушать репортаж нашего корреспондента в Дании Сергея Джаняна о том, как датское правительство относится к тем, кто вынужден был приехать на территорию этого государства.
Сергей Джанян: Знакомиться с датским обществом беженец начинает ещё во время пребывания в лагерях Красного Креста, пока его просьба о предоставлении убежища рассматривается миграционным ведомством. Обитатели лагерей имеют возможность записаться на языковые курсы, их возят на бесплатные экскурсии по датским музеям и другим достопримечательностям, а порой в гости к беженцам приезжают датские знаменитости (так, пока ему позволяло здоровье, с лекциями в лагерях Красного Креста многие годы выступал популярный в стране бывший премьер-министр Дании Анкер Йоргенсен). Однако, по-настоящему процесс интеграции беженца в датское общество начинается только с момента, когда он получит разрешение остаться в Дании.
Вместе с видом на жительство беженец, – теперь он полуофициально именуется «nydansker» («новый датчанин») - получает номер гражданской регистрации, необходимый любому жителю Дании при обращении в различные государственные органы и учреждения, а также карту медицинского страхования, которую следует предъявлять при посещении врача или больницы. Кроме того, если «новый датчанин» ещё не говорит по-датски, - а так оно, чаще всего, и бывает, - то государство предоставляет ему помощь устного переводчика во многих ситуациях, связанных с контактом с муниципальными властями или другими госорганами.
Знанию языка в Дании придают первоочередное значение, и обучение ему приравнивается к работе. Согласно закону, муниципальные власти обязаны предоставить беженцу возможность начать изучение датского языка в течение месяца с момента подачи им заявления. Обучение бесплатное, но срок его ограничен трехлетним периодом - при этом, учёбу в языковом центре можно совмещать с работой, профессиональной практикой и другим образованием. Говорит датский социальный работник Хелле Йоргенсен:
Хелле Йоргенсен: Существует три типа программ по датскому языку и обществоведению. Программа DP1 разработана для иностранцев, не владеющих чтением и письмом на своём родном языке. Целью обучения является выработка элементарных навыков общения на датском языке, достаточных для поисков неквалифицированной работы, с тем, чтобы люди могли себя обеспечивать и налаживать социальные контакты.
Прохождение более сложной программы DP2 позволит учащимся овладеть датским языком на уровне, достаточном для общения на работе и в повседневной жизни, а также посещения различных курсов наравне с датчанами. И, наконец, языковая программа DP3 предназначена для иностранцев с законченным высшим образованием, либо имеющим высокую учебную или профессиональную квалификацию - это могут быть, к примеру, юристы или врачи.
Во все образовательные программы, помимо уроков датского языка, включены занятия, посвященные датской культуре и тому, как устроено датское общество, - изучаются такие темы, как «государство всеобщего благоденствия», равноправие полов, основы демократии, рынок труда и поиски работы.
Сергей Джанян: Лицам, имеющим статус беженцев, муниципальные власти предлагают вводную программу в форме контракта по интеграции. Интеграционный контракт – это юридически обязывающий договор, содержащий план деятельности на первые три года пребывания беженца в Дании. Цель подобного контракта – сделать новоприбывшего активным членом датского общества как можно скорее и обеспечить ему возможность содержать себя самому. В договоре, составляемом беженцем совместно с работником муниципалитета, определяется список видов деятельности, которые помогут «новому датчанину» в осуществлении его планов - будь то получение образования, открытие бизнеса или наём на работу. В качестве составной части интеграционного контракта беженец обязан подписать декларацию об интеграции и активном гражданстве, информирующую его о ценностях и правилах датского общества, а также о том, что общество ожидает от своего нового члена.
Интеграционный контракт рассматривается как инструмент для адаптации иностранца в датское общество, и муниципалитет постоянно контролирует его выполнение и содержание. По мере того, как у «нового датчанина» появятся новые квалификации, опыт или изменятся цели на будущее, он может предложить внести изменения в деятельность, оговорённую в контракте.
Хелле Йоргенсен: Если беженец, участвующий во вводной программе, не может достаточно быстро найти себе работу, то он имеет право на специальную финансовую помощь, так называемое, «пособие на обустройство». Необходимым условием для получения пособия является участие иностранца в деятельности, оговорённой интеграционным контрактом, а также доступность на рынке труда. Говоря иными словами, получатель помощи должен показать представителям муниципалитета, что он активно ищет работу и примет любое предложение о работе, если таковое поступит. В противном случае муниципалитет может прекратить выплату финансовой помощи, - говорит датский социальный работник Хелле Йоргенсен.
Сергей Джанян: Показателем успешной социальной адаптации иностранцев может служить получение ими датского гражданства. Беженцы, а также лица без гражданства должны прожить в Дании не менее восьми лет, прежде чем они смогут обратиться с соответствующим ходатайством в органы власти. При этом, для получения гражданства необходимо удовлетворять весьма жёстким критериям, установленным датским парламентом - соискатель обязан владеть датским языком на уровне программы DP3, а также иметь широкие познания в датской культуре и истории для сдачи экзамена на гражданство. Кроме того, будущий обладатель датского паспорта должен иметь работу, не получать общественных пособий в течение четырёх из последних пяти лет и не иметь невозвращенных долгов государству. Если же иностранец был ранее осуждён за совершение тяжкого преступления, он никогда не сможет стать гражданином Дании.
Ирина Лагунина: Абдулло, что вы по этому поводу думаете?
Абдулло: Если бы в России тоже было бы такое, то это прекрасно бы было.
Ирина Лагунина: Лена, а для вас этот репортаж был репортажем с другой планеты, учитывая то, с чем вы сталкиваетесь в России?
Лена Рябинина: Не был репортажем с другой планеты, потому что достаточно много из моих подопечных через управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев уже переселены в безопасные страны, в том числе в Данию, Швецию, Соединенные Штата, в разные государства, которые принимают лиц. признанных нуждающимися в международной защите. Но хотела обратить внимание на самые первые слова в этом репортаже, в которых говорилось о том, что во время нахождения в лагерях для беженцев искатели убежища имеют доступ к тому-то, к тому-то и прочее. Речь идет не о том, если примерять ситуацию к России, к чему именно имеют доступ искатели убежища, к чему не имеют. Речь идет о том, что вот такие лагеря или центры для беженцев – это самая острая проблема, с моей точки зрения, для искателей убежища в России. Потому что единственный центр для иностранных граждан, для беженцев и лиц, ищущих убежище, который существует на территории России – это в Пермском крае. Там не то, что о гастролях знаменитостей с концертами, которые могли бы смотреть или слушать искатели убежища, речь не идет, достаточно грустные условия существования. И находится это в Пермском крае, ни в Москве, ни в Московской области, ни в Санкт-Петербурге, ни на Урале, ни в каких регионах, куда приезжает основной поток беженцев, хотя бы даже из стран бывшего СССР, они составляют основную массу искателей убежища, ничего подобного нет. И проблема обеспечения безопасности искателя убежища во время рассмотрения его ходатайства миграционными органами России - это проблема номер один.
Ирина Лагунина: Лена, вы заговорили о безопасных странах, давайте вернемся к той истории, которую мы продолжаем отслеживать в этой программе, а именно история Абдулхакова – это еще один узбек, который исчез с улицы Москвы. В прошлый раз мы говорили о том, что он все еще содержался в СИЗО в Таджикистане. Как обстоят дела сейчас?
Лена Рябинина: По сведениям на вчерашний день он продолжает оставаться там и, как это ни странно, может быть ни цинично звучит, это хорошо, что человек все еще в Таджикистане, что он не выдан таджикскими властями узбекской стороне. Потому что если бы эта выдача, не дай бог, произошла, то он наверняка был бы и совершенно несправедливо осужден на огромный срок лишения свободы, и вообще, если бы дожил до приговора после всего, что с ним происходило. Никакой информации о том, что именно предпринимают российские власти для его возвращения в Россию, вернуть его в Россию предписал европейский суд, никакой информации об этом у нас нет. Я думаю, что вряд ли мы ее сможем получить у уполномоченного Российской Федерации при Европейском суде Георгия Олеговича Матюшкина или в его офисе, потому что на такие вопросы они отвечают: все коммуникации проходят только через Европейский суд. Поэтому в настоящее время мы стараемся хотя бы периодически получать подтверждение того, что Абдулхаков все еще в Душанбе и, естественно, быть наготове к тому, что когда он прилетит, когда его привезут в Россию, встретить его и постараться обезопасить его нахождение здесь. А он, между прочим, тоже искатель убежища. Вот и вся квази-безопасность, в которой находятся в России искатели убежища.
