На малой сцене Театра имени Вахтангова - премьера спектакля «Медея». Режиссер – Михаил Цитриняк. В главной роли – Юлия Рутберг. Язон - Григорий Антипенко. Креон - Андрей Зарецкий. Кормилица - Инна Алабина.
Это уже четвертая "Медея" на московской сцене за последние два года. Сначала ее (по разным литературным текстам) поставил в ТЮЗе Кама Гинкас, с Екатериной Карпушиной в главной роли. Затем – вне стен репертуарного театра – "Медею" Хайнера Мюллера со Степанидой Борисовой выпустил Шамиль Дыйканбаев. Месяц назад в "Школе драматического искусства" Владимир Берзин представил премьеру спектакля "Театр Медеи" по пьесе Клима (Владимира Клименко), главную роль в котором сыграла Оксана Мысина. И вот на малой сцене театра Вахтангова появилась "Медея" в постановке Михаила Цитриняка по пьесе Жана Ануя. На вопрос, знает ли он, сколько "Медей" развелось за последнее время в Москве, режиссер отвечает:
– Я в этом не виноват. Каждый режиссер ставит о своем. Здесь есть удобная для постановщика классическая схема: единство места, времени и действия. Здесь есть героиня. Больше ничего общего.
Декорация Марии Рыбасовой простая, но выразительная: сначала это разостланный на сцене кавказский ковер, потом – он же, свернутый в огромный тюк. В символическом значении – тяжелая ноша любви и мести, которую пестует в себе героиня. Юлия Рутберг одета в черный (не то военный, не то походный) костюм, и в нем напоминает ту Медею, о которой Ясон говорит, как о единственном солдате его армии. Медея Юлии Рутберг – не царица, не волшебница, это очень сильная женщина, которая действительно утомила Ясона властной любовью и жаждой абсолютной, ни с чем не считающейся, свободы. На вопрос, как может актриса внутренне оправдать героиню-детоубийцу, Юлия Рутберг отвечает:
– Для нее существует любовь, а человек без любви – засохшее растение. Если он не знает любви, не испытал этого чувства, не боролся за него (потому что любовь это такое чувство, которое дарится, а потом ты за него борешься), тогда ему не понять Медею. Наверное, мы не можем ее любить, но ее есть за что уважать. В этой пьесе действует выдающийся мужчина и выдающаяся женщина, и это история борьбы титанов. В обоих – высокая концентрация человеческих качеств. Беда сегодняшнего времени в том, что женщины хотят быть самодостаточными. Теперь я знаю, что всем медеям (и в мифе, и у Еврипида, и у Ануя) хочется быть слабыми, нежными, и чтобы рядом с ними были сильные мужчины.
Обычно ближе к финалу, чтобы объяснить дикое преступление Медеи, приходится изображать клиническую картину безумия. Но в этом спектакле, кажется, придумано нечто новое. Медея загнана в ловушку: Креонт гонит ее вон, Ясон от нее отрекается. Если она ослушается приказа, ее казнят. Вернуться в Колхиду она (убийца собственного брата и изменница) не может. Там ее тоже ждет страшная кара (текст Ануя допускает такую версию). Вероятно, что гнев правителей падет и на головы ее малолетних детей. Тогда лучше убить их самой, чем отдать на растерзание толпе. Что ж, это психологически убедительная интерпретация классического сюжета.
Это уже четвертая "Медея" на московской сцене за последние два года. Сначала ее (по разным литературным текстам) поставил в ТЮЗе Кама Гинкас, с Екатериной Карпушиной в главной роли. Затем – вне стен репертуарного театра – "Медею" Хайнера Мюллера со Степанидой Борисовой выпустил Шамиль Дыйканбаев. Месяц назад в "Школе драматического искусства" Владимир Берзин представил премьеру спектакля "Театр Медеи" по пьесе Клима (Владимира Клименко), главную роль в котором сыграла Оксана Мысина. И вот на малой сцене театра Вахтангова появилась "Медея" в постановке Михаила Цитриняка по пьесе Жана Ануя. На вопрос, знает ли он, сколько "Медей" развелось за последнее время в Москве, режиссер отвечает:
– Я в этом не виноват. Каждый режиссер ставит о своем. Здесь есть удобная для постановщика классическая схема: единство места, времени и действия. Здесь есть героиня. Больше ничего общего.
Декорация Марии Рыбасовой простая, но выразительная: сначала это разостланный на сцене кавказский ковер, потом – он же, свернутый в огромный тюк. В символическом значении – тяжелая ноша любви и мести, которую пестует в себе героиня. Юлия Рутберг одета в черный (не то военный, не то походный) костюм, и в нем напоминает ту Медею, о которой Ясон говорит, как о единственном солдате его армии. Медея Юлии Рутберг – не царица, не волшебница, это очень сильная женщина, которая действительно утомила Ясона властной любовью и жаждой абсолютной, ни с чем не считающейся, свободы. На вопрос, как может актриса внутренне оправдать героиню-детоубийцу, Юлия Рутберг отвечает:
– Для нее существует любовь, а человек без любви – засохшее растение. Если он не знает любви, не испытал этого чувства, не боролся за него (потому что любовь это такое чувство, которое дарится, а потом ты за него борешься), тогда ему не понять Медею. Наверное, мы не можем ее любить, но ее есть за что уважать. В этой пьесе действует выдающийся мужчина и выдающаяся женщина, и это история борьбы титанов. В обоих – высокая концентрация человеческих качеств. Беда сегодняшнего времени в том, что женщины хотят быть самодостаточными. Теперь я знаю, что всем медеям (и в мифе, и у Еврипида, и у Ануя) хочется быть слабыми, нежными, и чтобы рядом с ними были сильные мужчины.
Обычно ближе к финалу, чтобы объяснить дикое преступление Медеи, приходится изображать клиническую картину безумия. Но в этом спектакле, кажется, придумано нечто новое. Медея загнана в ловушку: Креонт гонит ее вон, Ясон от нее отрекается. Если она ослушается приказа, ее казнят. Вернуться в Колхиду она (убийца собственного брата и изменница) не может. Там ее тоже ждет страшная кара (текст Ануя допускает такую версию). Вероятно, что гнев правителей падет и на головы ее малолетних детей. Тогда лучше убить их самой, чем отдать на растерзание толпе. Что ж, это психологически убедительная интерпретация классического сюжета.
