Последние события в Москве, да и не только в Москве, - то есть массовые демонстрации протеста против выборных махинаций - чуть ли не главная международная медийная тема. При этом происходящее воспринимается парадоксом: бунтуют, протестуют люди скорее благополучные и обязанные своим благополучием как раз тому режиму, который занимается этими махинациями. Пример: статья московских корреспондентов Нью-Йорк Таймс Эндрю Крэймера и Дэвида Херзенхорна от 12 декабря идет под заголовком: "Возвышенный Путиным средний класс обращается против него". В статье найдена параллель между московскими событиями и тем, что происходило и в конце концов произошло в Чили: экономический рост в этой южноамериканской стране, укрепивший средний класс, был обязан реформам Пиночета, но в результате лишил его власти.

Тут, конечно, можно кое-что уточнить. Проводить параллель между Путиным и Пиночетом не совсем корректно. Чилиец был инициатором отхода от социалистической модели, принятой злосчастным Сальвадором Альенде, а в России разрыв с социализмом произошел еще до того, как Путин вышел на арену большой политики. Но если причины не совпадают, то следствия существенно схожи: требования перемен идут от среднего класса, от людей вполне благоустроенных.

Здесь, однако, мы имеем дело не с политическим парадоксом, а с твердой закономерностью социальной динамики. Революционные перемены в той или иной стране отнюдь не однозначно связаны с бедственным положением угнетаемых классов или всей страны вообще. Алексис де Токвиль, автор знаменитой книг "Демократия в Америке", в другой своей не менее знаменитой книге "Старый режим и революция" обратил внимание на то, что Великая революция конца 18-го столетия произошла во Франции, когда экономическая ситуация была в ней куда более благоприятной, чем за двадцать лет перед тем. Токвиль писал: "Французы находили свое положение тем более нестерпимым, чем лучше оно становилось". Развивая такие и подобные наблюдения американский философ Эрик Хоффер в этапной книге "Истинно верующий" (1951) создал убедительнейшую картину психологии так называемых массовых движений. Революции не делаются бедняками, озабоченными исключительно дневным пропитанием и чувствующими себя в раю, если им удалось лечь спать не голодными. Нескончаемая борьба за ежедневный кусок хлеба не оставляет времени и желания думать о чем-либо другом. Революции делают люди достаточно благополучные, сознающие, однако, что есть возможности улучшения общественной обстановки, каковые возможности блокированы тем или иным политическим режимом.
Вот несколько высказываний Хоффера, отлившего сложные сюжеты социальной жизни в чеканные формулы едва ли не точной науки: "Непрерывная борьба за существование скорее укрепляет социальную статику, чем стимулирует социальную динамику. Наше недовольство больше, когда мы имеем больше и хотим большего. Мы смелее, когда боремся за излишнее, а не за необходимое. И часто когда мы отказываемся от излишнего, то лишаемся и необходимого".

Последняя фраза – чуть ли не цитата из "Короля Лира": человек – не животное, чтобы довольствоваться необходимым.
Но следует привести еще одну формулу из Хоффера, без зазора совпадающую с тем, что происходит в России: "Мы менее недовольны, когда лишены многого, чем когда лишены чего-то одного".

Это одно, чего лишены протестующие в России, - честные выборы. И это может показаться излишним только для тех, кто довольствуется необходимым. Но московские несогласные – не животные. Не "хомячки".
И главное: требуют ли они революции? Нужно ли вводить в нынешний контекст это страшноватое слово? "Нью-Йорк Таймс" в упомянутой статье приводит слова москвича Алексея Колотилова: "Мы не хотим революции, мы хотим честных выборов". Не вина протестующих, что это скромное требование приобретает революционный размах.