Марина Тимашева: Листая большую красивую книгу Светланы Бурлак ''Происхождение языка'' (издательство ''Астрель'') отмечаю, что на цветных иллюстрациях представлены не диспуты в Сорбонне и не артисты разговорного жанра, а шимпанзе, орангутан, мартышка, тупайя, ''эдипов тамарин, который не может освоить рекурсивную грамматику по методу Н. Хомского…'' – и даже, извините, пчела. Неужели языку мы научились у насекомых? Надеюсь, это разъяснит Илья Смирнов, который знакомился с книгой более основательно.
Илья Смирнов: Люди там тоже представлены!
Марина Тимашева: Конечно, конечно! Неандерталец и кроманьонец. Два идеала мужской красоты. И еще на фото исследовательница общается с попугаем, ее коллега - с обезьяной. Картинки, кстати, очень выразительные. И против зверей я ничего не имею, с удовольствием смотрю документальные фильмы ''Би-Би-Си'' о живой природе. Просто хочу понять принцип.
Илья Смирнов: Светлана Анатольевна Бурлак вообще-то лингвист, работает в Институте востоковедения и на филологическом факультете МГУ. Думаю, ей не составляло бы большого труда подробно рассказать о том, как общаются между собой люди, чем отличается диспут в Сорбонне, например, от тех содержательных бесед, которые ведут родители с детьми ясельного возраста. И в книге вы это найдете:
''Примерно в полтора года ребенок начинает произносить выражения, состоящие из двух слов… Словарь пополняется со скоростью «одного нового слова как минимум каждые два часа''… Иногда двухсловные высказывания похожи на сложные слова… ''Мальчик в 1 г. и 3 месю., увидев жеребенка, назвал его ТПРУ-ЛЯЛЯ…'' Словом ''ЛЯЛЯ'' он до этого обозначал маленького ребенка. Другой несовершеннолетний лингвист назвал гараж ''БИБИ-ДОМ'' (40)
И далее очень важное для данной работы сопоставление: ''бросается в глаза… сходство с такими ''изобретениями'' обученных языкам-посредникам обезьян, как ''ВОДА + ПТИЦА''. ''КОНФЕТА + ДЕРЕВО''. Характерная для книги формулировка: ''обезьяны и дети младше двух лет'' (107). Ведь ''стадии, выделяемые в овладении языком, представляются легко сопоставимыми либо с последовательно сменявшими друг друга видами гоминид, либо с палеолитическими индустриями'' (302).
Илья Смирнов: Это слово неполиткорректное. Постепенно выводится из употребления . Но шимпанзе простительно. ''Конфета + дерево'' – значит ''Рождество'' (33). Итак, если бы книга называлась ''Языки человечества'' или ''Как мы говорим'', она была бы сосредоточена на привычных сюжетах лингвистики, психолингвистики. Но проблема происхождения языка является междисциплинарной.
Марина Тимашева: Скорее даже мультидисциплинарной.
Илья Смирнов: Да, Вы правы. И автор книги берет на себя сложнейшую задачу. Во-первых, расширяет поле исследования. То есть под ''языком'' мы теперь понимаем не только то, что сейчас звучит в эфире, но широкое разнообразие способов передачи информации. Язык жестов. Язык танца. У наших предков ''в коммуникативной системе сочетались и жесты, и звуки, и мимика'' (375). Кроме того материала, которым автор непосредственно занимается как специалист, в книге излагается и всё то, что к данному моменту имеет нам сообщить по теме анатомия, обычная и сравнительная, палеонтология, нейробиология – ''обнаружена в мозге и система, обеспечивающая столь важный для лингвистов элемент языка, как различие между именем и глаголом…'' (113), психиатрия – когда нарушается речь или ее восприятие, например, ''при поражениях лобных долей человек не теряет дара речи, но утрачивает возможность строить поведение по словесной инструкции'' (97)
Марина Тимашева: Я вспоминаю о зеркальных нейронах, которые мы обсуждали в одной из прошлых программ
Илья Смирнов: Да, и в сегодняшней книге занимают важное место эти недавно открытые ''зеркальные системы'' мозга, которые активируются ''при предвидении действия, при сопереживании эмоций или воспоминании о них'', с чем и связана способность к подражанию, в том числе звуковому (112).
Возвращая к Вашему вопросу про насекомых. Если сравнивать язык человека и разных животных, то, как ни странно, ''больше всего общих черт набирает коммуникативная система медоносной пчелы'' (207), ''в танце пчел можно усмотреть даже произвольность знака'' (208).
Отсюда, конечно, не следует, что мы у них что-то наследовали. Ведь ''следует различать ''гомологии'' и ''аналогии'' - под первым термином понимаются свойства, развившиеся из того общего наследия, которое досталось от общего предка, под вторым – характеристики, которые, будучи внешне сходными, развились в ходе эволюции независимо. Например, наличие двух пар конечностей у человека и крокодила – гомология, а обтекаемая форма тела у рыб, дельфинов и ихтиозавров имеет аналогическую природу''.
Марина Тимашева: Понятно, какие условия общие для дельфина и ихтиозавра – они живут в море. А что общего в образе жизни человека и пчелы, что потребовало сложной коммуникации?
Илья Смирнов:Ответ напрашивается сам собой. И дальше автор уточняет на примере другого насекомого, тоже выдающегося по части общения: ''использование разными видами муравьев разных типов передачи информации связано с их образом жизни и теми задачами, которые им приходится решать. Тем видам, у которых численность семьи составляет не более нескольких сотен особей, развитая знаковая система не нужна: необходимое количество корма вполне можно собрать на расстоянии двух-трех метров… ''На таком расстоянии прекрасно действует и пахучий след''. Напротив, у тех видов, которые живут огромными семьями… имеются коммуникативные системы, обладающие богатыми выразительными возможностями'' (209). Заметьте, что если изучать отдельно взятого муравья, то различия между видами не так уж и велики, возможности нервной системы не должны существенно отличаться. А они отличаются. Принципиально.
Марина Тимашева: Получается, что это достижение не отдельного муравья…
Илья Смирнов: А целого муравейника. ''Язык – это явление, прежде всего, социальное, он возникает не у одиночно живущих особей, а у общественных животных'' (331). В книге имеется специальный раздел: ''гипотезы о происхождении языка''. Среди них есть весьма экзотические, например, в одной ''язык предстает чем-то вроде паразита, колонизирующего мозг…'' (328) Еще одна гипотеза: что ''у кого-то из предков человека появилась генетическая мутация, в результате которой он обрел языковую способность'' (255). Или до сих пор популярная концепция ''Врожденной Универсальной Грамматики'' (134). По этому поводу автор замечает, что ''ДНК чисто технически непригодна для кодирования грамматических сведений'', но главное – то, что это предположение не подтверждается опытом педагогическим: ''грамматические конструкции, которые взрослым представляются однотипными, дети выучивают в разное время'' (128) и прочие обстоятельства детской жизни, изложенные весьма подробно.
Марина Тимашева: Видимо, тот самый случай, когда нужно взаимодействие разных отраслей знания. Но меня, честно говоря, несколько удивляет сама попытка объяснить отношения МЕЖДУ людьми какими-то внутренними причинами отдельно взятого человека.
Илья Смирнов: Да. “Сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений”. Но потому –то мы и общественные… нет, не животные, существа, что не можем жить в обществе и быть от него свободными. Есть серьезный социальный заказ на то, чтобы представить отдельного человека максимально обособленным, боевой единицей сама в себе. Когда-то подобная установка была направлена на освобождение личности от феодальных пут и предрассудков, на максимальное развитие воли и разума. Олицетворение этого творческого индивидуализма - Робинзон Крузо. Но ''с каждым днем времена меняются'', и сегодня человека обособляют, чтобы сделать его беззащитными перед новыми методами манипулирования и подчинения. И на науку давят, чтобы получить подтверждение такой политики, не только на социологию, но и на более фундаментальные дисциплины.
Светлана Анатольевна Бурлак в этой связи замечает: ''если бы язык развивался исключительно для демонстрации самого себя, его наивысшим воплощением был бы синдром Вильямса – сочетание болтливости… с глубокой умственной отсталостью'' (275). ''Дети-''маугли'', выращенные животными и не имевшие доступа к человеческому языку на протяжении чувствительного периода, полностью овладеть человеческим языком не могут ни при каких условиях. Они могут выучить слова, но остаются на стадии протограмматики''. Вот, например, Джини, девочка-''маугли'', которую нашли в пригороде Лос-Анжелеса в возрасте 13 с половиной лет: ''Яблочный соус купить магазин'' (55).
Марина Тимашева: Похоже на ''Вода + Птица''.
Илья Смирнов: Посложнее немножко. Но похоже. И дальше в книге показаны основные этапы и движущие силы формирования нашей замечательной коммуникативной системы. Это, цитирую,''дело затратное, животное расходует энергию на производство сигнала…, время, менее внимательно следит за всем остальным, рискуя быть съеденным… Однако ''альтруистическое'' поведение… идущих на затраты ради того, чтобы… передать своим сородичам информацию, ведет в итоге к общему увеличению количества ''альтруистов''… Популяции, в которых ''альтруистов'' больше много, увеличивают свою численность гораздо более эффективно, чем популяции с преобладанием ''эгоистов'' (217). На той стадии, когда род человеческий только начал выделяться из животного мира, ''в коммуникативной системе сочетались и жесты, и звуки, и мимика'' (375). Но у ''регулярно изготовлявших орудия, носивших их с собой и применявших…, не могли не начаться трудности с общением при помощи жестов'', соответственно, выходила на первый план ''звуковая составляющая'' (380). ''С развитием производства орудий количество доступных поведенческих программ все более и более возрастало – соответственно, все сложнее было не только передавать сородичам эти программы, но даже ориентироваться в них… Нужна была коммуникативная система, предоставляющая в распоряжение … принципиально открытое количество возможных обозначений для любых элементов окружающей действительности'' (354 -355). ''Правдивая информация о сородичах также передавалась при помощи языка. И это позволяло формировать общественное мнение… , создавая репутацию…, усложнять социальную структуру, организовывать взаимодействие между членами больших коллективов'' (367).
Марина Тимашева: "Ах, злые языки страшнее пистолета!"
Илья Смирнов: Ближе к обстоятельствам времени было бы так: страшнее дубины и каменного топора. В этом контексте отмечаю, что сама книга не полемическая, автор оставляет за оппонентами право на собственное мнение (без потери ''репутации … в большом коллективе'' антропологов), и в выводах она очень осторожна.
Но кое-какие замечания я бы все-таки высказал, не вторгаясь в вопросы сугубо-специальные, просто как читатель и немножечко редактор. Понимаю, что книга эта – не летопись ''давно минувших дней'', а скорее сводка со стремительно продвигающегося вперед фронта научных исследований, но при переиздании, которое, конечно же, будет, хотелось бы отработать структуру, чтобы у читателя не возникало такого ощущения, как будто он по несколько раз ''возвращается на круги'', к той же теме. И как-то обозначить финал, повторив и выделив в отдельной главе – как это было положено: ''Заключение'' - основные выводы. Но это претензии по форме, не по содержанию, которое представляет безусловный интерес для специалистов самого разного профиля, включая сугубо гуманитарный и художественный.
