В Америку уже тогда прославленного мексиканского художника-муралиста Диего Риверу пригласил клан Рокфеллеров. Мужчин с Мексикой связывал интерес к нефти, женщин – к искусству. Основав в Нью-Йорке Музей современного искусства, в 1931 году они устроили в нем ту же персональную выставку работ Риверы, которую этой зимой нам показывают заново. Приготовив для экспозиции портативные копии своих мексиканских фресок, художник покорил зрителей и, что важней, патронов. Миллионеров и революционера объединяла вера в прогресс и особую судьбу общего континента. Начав с чистого лица, Америка, не обремененная наследством Старого Света, откроет человеку его истинное предназначение – творчество, преступающее любые границы.
Таким был замысел грандиозной композиции, которую Ривера взялся выполнить для гигантского вестибюля Рокфеллеровского центра. С энтузиазмом взявшись за работу, художник стремительно заполнял стену видениями, которые были бы уместны на полях Хлебникова. В центре стоял будетлянин – кумир грядущего. От зрителей его отделяла напоминающая пропеллер фигура. В правом углу сосредоточилось пролетарское настоящее, в левом – буржуйское прошлое. Все бы ничего, но Ривера, не удовлетворившись символами, перешел на личности. Он написал в правом, оптимистическом, углу Ленина. Узкоглазый, похожий на индейца, вождь смотрел на зрителя с экрана "телевизионной машины" и безмерно раздражал архитекторов.
О том, что случилось дальше, рассказывает представленная в экспозиции переписка. 4 мая 1931 Нельсон Рокфеллер пишет безукоризненно вежливое письмо, в котором, восхищаясь проектом, просит убрать сходство с конкретными людьми. Но Ривера не мог остановиться. К тому времени его уже выгнали из мексиканской компартии за критику Сталина. Но теперь под угрозой оказалась вся его революционная репутация. Ленин был оставлен, и к лету фреску распылили. На ее месте бесцветный каталонский художник Серт написал историческую аллегорию с Линкольном на баррикадах. Замена была неравноценной, и Рокфеллер-центр лишился своей лучшей достопримечательности.
До нас, правда, дошли сделанные тайком фотографии. К тому же, на выплаченный сполна гонорар Ривера повторил фреску в Мексике. Но в истории искусств казус остался трагедией. Сам Ривера сравнивал свою работу с Сикстинской капеллой, которую владелец (Ватикан?) решил бы смыть, оставив человечество без шедевра. Рокфеллеры не оправдывались – ни тогда, ни сейчас, хотя могли бы.
Уходя с выставки, я задал себе вопрос: что бы было, если бы речь шла о портрете не Ленина, а Гитлера? Теоретически такое возможно, потому что в 30-е годы о преступлениях большевиков знали все, а о фашистах даже Черчилль высказывался с осторожным интересом. Согласились бы мы терпеть Гитлера в центре Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Москвы или уж тем более Берлина? Каким гением надо обладать, чтобы художник заставил нас забыть о модели ради автора? Что если бы Гитлера написал Пикассо? Матисс? Малевич?
Выставка "Ривера в Нью-Йорке" хороша уже тем, что заставляет зрителя оценить трудность выбора между высоким искусством и преступной политикой, который ставил перед художником несчастный ХХ век.
Таким был замысел грандиозной композиции, которую Ривера взялся выполнить для гигантского вестибюля Рокфеллеровского центра. С энтузиазмом взявшись за работу, художник стремительно заполнял стену видениями, которые были бы уместны на полях Хлебникова. В центре стоял будетлянин – кумир грядущего. От зрителей его отделяла напоминающая пропеллер фигура. В правом углу сосредоточилось пролетарское настоящее, в левом – буржуйское прошлое. Все бы ничего, но Ривера, не удовлетворившись символами, перешел на личности. Он написал в правом, оптимистическом, углу Ленина. Узкоглазый, похожий на индейца, вождь смотрел на зрителя с экрана "телевизионной машины" и безмерно раздражал архитекторов.
О том, что случилось дальше, рассказывает представленная в экспозиции переписка. 4 мая 1931 Нельсон Рокфеллер пишет безукоризненно вежливое письмо, в котором, восхищаясь проектом, просит убрать сходство с конкретными людьми. Но Ривера не мог остановиться. К тому времени его уже выгнали из мексиканской компартии за критику Сталина. Но теперь под угрозой оказалась вся его революционная репутация. Ленин был оставлен, и к лету фреску распылили. На ее месте бесцветный каталонский художник Серт написал историческую аллегорию с Линкольном на баррикадах. Замена была неравноценной, и Рокфеллер-центр лишился своей лучшей достопримечательности.
До нас, правда, дошли сделанные тайком фотографии. К тому же, на выплаченный сполна гонорар Ривера повторил фреску в Мексике. Но в истории искусств казус остался трагедией. Сам Ривера сравнивал свою работу с Сикстинской капеллой, которую владелец (Ватикан?) решил бы смыть, оставив человечество без шедевра. Рокфеллеры не оправдывались – ни тогда, ни сейчас, хотя могли бы.
Уходя с выставки, я задал себе вопрос: что бы было, если бы речь шла о портрете не Ленина, а Гитлера? Теоретически такое возможно, потому что в 30-е годы о преступлениях большевиков знали все, а о фашистах даже Черчилль высказывался с осторожным интересом. Согласились бы мы терпеть Гитлера в центре Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Москвы или уж тем более Берлина? Каким гением надо обладать, чтобы художник заставил нас забыть о модели ради автора? Что если бы Гитлера написал Пикассо? Матисс? Малевич?
Выставка "Ривера в Нью-Йорке" хороша уже тем, что заставляет зрителя оценить трудность выбора между высоким искусством и преступной политикой, который ставил перед художником несчастный ХХ век.
