Елена Фанайлова: Свобода в Обществе «Мемориал». «Мемориал» открывает серию круглых столов «Культура протеста: язык, формы, символы». Сегодня мы на семинаре под названием «Слово как дело: Лозунги протестных движений». Политические лозунги разных лет.
За нашим столом – Ян Махонин, программный координатор Чешского культурного центра в Москве; Марек Радзивон, директор Польского культурного центра; Елена Струкова, заведующая сектором Государственной публичной исторической библиотеки; философ, главный редактор журнала «Синий диван» Елена Петровская; социолог Анатолий Голубовский; художник Антон Литвин, модератор сообщества «Нас видно» на facebook.com; художник-активист, редактор сайта partizaning.org Антон Польский; Александр Черкасов, Общество «Мемориал». Модерирует встречу историк Ирина Щербакова, руководитель просветительских программ Общества «Мемориал».

Ирина Щербакова: Наша задача и наш интерес – посмотреть на культуру протеста, а в данном случае – на лозунги протестных движений в исторической перспективе. Что такое анализ лозунгов? Можно ли их как-то семантически классифицировать? И по каким социальным и политическим признакам? Можно ли говорить о каком-то сходстве? Мы имеем в виду культуру протеста с протестными выступлениями разных эпох, разных периодов и, прежде всего, конечно, мы имеем в виду 68-ой и 89-ый годы. Кто формулирует эти лозунги? Как они затем используются в политтехнологиях? Как лозунги аккумулируют протестные настроения? Риторика лозунгов. И нужен ли нам исторический опыт? Эта идея пришла нам на вечере, посвященном памяти Гавела. Было такое ощущение, когда мы смотрели на фотографии огромной демонстрации в Праге, на которой впервые выступил Гавел, что это чрезвычайно для нас интересно. И возник лозунг «Нам нужен свой Гавел».
Я рада, что могу предоставить слово Яну Махонину. Его выступление так и называется «Жизненный цикл лозунгов: от «пражской весны» до «бархатной революции».

Ян Махонин: Откуда берутся такие личности, как Вацлав Гавел? Мне кажется, что они берутся от глубокого понимания ситуации и способности с этой ситуацией справиться. Если мы оглянемся на период 88-89 годов в Чехии и рассмотрим то основное, что было у всех на виду – лозунги, кричалки, поверхностные на первый взгляд моменты, можно в них уловить более глубокое сочетание с совершенно другими пластами и чешской истории, и чешской культуры, некоторых чешских стереотипов. Я думаю, что Вацлав Гавел был одним из тех людей, которые были способны рассмотреть основные моменты повестки дня и использовать их для того, чтобы примирить разруганную оппозицию и ту часть общества, которая стояла на каких-то активистских позициях, и ту часть общества, которую назвали «серой зоной», которая стояла на осторожно обывательских позициях. Если смотреть на то, что можно назвать лозунгом того времени, и начать с самого основного, есть момент простой цифрологии. 68-ой и 89-ый годы появлялись очень часто на плакатах и даже устно в каком-то сочетании. Можно рассмотреть и сочетание графическое: если перевернуть «68» вверх ногами, то получается «89». Но это можно расширить: весна 68-го и осень 89-го. Все это использовалось даже автоматически. Но в этом можно было прочесть какую-то общую линию между моментом огромной волны единства, которая охватила чешское общество после вторжения войск Варшавского договора в Чехословакию, и началом волнений, которые пришли в Чехословакию в 88-ом году.
Я бы привел пример начала всех волнений в Чехословакии 88-го года. Мы вспоминаем вторжение 21 августа 88-го года. Те, кто считал себя оппозиционно настроенными, искали какой-то повод для того, чтобы выразить свой протест. И напрашивалось несколько возможностей. 10 января 89-го года отмечался День прав человека, он тоже прошел в протестных настроениях. Но всем было понятно, что надо вспомнить смерть Яна Палаха. Ян Палах в то время стал практически символом всего, что происходило. На его личности, на его жертве сосредоточилось все внимание людей, которые были как-то выразить свой протест. И неудивительно, что как раз память о дне его смерти траурном стала началом недели, которая развернулась как полноценный процесс в тогдашнем чехословацком обществе. Без которого не было бы, наверное, ноября 89-го года и «бархатной революции». Ну, были бы, но в совсем другом качестве. Потому что период, начиная с волнений, с Недели Яна Палаха по ноябрь 89-го года, был возможностью для мобилизации того лучшего, что существовало в нашем обществе.
Я бы более конкретно описал некоторые обстоятельства. В 88-ом году впервые появилась очень интересная инициатива с какой-то символикой, в которой присутствовало нечто иное, чем актуальная ситуация. Это объединение называлось «Чешские дети». Это движение появилось на публике вместе с его основателем Петром Плацаком тогда, когда был опубликован Манифест «Чешских детей» в официальной коммунистической прессе. «Rudé právo» решила, что Манифест настолько непонятный, невнятный, вон выходящий из нормального мышления, что он сам себя загубит, и решила напечатать. Движение «Чешские дети» требовало восстановления Чешского королевства. И кто-то подбирает символику, которая отличается от того, что использовалось до этого – Святого Вацлава. Напоминает Миллениум Святого Вацлава 29-го года, напоминает старые государственные традиции Чехии, требует отмены политических партий и возвращения королевского достоинства. Конечно, там присутствовал юмор, но главное, что было что-то другое, чем актуальная повестка дня. И объединение «Чешские дети», в принципе, спровоцировало Неделю Яна Палаха. Петр Плацак попытался положить ленточку с надписью «Чешские дети» Яну Палаху» к памятнику Святому Вацлаву, как необычное сочетание актуального момента, исторических моментов, момента какого-то юмора, но ему этого не позволили. И все договорились, что если не получилось положить ленточку в первый день, мы ее положим на второй день. И пошло... На второй день Плацака арестовали. И всю неделю уже не только «Чешские дети», но и более многочисленная публика начали собираться около памятника Святому Вацлаву.
Это демонстрирует некоторое наслоение разных пластов исторических, культурных. Одновременно с этой традицией вацлавской (скорее, королевской) появились тенденции соединить то, что происходит в Чехии, с традициями гуситизма, чешской протестантской традиции. Снова появился библейский лозунг «Правда восторжествует!», который был заимствован Яном Гусом, Томашем Масариком, первым президентом Чехословакии. И наконец этот лозунг появился уже как основной лозунг 89-го года в известном двустишье Вацлава Гавела: «Правда и любовь победят ложь и ненависть». И такие моменты, когда можно было наблюдать попытки придать актуальному, происходящему какое-то более глубокое, символическое значение, извлеченное из совершенно других пластов, чем из тех, которые можно назвать актуально-политическими, конечно, были. Вацлав Гавел этим, конечно, пользовался. Он очень хорошо знал, что есть моменты, которые могут объединить народ. И он не как идеолог, а как вдумчивый человек смог объединить и бывших политзеков, и бывших коммунистов в один лагерь, а позже и все общество под одним флагом «бархатной революции».

Ирина Щербакова: Мы хорошо знаем силу слов на нашей истории. Когда мы думаем о значении слов и лозунгов, перед нами ленинский пример. Когда вовремя не сработал лозунг, во всяком случае, его удалось перешибить, «Вся власть Учредительному собранию», который, вроде бы, такой хороший, понятный, очевидный, ясно к чему людей зовущий, но он не сработал, а сработали популистские лозунги, выдвинутые в определенный момент, которые все-таки массы за собой повели. Такие примеры есть не только у нас. Недаром мы эту тему заявили. Если уж обращаться к сегодняшнему дню, то ведь первое, что мы увидели, - это заговорившая улица, немотствующая до сих пор, которая говорила только языком рекламы у нас. Или в короткие моменты флешмобов или «монстраций» - «Здесь вам не тут». И вдруг она заговорила. Это был эффект Болотной площади. Мы увидели, как заговорили на площади представители совершенно других социальных групп, и что у нас происходит некоторый культурный разлом времени и возникает что-то новое, что становится выражением протеста.
Есть очень хороший пример, как это происходило в Германии. Ведь там события развивались очень быстро. Немцы очень опаздывали в 89-ом году. И когда они стали выходить на знаменитые демонстрации в Лейпциге в 89-ом году... каждую неделю они выходили на демонстрации вплоть до открытия стены, то там главный лозунг сначала был «Мы – народ». И в течение двух недель сменился артикль, он поменялся на неопределенный артикль «Мы – один народ». И достаточно было этой смены артикля, чтобы произошла смена ценностей. Кстати, этот лозунг и остался как главный в памяти о 89-ом годе. Был смятен куда-то «круглый стол», который создали ГДРовские диссиденты, очень быстро его значение начало утрачиваться, потому что все были охвачены совсем простой формулой. И мы можем подумать над тем, как это рождается, как это возникает, и сопоставить с тем, что у нас сегодня происходит.
Доклад Марека Радзивона называется «Лозунги революции 89-го года и их использование политтехнологами в предвыборной кампании Леха Валенсы» - чрезвычайно для нас актуальная тема.

Марек Радзивон: Я хочу начать с тех лозунгов, которые использовал Валенса в 89-ом и в 90-ом году. В 90-ом году было видно еще сильнее, что происходило во время его президентской кампании. Но стоит сказать, что происходило в Польше в середине 80-х годов. Я так понимаю, что наша встреча здесь неслучайна – после Болотной, после проспекта Сахарова. Но ситуация совсем другая у нас была в середине 80-х годов. И говорить о каком-то польском опыте, по-моему, все-таки нельзя. Последних политзаключенных, которых посадили в декабре 81-го года, во время военного положения, отпустили где-то в середине 85-го года, хотя многие вышли намного раньше. И тогда всем было понятно, что военное положение не принесло ничего и никому, в том числе и власти. Экономика была в полном тупике, в магазинах – только уксус. И «круглый стол» 89-го года – это тот момент, когда поражение признали обе стороны. Только тогда был возможен «круглый стол». Власть понимала, что она в полном тупике, и в первую очередь в экономическом плане, но «Солидарность» тоже не была крепким движением. Тогда было очень много вопросов. И новое поколение, которое выросло после 80-го года, оно помнит, что такое Гданьск и август 80-го года? Кто помнит Валенсу? Прошло 10 лет, выросло новое поколение почти взрослых людей. Мне кажется, что очень важно учитывать то, что в свои силы не верили ни они, ни мы.
В 90-ом году главные лозунги предвыборной президентской кампании Леха Валенсы звучали так: «Я умен вашей мудростью», «Я силен вашей силой», «Его биография говорит сама за себя». В это время у главного соперника из той же среды Тадеуша Мазовецкого главные лозунги звучали так: «Сила спокойствия», «Наш премьер – наш президент». Тут надо вспомнить статью Адама Михника в «Gazeta Wyborcza» в 89-ом году «Ваш президент – наш премьер». Эта статья, которая обозначила вдруг совсем новую ситуацию, новый компромисс, к которому никто после «круглого стола» не был готов. «Ваш президент, - имелся в виду Ярузельский, - наш премьер». Премьером был Тадеуш Мазовецкий, и один из его главных лозунгов – «Наш премьер и наш президент». И у партии «Упорно вперед» самый главный лозунг Леха Валенсы – «Ускорение». Подразумевалось: не хотим компромисса с бывшими коммунистами, не хотим Ярузельского как президента, не хотим Кищака в качестве министра внутренних дел, не хотим ничего, чего удалось достичь на год раньше «круглым столом», это уже прошлое, мы хотим двигаться намного быстрее вперед, ускорением. С моей точки зрения, это чистый популизм, но это другой вопрос.
То, что сейчас мне кажется самым интересным, это не те лозунги, которые придумали для Валенсы, для Мазовецкого, для других кандидатов тогдашней предвыборной кампании в 90-ом году специалисты по этим вопросам, а то, что проходило тогда спонтанно. И то, что сейчас, мне кажется, спонтанно проходит в Москве. Я увидел много спонтанных лозунгов, типа «Вы нас даже не представляете», на Болотной, или в субботу на автопробеге по Садовому кольцу – «Эта машина ездит не на бензине, а на энергии протеста», - это говорит не только о политических взглядах человека, который сидит за рулем этой машины, но это и очень остроумно. И я подумал тогда, что, может быть, намного интереснее будет говорить о тех лозунгах, о тех акциях, которые проходили спонтанно, которые никто не организовывал. И тут я бы хотел показать несколько фотографий.
Я хочу немножко рассказать про группу, которая появилась в середине 80-х годов. Они работали пять лет, до 89-го года, а потом исчезли так, как исчез предмет их протеста. Группа называлась «Оранжевая альтернатива». Сходство с «оранжевой» революцией в Украине – это чистый случай. Нельзя их назвать группой художников, никто из них художественными акциями и раньше, и потом не занимался. Это спонтанное протестное движение, которое нашло свой контекст, оно было неповторимым ни до, ни после. Хотя у них были очень конкретные политические взгляды, нельзя их назвать политической группой или политическим движением, никто из них в политику потом не пошел, и даже не пробовал. Они организовывали хэппенинги в основном в Варшаве, в Кракове, во Вроцлаве, скажем, в городах-«миллионниках» в Польше. И главное их оружие – это абсурд и чувство юмора на грани абсурда, может быть, даже за гранью абсурда. Это такой протест, с которым в середине 80-х годов польская милиция не очень понимала, что делать - сразу бить, сажать в автозаки или, может быть, лучше не обращать внимания. Потом они поняли, что лучше не обращать внимания, но это был длительные процесс, когда они это поняли. Их главных лозунг «Революция гномиков». Гномик был логотипом этого движения. Он появлялся спонтанно, не всегда талантливо он был нарисован, рисовали их разные люди. Гномики появлялись на стенах домов. Я так понимаю, их рисовали не только члены этой группы, но и другие люди. Это были оранжевые гномики. Их было очень много везде. Я их помню и в школе, и на детских садах, и на доме, в котором я жил. Но все понимали, что это тогдашняя «оранжевая» революция. Еще раз подчеркну, никакой связи с Украиной тут нет.
И одна из самых знаковых акций «Оранжевой альтернативы». Активисты этой группы, когда они устраивали разные свои протесты, небольшие шествия, они подходили к милиционерам и давали им почитать «Trybuna Ludu», главную газету ЦК. Кроме того, подходили с паспортами. Устраивали длинную очередь, человек 20-30, один давал паспорт: «Пожалуйста, проверьте мою прописку». Подходил второй: «И мою тоже проверьте». И толпа людей бросалась на бедного милиционера: «Проверьте и мой паспорт. Почему мой не проверяете?». Конечно, это выглядит как детская игра, но это очень сильно меняло атмосферу. Очень многие акции «Оранжевой альтернативы» заканчивались атаками на милицию, на ОМОН. Но это было безопасно, никто камни в них не бросал. «Мы гусары, но у нас бумажные сабли оранжевого цвета». И это выглядит не очень серьезно. И вроде бы, это детские игры, но они очень сильно меняли атмосферу в Польше в 84-85-х годах, когда было понятно, что власть в тупике и в экономическом, и в идеологическом смысле. Эти акции очень сильно звучали, они попали в очень хороший момент и в атмосферу абсолютной смуты со своим юмором, чего сильно не хватало раньше.
И хочу еще сказать про один из способов протеста, который проходил абсолютно без слов, хотя мы сегодня говорим про лозунги. И тут отсутствие лозунга неслучайно. Это 86-ой год. Это длилось три года, до начала 89-го года. Небольшие шествия, которые шли каждый день в больших городах, как Варшава, они проходили чуть ли не в каждом районе десятками каждый вечер, с 19.30 до 20.00, когда на Первом канале шла самая главная, официальная информация, молча. Тот, кто не выходил, очень часто выставлял телевизор на балкон или ставил его в окно так, чтобы его было видно с улицы. Хотел бы подчеркнуть, что мы это не смотрим.
И пример лозунга, но не «Оранжевой альтернативы», но в этом духе. Лексика неприличная, но мы все взрослые люди. Он появлялся в разных местах. Он про Войцеха Ярузельского и про военное положение. Он исчезал, а в декабре, в годовщину военного положения, он появлялся опять все 80-ые годы. «Войтек, история, может быть, тебя и рассудит, но я тебя х.. прощу!».

Ирина Щербакова: Возникает важная параллель по поводу этих лозунгов, когда они доводятся до абсурда. Абсурд всегда появляется тогда, когда есть желание взорвать лживый официальный язык и официальную идеологию. И тогда самый действенный способ – довести это до абсурда. И масса была абсурдных лозунгов. И это отсылает к этому молодежному протесту, и к молодежному протесту 68-го года. Некоторые лозунги на Сахарова и на Болотной – «Перезаключу общественный договор», с портретом Руссо. Или шла компания «ботаников» с филфака, которые несли фотографии разных писателей: «Кафка за честные выборы», «Гоголь за честные выборы», «Салтыков-Щедрин за честные выборы». Я себе выписала лозунги, которые писали в Сорбонне: «Да здравствует Гераклит! Долой Парменида!». И людей моего поколения очень радует, что это явно язык протеста, безусловно, молодой части населения и определенного культурного слоя. Который до этого очень часто говорил: «Да пошли вы с вашей политикой! Все мне надоело, я думать про это не хочу, меня все это не интересует, не волнует». И направленное, канализированное туда заработавшее творческое сознание через абсурд... Понятно, что и разрушающее стереотипы, и сакрализацию власти, и так далее. Тут явно можно увидеть даже социально-культурные параллели. И между прочим, это тоже внушает какую-то надежду. Когда были годовщины 68-го года, 89-го года, мы говорили: «Ну а что мы получили? К чему был протест во Франции? Что они получили? Де Голль через год ушел». Вроде бы, это ничем не закончилось. А на самом деле ведь произошло нечто, может быть, гораздо более важное – произошла смена культурного направления в культуре, смена тех, кто в культурной элите занял ключевые места. Смена в образовании. Это произошло и в Германии, и во Франции, и в Италии. Ушли старые профессоры, сменились темы, изменились подходы. И мы знаем, что культурная революция часто бывает подейственнее каких-то политических процессов.

Елена Петровская: Хочу попытаться переключить ваше внимание на некоторую вещь, которая присутствует в лозунге, но не прочитывается на уровне того, что лозунг выражает как некое языковое высказывание. Позволю себе напомнить исследователей, которые в начале прошлого века фактически занимались анализом агитационной речи. Один из таких исследователей, Борис Эйхенбаум, анализируя агитационную речь не кого-нибудь, а Владимира Ильича Ленина, справедливо заметил, что в этой речи, и я добавлю от себя – в лозунгах, как форме агитационной речи, всегда присутствует эмоциональный тон. Речь, конечно не идет, что мы выкрикиваем что-то, когда собираемся на городских площадях, а о том, что эта форма высказывания предполагает некоторую эмоциональную спрессованность уже внутри себя. По способу своего производства, если хотите. Но я думаю, что эту мысль можно выразить несколько иначе. Я думаю, что можно сказать, что лозунги содержат в себе и то, что сегодня принято называть утопическим импульсом, который, конечно, всегда переводится на язык слов, что-то утрачивая. Всякий перевод на язык слов утопического импульса есть его искажение, есть его деформация, и тем не менее, вот что интересно для нас – этот импульс все равно в лозунге присутствует. Здесь важно понять вот что. Что утопический импульс это не какая-то исключительно абстрактная вещь, это всего лишь указания на некоторые чаяния, некоторые надежды, если хотите, мечты, которые люди пытаются выразить с помощью привычных им средств языка, но которые не всегда, может быть, находят в языке адекватное выражение.
Эта встреча проходит в контексте того протестного движения, которое у нас сейчас складывается. Обращаясь к нашему сегодняшнему опыту, который, наверное, никто еще не анализировал по-настоящему, - требуется время, требуется дистанция, чтобы этот опыт проанализировать – тем не менее, хочется задаться вопросом: что можно об этом сказать? Что об этом движении говорят сами лозунги? Вот такой вопрос я позволю себе поставить.
Первое, что приходит в голову, и здесь это уже звучало, что лозунги сегодня не являются программными. Они не являются, если хотите, перформативными, в том смысле, что прежний лозунг мог, утверждая, менять. Перформативное высказывание – это то, которое меняет положение вещей. Фактически инициирует некоторое новое общественное состояние или какое-то иное. Не буду приводить пример, но я думаю, что вы понимаете, о чем идет речь. Я думаю, что нынешние лозунги во многом носят характер констативный, они являются некоторой констатацией. И в этом смысле это не столько лозунги, сколько, я бы сказала, индивидуальные высказывания, которые тем не менее предъявляются публично. Они очень остроумны, согласна. Вспомним совсем недавний, например: «Нас надули», или гораздо более скромное высказывание, но очень трогательное в смысле своей индивидуальной интонации: «Я видел вброс». Я хочу сказать, что, видимо, эти очень разнородные высказывания являются констатацией некоторого пробуждающегося политического сознания. Вот о чем они нам в какой-то степени говорят. Больше, чем о некоторых программных требованиях, которые могли бы быть сформулированы на этом языке. Одновременно эти лозунги не предполагают наличие массы, на которую нужно воздействовать, как это было в случае Ленина, у него были противники. Противники у нас есть и сейчас, но самое главное, нет массы, которая требует какого-то манипулятивного воздействия. И поэтому я думаю, что эти лозунги – это скорее опознавательные знаки. Это такой способ увидеть своих единомышленников, и фактически это способ дать выход тем разделяемым настроениям и надеждам, которые еще, на самом деле, может быть, еще предстоит сформулировать.
Я бы взяла один лозунг для примера, который мне кажется крайне интересным и крайне показательным. Он здесь уже назывался. Это лозунг: «Вы нас даже не представляете!». У этого лозунга есть автор, и этот автор давал интервью Радио Свобода. Этого автора зовут Павел Арсеньев. Это молодой поэт и филолог, который проживает в Петербурге и, надо сказать, весьма артикулированный молодой человек, который, кстати говоря, принадлежит тому самому путинскому поколению, условно говоря, или поколению «нулевых», которое было заподозрено в отсутствии интереса к политике. Я познакомилась с этим лозунгом через facebook, мне его отправил один мой коллега, бывший студент. Мы обсуждали эти сюжеты, и ему показалось, что это отсылает нас к общим темам. Первое, что мы прочитываем в этом лозунге – очевидно, что речь идет о кризисе представительства. Это совершенно очевидно. О кризисе представительной демократии: «вы не являетесь нашими представителями», это простой и первый смысл. Тут же к нему присоединяется второй смысл, который фактически подразумевается, эта игра определенная, это объяснено Арсеньевым, автором лозунга, так – «вы не представляет, на что мы способны». Совершенно правильно, вы не представляете, на что мы способны. Правда, вот тут уже начинается более сложный уровень интерпретации, о котором знает Арсеньев, но о котором могу не знать я, как участник этого мероприятия. Оказывается, что Арсеньев надеется, что в людях проявит себя потенциал самоуправления, прямой демократии. Но это уже не очевидный смысл, который мы можем прочитать, но можем и не прочитать. Но я бы сказала, что здесь есть и еще один смысл, который может быть вчитан в этот лозунг, но не произволом интерпретации, а который подсказан самой ситуацией, в которой мы с вами находимся. Можно сказать так: в вашей системе представлений – речь идет о людях, к которым обращается автор лозунга, люди, которые солидаризируются с этим лозунгом – представлений идеологических, нас нет. Или: ваша идеология устроена так, что она нас не видит, мы исключены из вашей системы идеологических представлений. И вот это очень интересный смысл, который мне кажется совсем не чужеродным первым двум, прозвучавшим вначале, и подразумевает он указание на определенное сообщество, которое формируется вот прямо на наших глазах. В котором принимаем участие мы с вами, вот что особенно интересно. Причем, формируется он самим фактом появления на городских площадях. Кстати, это анализировалось уже современными авторами, я имею в виду совсем недавно. Речь идет о том, что люди, выходящие на городские площади, заново присваивают себе городское пространство в качестве публичного. Заново определяют его в качестве публичного, и их коллективное действие, которое по необходимости, по определению является действием многих тел, должно себя проявить как коллективное, именно как действие многих тел. И тела себя проявляют, и одновременно действенный аспект этого соединения тоже дает о себе знать. Об этом уже написано, что отрадно, потому что есть какие-то реакции на то, что происходит.
Арсеньев, автор лозунга, выражает это по-своему. Он говорит: мы не хотим, чтобы протест был присвоен парламентскими партиями. Правильно, можно сказать и так. Вы знаете, я опускаю возможную интерпретацию того, что здесь происходит. Но мы знаем лозунги, здесь звучали лозунги, это все уместно и интересно. Но можно сказать, что все-таки эти лозунги являются выражением силы, которая выходит на поверхность, которая по-прежнему институционально не оформлена. Отсюда ирония слов, кстати говоря, «оппозиция», «несистемная оппозиция». Потому что эти слова уже организуют то, что еще не имеет никаких контуров. Причем, организуют так, как хочется интерпретаторам этих событий. Но интересен еще один лозунг, нашла его в интернете: «Чувствуете – действует?» так что, речь идет о каком-то другом измерении сегодняшней жизни.
Я бы хотела отметить роль интернета в этой стихийной политизации. Не буду говорить того, что мы все знаем. Я хочу сказать о том, что мне показалось интересным, анализируя то, как собираются люди, как мы 4-го собираемся пойти, – мне интересно, как действует интернет. И что я в нем подмечаю, это определенную логику заражения. Эта политизация спонтанная в том смысле, что ты уже вовлечен в некоторую ситуацию, ты уже движим некоторым эмоциональным тоном, но ты еще не знаешь, во что это выльется. Тогда это было, может быть, не ясно, сейчас это принимает более четкие формы. А все кончится тем, что ты окажешься на городской площади в числе тех, кто выражает свои эмоции против или за, т.е. ты вдруг окажешься политическим субъектом, таковым никогда не быв. Вот это очень интересная трансформация. И последнее, что я хочу сказать, что, когда мы обсуждаем эту общую ситуацию, мы все-таки имеем дело не с политическим субъектом в традиционном смысле слова, а с тем, что во времена Спинозы подозрительно называли толпой, то, что сегодня называют сетью и неудачно переводят как множество. Но вот интересно, что когда так определяют социального субъекта или коллективного социального агента, то здесь одновременно указывают и на кризис модели представительства, представительной демократии, и на кризис самой логики представления, которая действует, кстати говоря, на уровне суверенных государств.
Антон Литвин: Идея организации группы навеяна была тем, что художники ходят на митинги, но, собственно говоря, поскольку они все крайние индивидуалисты, то в общем даже ничего не кричат и ничего не делают и как бы являются такими созерцателями. Мне показалось, что это крайне неэффективно. Поскольку я сам такой, хочется верить, что мы люди, особо тонко чувствующие, что-то видящие, замечающие. И мне показалось, что можно как-то эффективно повысить участие художников вот в этом. Так вот, и когда я увидел, что есть действительно некий потенциал, но непонятно, как его усилить, то я предложил своим друзьям–коллегам высказаться и помочь что ли людям, ходящим на митинги, на шествия, визуализировать это настроение, то, что может быть, не все понимают, но чувствуют. Как-то находятся на пороге, раз уж они пришли. И, более того, чтобы не дать людям почувствовать себя неким материалом, потому что есть лозунги, которые звучат со сцены, могут не всем быть близки, а есть вещи, которые могут касаться каждого. И создав некий, - простите за такое промышленное слово, - ассортимент каких-то настроений, они помогут выбрать каждому, что ему близко на данный момент в силу его профессии, культурному бэкграунду или чего то еще. То есть не хотелось, чтобы люди почувствовали себя пешками в чьей-то игре.
Ложку дегтя я вылью, или задам немножко иной вектор нашего позитивного и радостного обсуждения. У меня получились примерно те же тезисы, что у Елены Петровской. Что лозунги – это констатация факта, что «Вы нас даже не представляете!» - это самый заметный. Но мне кажется, что тот юмор, которому мы радуемся, и которому пытаемся придать позитивный смысл, находя в нем общее и с 68-ым годом и с поздними событиями… мне кажется, правильнее искать не совпадения или общее, а различия. Парижский юмор, он был философский, а наш юмор, не в обиду будет сказано, это юмор поколения, выросшего на рекламе. Мне кажется, что юмор становится уже не приемом, а самоцелью. Кто кого пересмешит, кто кого перехохмит. И мне кажется, что это реальная проблема, потому что, заметьте, не возникает никаких социальных лозунгов. Все вертится вокруг двух тем: это Путин и честные выборы, хотя сегодня честные выборы – это очень большой вопрос, насколько это актуальная тема. Потому что, какие бы выборы не были, даже если они были бы честными. Может быть, я захожу слишком далеко, но какие будут выборы - честные или нечестные – результат будет скорее всего один. И я вот просто нахожусь в прямом диалоге... Чем хорош фэйсбук – вот я в данном случае нахожусь как бы изнутри. И мне люди пишут ответы на какие-то такие выложенные картинки. И, получается, что когда я говорю типа: «На ваши выборы мы не придем!» , никто не чувствует, что здесь ключевое слово «ВАШИ выборы», а люди начинают радостно со смайликами писать, что «мы придем, придем!» И речь может идти о втором этапе или какой-то стратегии, вообще отношениям к этим выборам. Но нет, люди уже втянулись в игру! Уже важно придти, уже важно похохмить, что-то переслать. Да, «я видел вброс». Но что дальше-то? Вызывает беспокойство то, что все лозунги, как правильно сказала Елена, это даже не просто констатация факта, а они уже являются не актуальными, лозунгами вчерашнего дня. То есть, говорить сейчас что-то про Путина или про честные выборы – я сейчас повторюсь чуть-чуть – это бессмыссленно, а новых тем не возникает. И, более того, не поднимаются социальные темы, несмотря на то, что мы пытались поднять тему политзаключенных, это абсолютно не является массовой, что называется, востребованной проблемой. Там про МБХ (Михаила Ходорковского) чуть-чуть, но тоже только скорей как хохма, а не как реальная проблема. Я уже не говорю про все остальное. Например, про учебу присылали люди – это вообще никому неинтересно, потому что это серьезные темы, а не юмор. Неспроста мы все помним и считаем фактически шедевром лозунг «Вы нас даже не представляете», который появился, когда было совершенно непонятно, во что это выльется и в какой масштаб, кто возьмется это организовывать. И поэтому он и выглядит таким философским и наиболее близким к 68-ому году. Неспроста это филолог сделал, да? С тех пор ничего лучше не появилось и в этом проблема. Проблема в том, что динамики, нет, скорее наоборот.
Ирина Щербакова. Антон, не знаю, почему вы нас так услышали. Я и говорила о том, что это показывает разлом сейчас очень большой, и ясно совершенно, что вот этот абсурд и этот юмор - это некоторая попытка сломать то, что накопилось за это десятилетие. Но вы же говорите, что нет настоящей позитивной объединяющей всех, мощной повестки дня. А, видимо, это исходит из того, что... У людей ведь нет ощущения, как в 89-ом году, что они должны... У них есть противоречие между тем, что есть система, которую надо ломать. Возникло это уже как система, или, вот вы сами говорите, все-таки благодаря честным выборам удастся что-то поменять, или уже все зашло так далеко, что надо ломать? Нет у людей ясного представления о том, что надо сейчас. И даже у тех, у кого есть сейчас эти представления... Ведь лозунги иногда тоже фигуры умолчания. Когда мы всех звали идти на честные выборы, и мы понимали, что этот лозунг всех объединит «За честные выборы!», но ведь разные группы, участвовавщие в этом процессе, понимали совершенно разное по поводу того, к чему эти честные выборы вообще-то могут привести. И вот это мы хотели тоже в том числе обсуждать. Ваша озабоченность, более чем, мне кажется, понятна нам тут всем сидящим.
Анатолий Голубовский: Я хочу сказать, что озабоченность Антона, модератора такого рода активности, она, мне кажется, очень уместна. Потому что, действительно, когда мы видим, как легко вроде бы и непринужденно встает в контекст, например, «Оранжевая альтернатива», Монстрация, какие-то отдельные лозунги, или, то же Белое кольцо в такой мировой контекст... За этим внешним сходством могут скрыться в общем серьезные опасности увлеченности очень многих людей, которые.. Ну, очень вдруг пробудилась их активность, и такое впечатление, что она может канализироваться в игру слов, в игру понятий, в более или менее эффектные какие-то действия, и тем самым ограничиться. Хотя, на мой взгляд, маловероятно. С моей точки зрения, тупик системы, он был обозначен с акции монстрации, с акции Артема Лоскутова. И даже не столько с того момента, когда они были проведены, сколько с того момента, как они были обнародованы, и получили широкое хождение в сети, когда все увидели, что возможно какое-то параллельное существование. При этом, я считаю, что вот как раз монстрация, как явление, она настолько укоренена, она настолько действительно реально осуществляет связь времен, как ничто другое. Связь времен связана с тем, что мы вышли все из совковых форм жизни, быта, стереотипов сознания, и переносим их, меняя только декоративные какие-то оболочки. И вот эту, собственно, неискоренимость они и вышучивали, ребята Артема Лоскутова. И это очень важно, как мне кажется. Другим, на мой взгляд, явлением, которое в сущности... Лозунги какие-то, тексты, которые произносятся, они в общем, действия символические, когда они в общем происходят на таких массовых действиях. И вот то, что мы сейчас нервничаем, что, может, в общем, ничего не получилось, связано еще и с тем, что и мы, и власть придержащие, не понимали на самом деле... И до сих пор я не уверен, что все хорошо понимают важность символических действий, ритуалов, каких-то структур, которые могут подстегивать развитие и модернизацию или, наоборот, их задерживать или блокировать. Символическое действие, реально демонстрирующее преемственность и связь времен – самая главные вещи. Если лозунг не нарушает преемственность, то это не лозунг никакой. Он должен ломать ситуацию в корне. Говорила Лена здесь о том, что не перформативные эти лозунги, что они ничего не предлагают. Ведь были же перформативные лозунги. Они говорили например: «Долой шестую статью Конституции!» И не всегда это сопровождалось разъяснениями о том, что шестая статья Конституции – это статья о руководящей и управляющей роли Коммунистической партии Советского Союза, потому что все знали, что КПСС – руководящая и направляющая партия. И это был черно-белый мир, тот мир, в котором все были либо были за КПСС, либо против КПСС. Мир конца 80-х, с самого начала 90-х годов. Мир усложнился чрезвычайно, он стал не черно-белым, он стал многоцветным, стало много интересов. А сознание наше, к сожалению, именно в связи с тем, что никакая идеологическая работа не велась с людьми – я совершенно серьезно это говорю – оно осталось! Оно не поспевает за изменениями. А поскольку феномен этого сознания выражается в лозунгах, то лозунг «Отстоим 31 статью Конституции!», во-первых, очень сложный, потому что за ним стоит довольно сложное понятие, связанное со свободой мирных шествий, и мало кто это понимает на самом деле. Существует законодательство, которое развивает эту статью Конституции. И, кроме того, этот лозунг призывает не изъять эту статью из Конституции, а наоборот ее как-то защитить. Встает масса вопросов: «От кого ее надо защищать, а грозит ли ей какая-то опасность, и что вообще происходит, и кто эти люди?» и т.д.
И последнее, что я хотел сказать. Сомнения и опасения Антона, они, мне кажется, совершенно обоснованы, они связаны с тем, что сознание общественное не поспевает, к сожалению, за меняющеейся ситуацией. И, буквально самое последнее: мы все время говорим о том, как лозунги использут протестное движение и только одна его сторона, но буквально в последние дни я убедился, в том, что..30 января в «Мемориале» был круглый стол «Стратегия развития событий в 2012 году», выступал замечательный болгарский политолог Иван Крастев, который говорил о том, что произошел эстетический провал власти, которая 24-ого сентября поменялась местами, и это стало эстетическим провалом, потому что исчез нарратив, исчезло повествование. Видно, что людям нечего сказать. Они могут сказать, что «мы меняемся местами и все, вы тут ни при чем». Там же говорили и про возможный эстетический провал протестного даижения. Это говорил Александр Даниэль и, действительно, есть такие опасения, потому что, если люди увидят по телевизору какой-то лозунг или какое-то действия и скажут «Нет, это не про меня», то это очень серьезная история. И, действительно, те лозунги, которые вбрасывает, например, Алексей Навальный, у них есть нарратив, очень жесткий. Там есть сюжет, и он связан с чем? «У нас украли голоса, у нас украли выборы». Это совершенно понятная история. «У меня украли». Это не тридцать первая статья Конституции, которую никто не крал, она на месте, вроде как. «Нас обманули, и в связи с этим мы можем жестко и четко сказать «Не забудем, не простим» .Что собственно «не забудем, не простим»? Вот это самое действие... При этом никто не задумывается, откуда оно взялось. Конечно, это осколки советского детства Алексея Навального, потому что «Не забудем, не простим» - это серия графики военного времени Дмитрия Шмаринова.
Елена Фанайлова: Это еще и лозунг антифа после серии убийств их активистов.
Анатолий Голубовский: Правильно, но, конечно, они это тоже взяли оттуда. На екатеринбургском митинге, который проходил на Привокзальной площади города Екатеринбурга (подробнее о митинге «За трудовой Урал» «в поддержку трудового народа и кандидата в президенты Владимира Путина») один из ораторов, он пытался технологию как бы Навального... «Да или нет?». Вот это вот знаменитое «да или нет?». Но у екатеринбургского оратора не было нарратива, а у Навального был нарратив. И поэтому, когда Навальный спрашивал «да или нет?» - толпа отвечала «да!» или «нет!», а этот человек из Екатеринбурга, у которого нет нарратива, которому совершенно нечего сказать людям, он спрашивает их: «Рабочий человек должен управлять? Рабочему человеку должна принадлежать власть.., да или нет? Да!», говорит он в ужасе, обращаясь к этой толпе. И эта толпа ошарашено так, еле-еле: «да». Он сам за них говорит, да или нет, потому что у него нет нарратива. Во всех лозунговых текстах всегда должен быть какой-то нарратив, очень внятный, не исчерпывающийся игрой слов, о которых говорил здесь Антон Литвин.
Антон Польский: Во-первых, я хотел сразу сказать, что вышла интересная книга, я как раз читаю сейчас, и там как раз история активизма и того, как различные художественные явления, высказывания меняли окружающую действительность и играли роль. Она вышла совсем недавно, в этом году еще. Называется «Искусство и революция. Художественный активизм в долгом двадцатом веке». И многое из того, что мы сейчас здесь говорим, перекликается с тем, что написано в этой книге. Одна из мыслей по поводу стратегии и целей, то есть, ради чего собственно эти протестные движения устраиваются и какова цель людей, которые выходят на митинг и чего они хотят добиться. По мнению автора этой книги, очень часто исторические революционные действия, ориентированы так или иначе на захват власти, и в этом смысле вот как раз такие серьезные лозунги - свергнуть того-то, поставить другого - как раз отсылают к этому желанию захватить власть. И это желание захватить власть очень часто заканчивается примерно тем же самым, что было и до этого. То есть, приходят к власти какие-то новые люди, которые ведут примерно ту же самую политику и в общем-то люди, толпа, они выступают в роли тех, кого обманули. И, с другой стороны, есть такая, по мнению автора, версия, связанная с прямой демократией и с какими-то новыми формами не-представительства. Это, по мнения автора, впервые проявляется во время Парижской Коммуны. И там интересные пересечения. В этом смысле про себя могу сказать. Мне 29 лет - в конце 90-х, нулевых, это ощущение от политики было такое, что на них лучше вообще не обращать внимания, что, грубо говоря, если серьезно воспринимать политику и серьезно выступать против кого-то или за кого-то, то ничего не меняется. И единственная альтернатива как раз заключается в том, что моделирует какую-то свою собственную реальность и эти юмористические лозунги на мой взгляд отличаются от серьезных лозунгов тем, что они в первую очередь ориентированы не на власть имущих и эту систему, а они ориентированы на самих себя, на поиск своих друзей, единомышленников. Или какова стратегия была у акции Occupy Wall Street? Изначально они предлагали единственный лозунг, все остальные лозунги они потом уже на это навешались и немного даже испортили изначальный посыл, потому что там не было выдвижения никаких требований. То есть «мы ничего не требуем, мы просто захватываем и забираем то, что нам принадлежит нам», и это пересекается с идеей захвата публичных пространств города, который оккупирован, скажем, власть имущими либо автомобилями. И в этом смысле автопробег «За честные выборы» отсылает к этой проблеме, к тому, что, грубо говоря, люди пытаются отвоевать какое-то пространство, при этом сами занимая его, потому что автомобили - это не меньшее, а может и большее зло, - для города и для публичной жизни в городе, для того образа жизни, который ведет большое количество людей, которые в течении десятилетий спали, и которые по сути являются такими же сообщниками этого режима, которые не думали, никак не реагировали, потребляли в большим количестве, и сейчас они вроде как частично проснулись и пытаются что-то себе отвоевать, но при этом к ним эти лозунги точно так же обращены.
То есть, с одной стороны, в последние 10 лет было много людей, которые не спали, которые занимались активной деятельностью и, скажем, грубо говоря, street art’ом , всякими различными партизанскими стратегиями, про которые мы мониторим на нашем сайте, про это много пишем, и до этих митингов... Было очень много различных, интересных таких городских интервенций, в которых проявлялся весь потенциал. Очень многое происходило и в интернете, в сети. В контакте есть огромные сообщества с очень насыщенными юмористическими посланиями, которые сейчас начали выхлестываться наружу, начали замечаться прессой, но это все было. И сейчас просто это все обострилось и маятник немножко в другую сторону качнулся.
Я взял с собой несколько постеров с Болотной площади: «Мы стали более лучше одеваться». Как раз это связано с обществом потребления и то, что процитировано, это Света из Иваново, но в это камень в огород всех нас. Похож лозунг-цитата с требованиями: «У меня три требования – 1. честные выборы, 2. свобода собрания… - ну ладно, пусть будет два». То есть у меня три требования. Это цитируются известные ролики. При сотрудничестве с Артемом Лоскутовым:. «146 процентов москвичей за честные выборы». Можно сказать, что как раз это иллюстрация того, что эти лозунги направлены в основном не на власть имущих, потому что с ними просто не имеет смысла общаться, и моя активисткая деятельность показывает, что с властями практически невозможно сотрудничать, и это проявляется на самых бытовых вещах, связанных с обустройством города, с отвоевыванием и популяризацией велодвижения, которым я занимаюсь. Непонятно, кого мы здесь критикуем этими лозунгами, но мы критикуем всех. Но можно сказать, что сейчас ситуация поменялась очень сильно и в общем-то такие лозунги уже немножко не работают. Уже понятно, что это смешно, что уже люди проснулись, что люди чего-то хотят. Но дальше что, что за этим, какова альтернатива? И за этим лозунгами должна быть какая-то большая работа проделана. То есть, какова эта альтернатива? Это какой-то гражданское вече или что? Какова система управления? Как эти люди должны содействовать? Большое количество вопросов. И понятно, что за этими лозунгами что-то должно быть. И это сейчас формируется. Я думаю, что последние несколько месяцев очень многие дискуссии только об этом и идут. И будем смотреть, какие дальше лозунги появятся и что будет дальше.
Александр Черкасов: Понимаете, лозунги или демотиваторы, - вот модная вещь, да? - они бывают очень разные. Знаете, очень драйвовые нацисткие демотиваторы, потому что они аппелируют к очень простым архетипам. Антикоррупционная составляющая - это хорошо, антибюрократическая, это тоже понятно, ксенофобская – это еще более понятно. Вопрос, насколько перформанс может действительно стать событием. Да, он может многое менять. Когда-то пан Марк Новицкий рассказывал, как в Польше 80-х годов вот эти акции клоунов, про которых говорил Марек Радзивон, меняли сознание людей в ходе военного положения, когда всех арестовывают на митингах, всех арестовывают. А тут эти гномы проводят свою акцию, приезжает полиция, всех сажает. А у гномов своя гномская полиция, которая помогает полиции сажать всех в эти автозаки, потом залезает туда и тоже уезжает, можно не бояться. Это поступок, поступки бывают разные. Разные поступки меняют людей. Ян Палах. Я замечу, что кроме Яна Палаха были и в Советском союзе такие же люди, которых помнили их соотечественники. Это Ромас Каланта, покончивший с собой, сжегший себя в Литве, и Муса Мамут, совершивший самосожжение в знак протеста против преследований крымских татар в Крыму. Это люди, которые своими поступками изменили национальное движение: и крымское-татарское и литовское, вернули их к ненасилию. Иногда вот такой предельный художественный акт, он меняет что-то, но чаще всего мы сталкиваемся с тем, что нужно возвращаться от лозунгов, от плакатов, от коротких фраз к длинным текстам, к длинные историям, большим образам, которые подразумеваются.