Ирина Лагунина: Начало апреля 1992 года. Сараево. Над Боснией уже висит угроза вооруженного конфликта – необъявленного и нежеланного для большинства простых людей. Редакция Радиотелевидения Сараево полна сообщениями об этнически мотивированных убийствах, погромах, грабежах. Югославская народная армия, опровергая эти сообщения, тем не менее, не давала журналистам провести расследование. В самом Сараево по ночам стрельба, слухи о снайперах, на подъездах к городу блокпосты – как военных, так и полувоенных формирований. И поверх всего этого – три политические партии (по числу национальностей и религий), которые не в состоянии ни о чем договориться и ничего сделать, чтобы остановить это безумие. В этой обстановке 40 студентов местного университета решили выступить у здания парламента с требованием мира и отставки всех политических партий. Это было вечером 4 апреля. Мой нынешний коллега, а в то время программный директор Радиотелевидения Сараево принял решение транслировать эту демонстрацию в прямом эфире. Трансляция продолжалась 36 часов.
5 апреля, утро.
Ненад Пейич: К утру моя пепельница была полна окурков, а на улицы Сараево вышли уже около 100 тысяч человек. Для справки – население Сараево в то время составляло почти полмиллиона жителей. Атмосфера в городе была потрясающей. Люди приносили демонстрантам еду и сами присоединялись к протесту, скандировали лозунги за мир, за отставку правительства… Я получал непроверенную информацию о том, что политические партии – все без исключения – не дают многочисленным автобусам с людьми, которые хотят присоединиться к массовой демонстрации за мир, проехать в город. Проверить эти сообщения не представлялось возможным, но в контексте событий тех дней я им верил.
Ненад Пейич: Звонок лидера боснийских сербов Радована Караджича. «Вы, господин Пейич, готовите государственный переворот! – прокричал он в трубку. – Вы хотите вывести Боснию из состава Югославии! Сербы никогда этого не допустят. Вы занимаетесь подстрекательством против Югославии! Вы должны прекратить эту прямую трансляцию». Его партия выступила с официальным заявлением, что члены СДА, мусульманской партии, внедрились в ряды демонстрантов, чтобы уничтожить сербскую партию СДС. Они также заявили, что Телевидение Сараево участвует в разжигании войны. И до, и во время этого заявления мы постоянно пускали бегущую строку: «Граждане Боснии-Герцеговины, объединяйтесь против войны». Большими буквами. Я отказался прекращать трансляцию.
Ненад Пейич: Второй звонок поступил от лидера боснийских мусульман Алии Изетбеговича. «Господин Пейич, то, чего пытаетесь добиться вы и ваше телевидение, не произойдет. Вы хотите сохранить Боснию-Герцеговину в составе Югославии. Вы подстрекаете людей выходить на улицы. Вы пытаетесь свергнуть законно избранное правительство!» Я отказался прекращать трансляцию. Невероятно, но не удивительно, что оба лидера говорили со мной одним и тем же тоном, использовали одну и ту же риторику и выдвигали одни и те же претензии и требования. К тому моменту у нас не осталось ни капли сомнения в том, что мы приняли правильное решение проводить прямую трансляцию.
Чуть позже демонстранты потребовали, чтобы либо глава Yutel телевидения Горан Милич, либо я выступили перед ними с обращением. Они нам верили. Но выступать перед ними в моем профессиональном статусе означало бы перейти черту между журналистикой и политикой, после чего я уже никогда не смог бы вернуться к любимому делу жизни. А кроме того, кто я такой, чтобы выступать перед ними? Я знал только журналистику, и моя роль ведущего новостного телевизионного шоу не означала, что я могу выступать перед 100-тысячной аудиторией. Но я чувствовал, что надо как-то заставить политических лидеров сесть за стол переговоров и начать диалог, который положит конец этому безумию. Однако кто может заставить их начать диалог, если их отношения переполнены взаимным недоверием? Я смогу их заставить? И должен ли я это делать? А если да, то как и от имени кого? Кто дал мне полномочия это делать? Единственное, что я знал, что бездействовать было недопустимо. Надо было что-то делать, потому что с каждой минутой страна подходила все ближе к абсолютной трагедии. Может быть, стоит пригласить политиков в студию? Но от имени кого? От имени Боснии-Герцеговины? От имени мира? От имени избирателей? Но мы ничто из этого не представляем. Будучи журналистом Телевидения Сараево, я представлял только зрителей этого телевидения. И это подсказало мне идею.
5 апреля, полдень.
Ненад Пейич: Я могу пригласить политических лидеров к диалогу от имени наших телезрителей. Мы решили разместить текст приглашения на экране в сопровождении музыки и кадров демонстрации. В приглашении говорилось, что мы назначили встречу в 5 часов вечера в нашей студии в надежде на продолжение диалога, достижение соглашения и предотвращение войны. В 5 часов вечера в студии появились лидеры трех основных партий в сопровождении генерала Югославской народной армии (ЮНА) и представителя Европейского Союза. Это был самый длинный час в моей жизни. Лидер Сербской демократической партии Радован Караджич, лидер Партии демократического действия Алия Изетбегович и лидер Хорватского демократического содружества Мильенко Бркич, генерал Милутин Куканяц и господин Сантос от ЕС заполнили студию, чтобы решить судьбу миллионов людей.
5 апреля, 5 часов вечера
Ненад Пейич: Все кроме Бркича и Сантоса пришли с тремя до зубов вооруженными телохранителями. Я не считаю себя человеком смелым или колким, но в приступе неожиданной для меня самого смелости, граничащей с грубостью, я стал твердо настаивать на том, чтобы этих девятерых вооруженных людей в студии не было. Генерал поддержал мои настояния, и мы договорились, что они могут быть в студии только с пистолетами – автоматы Калашникова остались за дверью.
Хорошо, теперь переговоры могли начаться. Я был на месте рулевого. Правда, до этого пришлось принять еще одно сложное решение. Надо ли транслировать диалог в студии в прямом эфире? Или лучше позже пустить его в эфир в записи? Надо ли вообще это все записывать? В нормальной ситуации принять решение было бы легко. Мы бы вышли в прямой эфир. Однако и директор станции Бесим Церич, и я боялись, что это был риск. Вдруг кто-то из лидеров отдаст с экрана приказ своим полувоенным формированиям – напрямую или в скрытой форме. Или вдруг кто-то встанет и уйдет с переговоров, тем самым положив конец мирному диалогу. И тогда кто-то сможет спокойно сказать, что война началась на телевидении Сараево. Более того, мы даже не были уверены, является ли это делом журналистов – транслировать в прямом эфире мирные переговоры. Поэтому мы решили объявить о начале мирных переговоров, а затем пустить в эфир только совместное заявление в конце. Драма переговоров началась, а мы, поскольку мы эти переговоры не транслировали, поставили в эфир фильм о сражении второй мировой войны «Неретва».
Никогда в моей жизни я не видел столь важные переговоры, которые проводили бы столь безответственные люди. Их нетерпимость, лукавство, взаимные обвинения, угрозы и заявления, граничащие с ложью, просто отталкивали. Они бросились с обвинениями и нападками друг на друга в то время, когда сотни тысяч граждан страны требовали мира на улицах Сараево. В какой-то момент Караджич хотел уйти из студии. Я схватил его за пиджак, когда он поднялся со стула. Следом за этим Изетбегович, который сидел по другу руку от меня, тоже решил покинуть переговоры. Я схватил за пиджак и его. Два политических лидера стояли, а я держал их за пиджаки, отчаянно пытаясь не дать им уйти и вернуться к переговорам. Их служба безопасности напряглась, готовая в любую секунду броситься на защиту хозяина, но, к счастью, такого приказа не последовало. Караджич и Изетбегович сели, мои вспотевшие кулаки разжались, оставив небольшие складки на их пиджаках.
У меня нет распечатки этих переговоров – ничего не записывалось. Но в какой-то момент генерал Югославской армии Куканяц сказал: «Итак, господин Изетбегович, вы согласны с тем, что войска ЮНА должны быть дислоцированы вокруг Саравео, чтобы защитить мир и предотвратить расползание конфликта на стальную территорию страны?» В ответ на это заявление, безответственное и оторванное от реальности, поскольку война уже разгоралась за пределами столицы, Изетбегович сказал: «Вы всегда делаете, что хотите, ну и что». Генерал пытался легализовать существовавшую de facto осаду Сараево и с удовольствием заявил: «Я принимаю это как знак вашего согласия. Я отдам соответствующие приказы». И действительно, город охраняли - от гуманитарной помощи, от еды, от медицинского снабжения. Все последующие четыре года, пока город находился в блокаде.
Генерал также заговорил, когда Караджич предложил ему, как представителю армии, разработать правила прекращения огня. «Я думаю, вы должны договориться об этом между собой, - сказал он. – Это не дело армии. Эту заваруху начали политические партии. Армия в политику не вмешивается. Вы договоритесь о чем-то, а мы приведем это в действие». Мильенко Бркич говорил меньше всех. Казалось, он вообще не хотел быть в этой студии. И тот факт, что он пришел без охраны, лишь подчеркивал это.
Эти примеры показывают, как развивались переговоры – несогласие по каждому вопросу. Иногда я думаю, что надо было записать все это и показать людям в Боснии, за кого они голосовали. Европейский представитель Сантос был явно в шоке от такого опасно театрального поведения. Наверное, надо проводить какой-то тест до того, как человек помещает свое имя на избирательный бюллетень, подумал я в тот момент.
Когда в конце концов каким-то образом была достигнута договоренность о прекращении огня, Мильенко Бркич обратился ко мне со словами: «Я бы предложил, господин Пейич, не продолжать дискуссию о соглашении, которого мы только что достигли, потому что мы опять немедленно полезем в драку. Я думаю, было бы самым лучшим, если бы вы зачитали те пункты, по которым мы только что договорились, а мы все подтвердим каждый из этих пунктов кивком согласия». Я написал эти пункты от руки на простом листке бумаги. Все в студии согласились, кивнув головой, медленно, почти нехотя.
Пункт за пунктом четыре головы в студии медленно кивнули в согласии, и официально переговоры были закончены. Мини-армия покинула студию вслед за политиками, которые уходили с такой скоростью, словно их заставляли быть на телевидении.
«Вы сделали огромное дело для вашей страны», - поздравил меня европейский представитель. Я не разделял его иллюзий: «Нет, сэр, не сделал. Как только они выйдут из этого здания, они разрушат все договоренности». Он ничего мне не ответил. Но что касается того вечера, то перемирие все-таки состоялось. Мы сообщили наше послание с экрана телевидения: «Достигнуто соглашение о прекращении огня. В Боснии-Герцеговине больше не будет выстрелов». И до конца этого дня все новостные сообщения были полны мира и надежды. Я обнял моих коллег и пошел домой, переваривая все то, что произошло за последние 36 часов. Я думал: а утром мир все еще будет? И надеялся, что не все из наших усилий были бесполезными.
Утром меня разбудил телефонный звонок. «Извините, - сказал голос, - началось…» Рано утром 6 апреля 1992 года Босния уже утопала в крови. Я не смог этого предотвратить.
Ненад Пейич: Сегодня, 20 лет спустя, я должен признать, и Караджич, и Изетбегович были правы. Я хотел подтолкнуть (они бы сказали подстрекать) людей выйти с протестом. И теперь я знаю, что наше решение пустить в эфир прямую трансляцию демонстрации 40 студентов было, в конечном итоге, политическим и, может быть, абсолютно непрофессиональным. И тем не менее, у нас была возможность использовать телевидение для мира, а не для войны. И чувствуя, что в этом наша обязанность, мы ухватились за эту возможность. Я никогда не буду сожалеть об этом. Как бы непрофессионально это ни было.
Ирина Лагунина: Дневник Ненада Пейича, программного директора Радиотелевидения Сараево в 1992 году. 20 лет назад началась война в Боснии-Герцеговине.
