Ссылки для упрощенного доступа

Два Василия: Спор о России из Гуверовской башни.


Олег Будницкий
Олег Будницкий

Иван Толстой: Московское издательство РОССПЭН выпустило переписку Василия Маклакова и Василия Шульгина – ''Спор о России'', - обнимающую период с 1919 по 1939 год. Письма хранятся в калифорнийском Институте войны, революции и мира, более известном как Гуверовский архив. О двух корреспондентах и содержании их спора о России я беседую с редактором книги доктором исторических наук Олегом Будницким.

Давайте начнем с героев этой книги, с двух корреспондентов. Это некая переписка из двух углов. Где располагались - географически и исторически - эти самые углы?

Олег Будницкий: Для начала я бы все-таки хотел вас поправить и вступиться за собственную честь. Не просто под моей редакцией, а найдено (известно, где лежало, но, тем не менее - взято), подготовлено к печати (я имею в виду тексты), прокомментировано, опубликовано, снабжено, как раньше писали, вступительной статьей, довольно обширной, листа три авторских - вот как выглядит ''под редакцией''.

Иван Толстой: Это высокая, но все же норма историческая.

Олег Будницкий: Ну, знаете ли, сейчас развились всякие разные нормы. Когда читаешь, что какой-то человек автор 500 научных работ, а потом смотришь - наш научный бонза значится в редколлегиях или главным редактором массы каких-то публикаций, сделанных конечно, не им.
Здесь продукт (исключая сами тексты) произведен полностью мной. Поэтому это такое детище, с которым легко расставаться, когда отдаешь его в печать, и в то же время жалко, потому что хочется еще что-то прокомментировать, добавить, подумать, осмыслить. И это - продолжение работы над маклаковским архивом. Путешествие в Стенфордский университет и годичная работа в Гуверовском архиве с сентября 1994 по апрель 1995 года в значительной степени определили мою научную судьбу. Не полностью, конечно, там были всякие зигзаги и повороты, но, что касается публикаторской деятельности, то бесспорно. Когда я прикоснулся к этим сокровищам, особенно к замечательному архиву Василия Алексеевича Маклакова, состоящему из 26 коробок документов, 14 из которых - это переписка, это такое интеллектуальное удовольствие, я бы сказал — пиршество, от которого нелегко оторваться. Вот я и не отрываюсь все эти годы. Издал в 3-х томах переписку Маклакова с Бахметевым - главный интеллектуальный роман. Чтобы представить себе, что такое в 3-х томах, то эти тома по 600 страниц каждый.
И следующие в этой серии - это Маклаков и Шульгин. Углы, из которых они переписывались, были действительно разнообразны. Разнообразны для Шульгина, а не для Маклакова. Маклаков все эти годы был в Париже, не могу сказать, что безвыездно, выезжал время от времени, но ненадолго, речь шла о неделях, максимум, иногда несколько больше месяца, когда он уезжал в отпуск на юг Франции или в иные приятные места, но, в основном, это Париж.
Шульгина изрядно помотало. Какое-то письмо или письма (я обнаружил только одно) доходили к Маклакову из России, где Шульгин был одним из идеологов белого движения, одним из видных деятелей, а потом - Константинополь, Болгария, Германия, Чехословакия, юг Франции и, наконец, Югославия, куда Шульгин перебрался в 1930 году, как я пишу в предисловии - жена утащила. Там жил ее отец престарелый, она хотела быть недалеко от него, а для Шульгина это на самом деле означало закат его политической и публицистической карьеры. Югославия была задворками такими эмигрантскими в интеллектуальном отношении, да простят меня потомки эмигрантов, живших в Югославии, и исследователей этого дела, но по сравнению с Парижем это было совсем не то. И Шульгин постепенно отходит на второй план эмигрантской политики, да и переписка становится спорадическая, время от времени обмен письмами, даже не каждый год они писали друг другу.

Иван Толстой: Простите, Олег Витальевич, но ведь Василий Витальевич Шульгин и до 30-го года живал в Королевстве сербов, хорватов и словенцев. Вы сказали, что он перебрался в 30-м году. Он же и в Россию отправился из Сремских Карловиц.

Олег Будницкий: Ну, бывал. Но одно дело — приезжать (у него там были сестры, между прочим), она была ему близка, родственна, но как можно говорить о постоянном месте жительства эмигранта? Постоянное место жительства - в России, и он туда водворился опять на постоянное место жительство во Владимирский централ. Но это было несколько позднее, уже в 1945 году, но если говорить о более или менее длительном периоде пребывания, то это были те страны, которые я перечислил. И наиболее интенсивная переписка - с 1921 года по 1930-й, это ядро, пик. Есть одно письмо 1919 года, которое я обнаружил в Британской библиотеке, в Фонде Харольда Вильямса, который на самом деле Фонд Ариадны Тырковой, и там копия машинописная письма Маклакова, которую Маклаков переслал Тырковой из Парижа в Лондон как материал, информацию о том, что происходит в России. Одним из его источников был Шульгин. И очевидно (вернее, очень вероятно), что это письмо было не единственным, но, увы, другие не сохранились.
А с 1921 года идет интенсивная переписка, причем инициатором был Маклаков, который написал Шульгину в Константинополь на удачу, рассчитывая, что там, наверное, все, и если Шульгин за границей, то и он там. И он не ошибся. Почему он писал Шульгину? Чтобы обменяться мнениями. О чем? Понятно, о чем - о судьбе России, о судьбе эмиграции. Как писал ему Маклаков, ''мне не хватало вашей головы, вашего парадоксального мышления''.
И вот это должно звучать странно для любого человека, знакомого с историей русской общественности, ибо общего между Маклаковым и Шульгиным ну никак политически быть не должно. Если Маклаков был самым правым из кадетов, то что такое самый правый кадет? Это левое крыло русской общественности, как ни крути, это либералы. А Шульгин всегда был правым и степень его ''правизны'' колебалась - то он был просто правым, то националистом, а закончил уже левее некуда - прогрессивным националистом, но все равно это - правый фланг русской общественности. Хотя, парадоксальным образом, встретившись, Маклаков и Шульгин, бесспорные политические противники, постепенно, со временем стали немножко сближаться, а в Первую мировую войну даже встретились в рамках Прогрессивного блока. Более того, вослед известной речи Милюкова ''Глупость или измена'' 1 ноября 1916 года, менее известна следующая атака на правительство 3 ноября, и среди нападавших - Маклаков и Шульгин, в тот же день с думской трибуны. И Маклаков тогда произнес знаменитую фразу: ''Или мы, или они. Вместе наша жизнь невозможна''. Он имел в виду правительство, которое, с его точки зрения, тормозило развитие России и мешало ведению войны. Вот один из парадоксов. Ведь люди устроили революцию, не устроили, а примкнули, возглавили начавшуюся снизу народную волну с тем, чтобы эффективнее вести войну. Совершенно безумная идея, безумие ее понятно задним числом - тогда казалось, что мы уберем этих бюрократов, ретроградов, этих людей, которые, по слухам, якшаются с немецкими агентами, и вот тогда мы по-настоящему начнем воевать. Получилось нечто прямо противоположное, а потом и крах всего сущего для них.

Иван Толстой: Позвольте предположить, что объединяло Василия Алексеевича Маклакова и Василия Витальевича Шульгина - не столько политическое, сколько литературно-талантливое. Они оба великолепно писали, умели ярко, выпукло выразить свою мысль - и государственную, и общественную, и нравственную - они были оба страшно наблюдательных человека, великолепные писатели.

Олег Будницкий: Безусловно, так. Но мало ли было великолепных писателей и ораторов с той и с другой стороны, а вот приятелями люди, находившиеся в совершенно разных спектрах российской общественности, становились не всегда.
Вообще Маклакова и Шульгина объединяло довольно многое. Они были немножко из разного поколения, Маклаков - 1869 года рождения, а Шульгин - 1878. А так - очень похожи: дворяне, помещики, землевладельцы, оба - профессорские дети. У Макалкова отец - знаменитый московский профессор-окулист, у Шульгина его биологический отец - профессор, историк и публицист, но он скончался по одним данным за месяц до рождения сына, по другим - через месяц после рождения сына, во всяком случае, когда ему еще не исполнился год, и его воспитывал отчим Дмитрий Пихно, тоже профессор, только политической экономии. Шульгин-старший и Пихно редактировали ''Киевлянин'', консервативную националистическую, национально-русскую газету, выходившую в Киеве, отстаивающую то, что этот край - русский, русский, русский, а все украинское - это от лукавого, ничего такого в природе нет, это все выдумки. Вот такие генеральные идеи. И Василий Витальевич Шульгин тоже стал редактором ''Киевлянина'', жена его Екатерина Григорьевна редактировала ''Киевлянин'', он писал много в ''Киевлянине'' (в некоторых других местах тоже, но, в основном - в ''Киевлянине''). Еще, что любопытно, - оба они юристы. Маклаков закончил, можно сказать, экстерном, за один год прошел курс и получил уже диплом историка, мой коллега до некоторой степени, работы писал исторические, высоко оцененные Павлом Виноградовым, будущим оксфордским профессором, знаменитым российским медиевистом, и у Ключевского он учился, между прочим, у Милюкова учился, своего будущего партийного лидера и постоянного оппонента впоследствии. Он закончил юридический факультет, сдав экзамены экстерном после годичной подготовки в Московском университете. Шульгин закончил Университет Святого Владимира в Киеве. Но если Маклаков стал блестящим юристом, одним из самых знаменитых адвокатов в России и, видимо, лучшим русским судебным и думским оратором середины ХХ века, то Шульгин по юридической части не работал, не служил, и впоследствии, в эмиграции (в переписке это отражено) Маклаков в письмах высмеивал некоторые шульгинские юридические ''размышлизмы'', скажем так, и говорил, что ''если бы это было опубликовано, то ваша репутация погибла бы навсегда''. Репутация Шульгина действительно погибла, но не по этой причине, а совсем по другой. Это связано с публикацией одной знаменитой книги, я имею в виду ''Три столицы''.
И оба были избраны во Вторую Думу. Здесь они столкнулись и схлестнулись. Оба были не из последних думских ораторов. Маклаков был бесспорной звездой, на него ходили как на оперную диву, среди его прозвищ было ''московский Златоуст'', например. Это редчайший случай, когда блестящий адвокат, блестящий судебный оратор становится блестящим думским оратором. Пример, который не совпадает — Плевако. Вот уж знаменитость судебная! Даже нарицательное имя было — Плевако, ''московский Плевако''. А в Думе потерялся, ничего не получилось - другой жанр. Шульгин был также очень острым думским оратором и отличался язвительностью, при всей своей вспыльчивости и взрывном характере умел быть хладнокровным, и вот по его поводу Пуришкевич, знаменитый думский скандалист, крайне правый, сочинил такое четверостишие:

Твой голос тих и вид твой робок,
Но черт сидит в тебе Шульгин.
Бикфордов шнур ты тех коробок,
Где заключен пироксилин.


Одно из знаменитых его ''пироксилиновых высказываний'': когда выступал один из левых ораторов и обсуждался терроризм или что-то в таком духе, то Шульгин поинтересовался, нет ли у оратора в кармане бомбы. Колоссальный скандал был, он был удален.
В Думе они были оппонентами.
Еще один любопытный момент, когда они сошлись во мнениях и сыграли важную роль - дело Бейлиса. Шульгин был идейным антисемитом. Как он уверял в своей книжке, посвященной еврейскому вопросу...

Иван Толстой: ''Что нам в них не нравится''?

Олег Будницкий: ...опубликованной в 1929 году в Париже и до сих пор являющейся Библией российских антисемитов, Шульгин был возмущен той активной политической ролью, которую играли в Университете студенты еврейского происхождения. И вот на этом, якобы, возник его антисемитизм. Он писал, что ''я ничего не имею против местечковых жидочков'', ну, люди кормятся на благо себе и на благо нам, они выполняют важную экономическую функцию, и так далее, они вполне безобидны, а вот участвовать в политике - это, по Шульгину, уже никак, здесь заканчивалась шульгинская терпимость. Идея равенства вероисповеданий и народов российских была для него неприемлема.
В переписке Маклакова с Шульгиным одна из интереснейших ее частей - это обсуждение еврейского вопроса. Он пишет: да, я сам антисемит, мне не нравятся евреи как биологический тип. Когда мы хотим сказать, что еврей как-то выглядит приятно, мы говорим, что он совсем на еврея непохож. Я - зоологический антисемит (это был один из его приемов - сначала встать на сторону противника), но я считаю, что антисемитизм имеет право на существование в России, антисемитизм, конечно, не как погромная политика, а как обоснование, почему евреев нужно ограничивать, только с того момента, когда евреи получат полное равноправие. Вы можете говорить, что угодно, но тогда, когда евреи будут пользоваться равными с вами правами. И Маклаков был тем самым думским оратором, который выступал в Думе по еврейскому вопросу на предмет отмены черты еврейской оседлости, главного зла еврейской жизни. И в этой речи говорил, что вы имеете право быть антисемитами только с того момента, когда евреи будут равноправны, а до этого это как бы неприлично. Это такая интересная, своеобразная логика.
И вот, что произошло. Дело Бейлиса. Напомню, что началось все с того, что в Киеве был обнаружен труп мальчика Андрюши Ющинского, зверски убитого, исколотого острым предметом, похожим на шило, и возникла версия ритуального убийства. Причем, думский запрос о том, чтобы это дело было до конца расследовано, подписала группа крайне правых в Думе, включая Шульгина. Но когда дело дошло до обвинения Бейлиса, а Маклаков стал одним из его защитников в этой блестящей плеяде защитников Бейлиса (там был Оскар Грузенберг, знаменитый адвокат и судебный оратор, там был Зарудный, будущий министр юстиции Временного правительства и сын министра юстиции, там был Григорович-Барский - виднейшие адвокаты своего времени), Шульгин в первый же день процесса опубликовал в ''Киевлянине'' статью. В этом не то, чтобы в совсем черносотенном органе, но с таким черносотенным душком (ведь Пихно, который редактировал ''Киевлянин'', был председателем ''Союза русского народа '' киевского ни большие, ни меньше, - организации, которая считается черносотенной, считается совершенно справедливо, и Пихно именно в это время получает назначение в Государственный совет. Но к началу дела Бейлиса он уже скончался), так вот, Шульгин на страницах ''Киевлянина'' пишет, что это дело ясное, что это чушь для любого здравомыслящего человека, это дело сляпано прокуратурой, что здесь речь идет не об обвинении Бейлиса, а это попытка возвести обвинение на весь еврейский народ в этом кровавом ритуале, который никогда, конечно, не существовал. У евреев, как сказал на процессе по делу Бейлиса один из экспертов, знаменитый историк-семитолог, профессор Петербургского университета Коковцов - ''я могу допустить, что Бейлис выпустил кровь из тела Ющинского, чтобы съесть труп, но не для того, чтобы использовать кровь для чего-то''.
Я не буду вдаваться в подробности, только скажу, что по обычаям иудейским специальное правило по приготовлению пищи предполагает, что кровь нельзя ни в коем случае в пищу употреблять, и что существует специальный ритуальный забой скота, чтобы выпускать кровь и потом готовить мясо птиц или животных в пищу. И с его точки зрения обвинение, что кровь была использована для приготовления мацы, - это нонсенс, это противоречит всей логике, не говоря уже о том, что это просто чушь и никаких элементов, похожих на такие зверские обычаи, в истории еврейского народа не зафиксировано.

Иван Толстой: Как говорил доктор Геббельс - ''ложь должна быть чудовищной, чтобы в нее поверили''. И в этом - особый концентрат оскорбительности: кровь, запрещаемую традицией и религиозным ритуалом, как раз и возвести в перл обвинения.

Олег Будницкий: Совершенно верно. Так вот, Шульгин выступил против этого и опубликовал ряд статей, направленных против позорного процесса, против этого нелепого обвинения и против, по существу, такого сконцентрированного, не назову это заговором, но против того, что служило общественной подоплекой, что ли, этого процесса. И что вы думаете? Шульгин, монархист правый, получил по суду три месяца ареста за оскорбление прокуратуры.
Речь Маклакова на процессе сыграла решающую роль в оправдании Бейлиса. Его знаменитые слова, обращенные к присяжным: ''Судьбы еврейского народа, которые тут обсуждаются, — вековые, и вечный еврейский вопрос - это не вашего ума дело, оставьте это философам и специалистам. Вы отвечаете только на один вопрос: виновен ли этот человек, Бейлис, в том, в чем его обвиняют?'', и сказал следующее: ''Здесь портрет Государя Императора, здесь Крест Спасителя - судите по совести''. И присяжные, темные присяжные, подобранные из малограмотных крестьян и мелких чиновников, ответили: нет, не виновен.
В Киеве был праздник, потому что боялись, что разразятся беспорядки, будет погром, но для Шульгина это обернулось приговором к трем месяцам заключения, и впоследствии Маклаков, который опубликовал материалы, напечатал статью ''Спасительное предостережение. Смысл дела Бейлиса'' в ''Русских ведомостях'' и ''Русской мысли'', тоже получил три месяца. Но ни тому, ни другому сидеть не пришлось. Вот какой любопытный момент: Шульгин пошел добровольцем на фронт, хотя, как депутат Думы, имел право этого не делать, был ранен, и ему простили, его помиловали, а что касается Маклакова, дело тянулось, были апелляции, потом судья, который рассматривал дело последним, сказал, ''что вы, что вы, ничего такого с вами не произойдет, конечно же, мы вас оправдаем'', а потом подтвердил это обвинение. Но тут случилась Февральская революция и Маклаков появился в министерстве юстиции в качестве комиссара Временного правительства, и этот судья, который служил к этому времени в министерстве юстиции, не знал, куда деваться, опасаясь, что тут-то комиссар ему и устроит. Но Маклаков ограничился лицезрением зрелища этого чиновника, который желал выслужиться, а теперь не знает, куда ему деваться: его власть переменилась. Хорошее напоминание для некоторых судейских чиновников современного времени, ведь не все могут быть такими либералами, как Маклаков, и ничего не сделать.

Иван Толстой: Давайте все-таки передвинемся в ту пору, на которую падает основной корпус этой переписки. Очень интересно было бы узнать, что обсуждают два корреспондента друг с другом. Эпоха страшно менявшаяся была, переливчатая — надежды, разочарования, снова надежды и снова разочарования. Как они все это осмысляют? Все-таки два умных человека.

Олег Будницкий: Главный вопрос, который обсуждался в начале 20-х годов, - что будет с Россией. Ведь что получилось? Врангель вывез заграницу армию. И эта армия должна была быть, по его соглашению с французами, которые сыграли важнейшую роль в эвакуации и в последующем кормлении армии Врангеля и беженцев, распущена и перейти на гражданское положение. Для французов, кроме всего прочего, это означало, что они слезут с их шеи. Надо было проводить через парламент все эти ассигнования. Врангель же отказывался армию распускать, считая, что скоро состоится весенний поход, возобновится гражданская война, и большевики будут свергнуты. На что западные политики резонно замечали: ну, хорошо, если вы три года в гораздо более благоприятных условиях сражались с большевиками и проиграли, почему вы сейчас думаете, что вы выиграете?
Во-вторых, Европа не хотела никакой новой войны, Европа хотела восстановления экономики, мирной жизни и торговли с Россией. В торговле с Россией, крупнейшим рынком, многие видели стимул возрождения европейской экономики, в особенности британской и французской. Вот такой был парадокс.
И эмигранты раскололись в отношении к белому движению. Некоторые считали, что нужно его всячески поддерживать, что это единственная надежда на успех, залог успеха, а другие, как, скажем, Милюков, выступивший с докладом ''Что делать после Крымской катастрофы'', говорил, что ставка бита на военное движение, на белое движение, нужно думать о другом - смотреть на внутренние силы советской России, которые смогут переломить ситуацию. Возлагаются надежды многими на крестьянство, в это время кредит эсеров резко повышается, как бы крестьянской партии - ведь они не с самого начала, а на каком-то этапе стали говорить, что белое движение - это зло, что оно воспринимается как реставраторское, что народ его не поддерживает, что большевизм могут свергнуть только крестьянские массы. И вот в этой плоскости развивается спор. А Шульгин развивает ''варяжскую территорию'', только в роли новых варягов, по его мнению, выступят не иностранцы, не иноземцы, а русские же, но прошедшие суровый закал гражданской войны и сформировавшиеся в качестве волевой силы (слово ''воля'' - одно из ключевых у Шульгина в этой время). Он считает, что мы, белые, должны быть крепкими в вере, мы должны стать ''белыми Моисеевна закона''.
Блестящая фраза! Он не имел в виду, что белые должны перейти в иудаизм, он неоднократно в переписке сравнивал теперь русских с евреями - вот евреи, столько лет были в России - и ничего, вот и мы должны стать такими как они и вернуться, в конце концов, в Россию в роли призванных варягов. Это идея Шульгина. Конкретно по Врангелю, он писал, что ''мы должны держаться Врангеля до судорог'', это первое, а второе - ''готовить нечто, на случай крушения этого бога''. Он все-таки был наряду с тем, что у него были всяческие фантастические идеи, реальным политиком и понимал, что нельзя делать ставку на одного человека.

Иван Толстой: И на кого же, с точки зрения Шульгина, нужно было делать ставку?

Олег Будницкий: Он не называл конкретных имен. Потом правое крыло эмиграции стало делать ставку на Великого князя Николая Николаевича в качестве вождя - все-таки и бывший главнокомандующий, и из Дома Романовых, и имевший авторитет моральный, и так далее.
Но, в общем, все эти ставки оказались никуда не годными. Врангель был наиболее харизматической личностью, который до некоторой степени спас честь белого движения. Конкретных имен Шульгин не называл, был же и Врангель, на него ориентировались, потом на смену Врангелю, главы ''Общевоинского союза'', пришел генерал Кутепов, но, как мы знаем, это продолжалось недолго - Кутепов был похищен большевистскими агентами в Париже, это уже 30 год, и то ли умер от сердечного приступа во время похищения, то ли был убит - этого видимо мы уже никогда не узнаем.
А что касается Маклакова, то он считал, что это изживание, преодоление большевизма пойдет другим путем. Я процитирую его письмо от 5 апреля 21 года, замечательный, с моей точки, зрения фрагмент. ''В сущности, большевики и не будут низвержены, они останутся хозяевами в России. Будет преемственность между Россией большевистской и Россией будущей, как была преемственность между революцией и Бонапартом. Не будет морального удовлетворения, что предатели получат возмездие от России. Они поедят друг друга сами, и сам большевизм исцелит большевизм. С точки зрения моральной потребности человека это большой недочет. Но это будет не ново в истории''.
И что мы видим? Не в 20-е годы, а сколько десятилетий спустя большевизм изжил большевизм, и эти большевики-реформаторы (уже называвшиеся не большевиками, а коммунистами) в период перестройки поели, пожрали, но, слава богу, не физически, большевиков-консерваторов, попытались что-то сделать. В итоге, система рухнула, хотя никакого возмездия и суда, как и предсказывал Маклаков, не произошло, и все те же переродившиеся большевики находятся у власти в России. Потрясающее предсказание. Ведь поскреби любого из власть имущих ныне, они все были членами Коммунистической партии, да еще и сотрудниками одной из самых известных организаций.
Вот таким поразительным образом, если бы тогда кому-то сказали, что чекисты будут изживать большевизм, их сочли бы за сумасшедших. Вот Маклаков предсказал, правда, без употребления термина ЧК, но, по сути, схема та же - произошла революция и нормализация, возвращение, хотя медленное, корявое, с отступлениями, с провалами происходит в России при власти этих переродившихся большевиков. С моей точки зрения, то, что предсказывал Маклаков, и более подробно эта идея и эта схема развиты в его переписке с Бахметьевым... А Бахметьев писал в одном из писем: ''И потом у власти окажутся Колупаевы и Разуваевы, и это будет началом выздоровления''. Я не берусь огульно говорить о всей российской власти, но то, что Колупаевых и Разуваевых в ней было достаточно, я думаю, с этим трудно поспорить.
Вот такие любопытные предсказания делали мыслители русской эмиграции в начале 20-х годов. И те, кто делал ставку на внешнее вмешательство, оказались неправы - этого не произошло. Те, кто рассчитывал на внутреннее перерождение, - история доказала их правоту. Однако в страшном сне они не могли себе представить, что это перерождение внутреннее затянется настолько и что власть большевизма в России рухнет далеко за пределами их биологического существования. Вот, в чем была главная трагедия русской эмиграции.

Иван Толстой: Какие события 20-х годов, какие происшествия становились для этой переписки этапными? Когда менялось направление разговора, тематика, и так далее? То, что вы говорите, относится, скорее, к началу 20-х годов переписки, правда?

Олег Будницкий: Эта линия время от времени возникает на протяжении всех 20-х годов, потом просто эти разговоры затухают. В 29 году - обмен поздравлениями по поводу Нового года и говорят, что если бы кто-то в начале 20-х годов сказал, что мы в 29 году не будем в России и уже забудем о большевизме (не исторически, а как явлении, находящимся у власти), то того сочли бы не то, чтобы сумасшедшим, но уж крайним пессимистом. И вот - 29 год, а конца этому не видно. И эти разговоры превратились в пустопорожние разговоры, когда стало понятно, что большевики у власти всерьез и надолго. То надежда была на коллективизацию, в том смысле, что на этом большевики сломают себе шею – ну, невозможно это сделать в России, невозможно грабить и, по существу, превратить в рабов большинство населения страны. Большевики сумели. И после этого вообще разговор стал бессмысленным, не видны были никакие силы, которые как-то могут изменить ситуацию.
Что еще обсуждали? Самые разные проблемы. Очень много внутриэмигрантских. Конечно, поездку Шульгина.

Иван Толстой: Вот я все жду, когда вы остановитесь на этом.

Олег Будницкий: Конечно, фантастическую поездку Шульгина в Москву.
Маклакову было в каком-то смысле проще. Маклаков никогда не был женат. На самом деле там есть одна странная история, что вроде бы он женился на некоей кафешантанной певичке в начале ХХ века, вроде бы, пару лет они состояли в браке и, якобы, у него была дочь, но это, в общем, ''темна вода во облацех'', что называется. Маклаков считался старым вечным холостяком. У него была домоправительница - его младшая сестра Мария. Они и умерли в один год, в 1957 году. Кстати, не могу не сказать, что отличает Маклакова и Шульгина, - удивительное долголетие для русских людей ХХ века. Маклаков умер на 89 году жизни, а Шульгин - на 99-м, в 1976 году. Вот это - свидетели века, что называется, люди думающие, пишущие, это редкое явление. Люди, оставившие замечательные мемуарные книги. Шульгин - ''Дни'' (1920 год) и, как выяснилось, он, уже будучи в СССР, диктовал кое-какие мемуары, которые постепенно публикуются, тоже любопытные, хотя и уступают по мастерству литературному, по блеску.

Иван Толстой: И которые объединяются, кажется, названием ''Годы''?

Олег Будницкий: Нет, это другая история. Это он писал, и даже собирались издавать, это было под советской цензурой, и куски этого опубликованы. Он диктовал людям, которые к нему ездили не то, чтобы как в Мекку, но было такое паломничество во Владимир, где Шульгин жил. Советская власть дала ему квартиру, это тоже феноменально. Выпускают из тюрьмы и, когда миллионы советских мечтают о комнате в коммуналке, Шульгину, врагу советской власти, дают квартиру во Владимире.

Иван Толстой: Ну, враг сделал соответствующие жесты и брошюру опубликовал.

Олег Будницкий: Но несколько позднее, между прочим. Жену позволили выписать из Венгрии (она жила в Венгрии), они воссоединились и похоронены вместе на владимирском кладбище.
Первым браком Шульгин был женат на Екатерине Григорьевне Градовской, дочери известного публициста Григория Градовского, у них было трое сыновей. Один сын погиб в гражданскую войну, был убит петлюровцами. Другой сын, Дима, был кадетом морского корпуса, он благополучно отбыл в эмиграцию и находился в Тунисе, где продолжал учиться в морском корпусе, а впоследствии Маклаков устроил его в Сен-Сир - французское высшее военное училище. Это полностью маклаковская заслуга, он принимал большое участие в судьбе этого ребенка. Впоследствии ребенок получил инженерный диплом, слава богу, в армии не служил, работал инженером, а позднее скончался в Америке. Судьба отца его миновала, он не был схвачен в Югославии и не вывезен в Советский Союз.
А третий сын (второй по старшинству) был в составе армии Врангеля, был ранен во время обороны Крыма, во время последних боев, и по некоторым данным он не погиб, а был вроде бы красными вылечен, но заболел психическим расстройством и находился где-то в сумасшедшем доме в России, предполагалось, что - в Виннице. Я думаю, что этого никогда не было, на самом деле. Слухи были самые неопределенные, непонятно откуда, но гадалка (напоминаю о мистицизме Шульгина) сказала ему, что видит его сына там-то и там-то. Шульгин поверил.
Кроме того, в эмиграции были представители организации ''Трест'', подпольной монархической организации в России, проникшей в самые высокие круги - и в наркоматы, и в Генеральный штаб. И ее представители сказали, что они навели справки, что сын действительно находится в Виннице, в лечебнице для душевнобольных, они могут организовать с ним свидание, подумать, как можно его вызволить оттуда. И Шульгин отправился, при поддержке этой организации, инкогнито в советскую Россию. Фантастическое по опасности путешествие. Он побывал в Киеве, в Москве, в Ленинграде. Его, разумеется, опекали члены этой организации и получилось так, что он не смог поехать в Винницу, они ему объяснили, что это чрезвычайно опасно, идет слежка, это нереально, и если он не хочет провалить организацию, то ему не следует пытаться это сделать самому.

Иван Толстой: Вообще, что бы он делал, даже если бы мог вызволить сына? Как он с ним ушел бы за границу?

Олег Будницкий: Это уже следующий вопрос. Он хотел хотя бы увидеться с ним, посмотреть на него. Так или иначе, он в Винницу так и не попал.

Иван Толстой: Но записку ему написал.

Олег Будницкий: Записку написал и благополучно вернулся за границу, где выпустил в свет книгу ''Три столицы'', где описывал свои впечатления о путешествии в советскую Россию. Причем, он посылал рукопись в Москву, чтобы члены ''Треста'' прочитали (естественно, он не писал все открытым текстом), нет ли там каких-то сведений, которые могли бы навести чекистов на след, в случае чего. Нет, все было нормально, что-то поправили, дали отмашку, книга вышла, произвела сенсацию - из первых рук, причем не от какого-то малоизвестного человека, а сам Шульгин съездил, написал, как всегда, ярко и увлекательно! На французский книгу перевели.
И тут разразилась одна из самых главных сенсаций в истории русской эмиграции - организация ''Трест'' оказалась чекистской организацией, созданной специально для проникновения в эмиграцию, для инфильтрации, для контроля над деятельностью эмиграции. Ведь одна из идей трестовцев была в чем? Не совершайте никаких боевых вылазок, никаких террористических актов, это способно разрушить нашу организацию, нашу систему. Вот скоро мы будем уже настолько сильны, что просто захватим власть, а вы можете все испортить. Хороший способ предотвратить боевую деятельность против большевиков.
Чего они страшно боялись? Терроризма. И Шульгин вынужден был признать, что под этой рукописью можно было прочитать подпись: ''Феликс Дзержинский. Печатать разрешаю''. И - соответствующая печать. Он это сам признал. Шульгин, что называется, посыпал голову пеплом, заявил, что он прекращает политическую деятельность и публицистическую тоже, ибо писание статей - это всегда учительство, а как он может учительствовать, если он так сел в лужу. Вот такая была прелюбопытная история. В советскую Россию он ездил в 1925 году, книжка вышла в 1927, и вот вскорости такой афронт, такое разочарование. Так что она осталась своеобразным литературным памятником - как памятником Шульгину, так и деятельности советских спецслужб, провернувших эту знаменитую операцию.

Иван Толстой: А как же Маклаков отреагировал на это ужасное трагикомическое приключение с Шульгиным? Что он ему пишет по этому поводу?

Олег Будницкий: Он ему ничего не пишет.

Иван Толстой: Из деликатности?

Олег Будницкий: Да. Есть большое письмо Маклакова Бахметеву по этому поводу, сначала до того, где он пишет, что у Шульгина уже появились сомнения, что он там увидел, кто были эти люди, но он как бы этим сомнениям не дает ходу публичного, и потом уже, впоследствии, когда то, что уже было понятно для людей думающих и более или менее осведомленных, стало уже всеобщим достоянием. Поэтому я отсылаю читателя к этой переписке Маклакова и Бахметева, которая вышла под названием ''Совершенно лично и доверительно'', там это дискутируется и обсуждается подробно. Переписки с Шульгиным нет.
Надо сказать, что там переписка вообще была неровная, ведь когда Шульгин был в Париже, они не переписывались, а когда он был на юге Франции, они переписывались, но переписка не носила такого систематического характера как, скажем, с Бахметевым. С Бахметевым там подробнейший диалог идет с продолжением, а здесь она такой рваный характер носит - то густо, то пусто. То огромное безумное письмо Шульгина с рисунками — вот, что тянет Россию на дно: там изображены какие-то грузила, надписи. Вот, что держит ее на плаву: поплавки с надписями. Гигантское письмо, многостраничное, с рисунками, схемами и прочее. И Маклаков ему пишет: ''Я сначала решил, что вы рехнулись'' (именно так и пишет), но потом, почитав, сказал: нет, какие-то мысли тут есть, и на них реагирует, в основном - возражает.

Иван Толстой: Олег Витальевич, когда переписка замирает у Маклакова с Шульгиным, каковы самые дальние ее отроги?

Олег Будницкий: Самый дальний отрог - 1939-й. После 1930 переписка становится совсем эпизодической, но время от времени появляются некоторые письма, которые имеют сугубо практический характер - о визах. Вообще очень много писем Шульгина касается вопросов практических - он все время просил Маклакова посодействовать ему с визами, причем, письма на редкость бестолковые, как правило. Шульгин в этом отношении был человеком удивительным. Маклаков ему говорит, как надо делать, а он делает совершенно не так. И вот там постоянные издевки в отношении юридической грамотности Шульгина.
Потом ситуация с разводом. Ведь Шульгин потерял свою жену Екатерину Григорьевну во время гражданской войны. Она жила в Киеве, у нее было в квартире представительство Добровольческой армии, потом она была арестована ЧК в Одессе, как-то ей удалось спастись, потом она была медсестрой в отряде полковника Стесселя, выбраться за границу не смогла. А тем временем Шульгин сошелся с Марией Синельниковой, дочерью генерала, которая была в два раз его младше. Вот такой возник роман.
Потом, когда выяснилось, что его жена жива (она как-то дала о себе знать за границу), Шульгин какие-то деньги дал на то, чтобы ее вызволить из советской России, и она с документами на имя крестьянки Терехиной перебралась за границу. И тут выяснилось, что Шульгин уже с другой. Она согласилась на развод, и тут началась целая эпопея, довольно типичная для эмиграции.
Как разводиться? Кто разводить будет? Они - бесподданные, и в чьей юрисдикции все это находится? А если брак церковный, то кто должен этим заниматься, когда во Франции категорически не признаются эти церковные браки и разводы? В общем, целое дело. Одна часть истории - как развестись, другая — как пожениться. Ведь времена были совсем другие, и это сожительство Шульгина с Марией Димитриевной или Марди, как они называли ее в переписке, не вызывало одобрения ни у отца Марди, ни у общества — даже неприлично появляться. И Шульгин одно время даже задумал обвенчаться где-то, к батюшке либеральному поехать то ли в Италию, то ли еще куда-то. На что Макалков ему пишет: ''Вы с ума сошли, вас посадят во Франции немедленно за двоеженство''. Да нет... Ну, у Шульгина мысль такая была, но она под давлением Маклакова в значительной степени не реализовалась. Такие были страсти. Кончилось тем, что развести удалось, но наложили там покаяние или епитимью на Шульгина. Но в России обо всем можно договориться, у Маклакова были хорошие личные отношения с митрополитом Евлогием, он договорился, чтобы сократили срок, и Шульгин, наконец, женился официально.
А судьба Екатерины Григорьевны была довольно трагическая. Она тоже приехала на жительство в Югославию и в 1934 году покончила с собой, утопилась в Дунае. Ей было 55 лет. Вот такая судьба. Есть драматическая переписка ее с Шульгиным, с Марией Димитриевной (она и с ней переписывалась - они к ситуации отнеслись довольно цивилизованно). Но это была, конечно, драма — женщина, которая потерла двоих сыновей, рассталась с мужем, такой был прискорбный финал. И это - грех на Шульгине, что бы там ни накладывали и ни снимали с него по церковной линии, это, с моей точки зрения, бесспорный момент.
Что еще любопытно? Отношение их к нацизму. Это очень важно. Нацисты пришли к власти в Германии и часть русской эмиграции возлагала надежды на нацистов. Маклаков на них надежды не возлагал. Более того, и в 30-е годы, и в период оккупации Франции он был последовательным антифашистом, антинацистом и даже был одно время ими арестован (но это было уже позднее, в период войны). Шульгин на Гитлера надежды возлагал.

Иван Толстой: Он еще, насколько я помню по ''Трем столицам'', и в середине 20-х годов размышлял о фашизме, о благотворности его. Тогда в понятие фашизма вкладывали не гитлеризм.

Олег Будницкий: Бахметев писал, что фашизм - это здоровое, в основе, течение, - классический социал-демократ, а потом и вовсе либерал! Во-первых, мы все время смешиваем разные вещи - фашизм и нацизм. Это не одно и то же, это явления одного порядка, но они не идентичны, и мы это немножечко путаем. Не хочу сказать, следуя Бахметеву, что фашизм - это здоровое явление.

Иван Толстой: ''Молодость мира''.

Олег Будницкий: Но в 20-е годы некоторые считали, что это здоровое течение, которое способно противостоять коммунизму, большевизму, что, несмотря на издержки националистические, произойдет некая нормализация, эволюция. И, конечно, все ориентировались на Италию, это была главная фашистская страна и, по сравнению с нацистской Германией, довольно вегетарианская. Впоследствии (трудно себе представить!) Даниил Пасманик, известный еврейский публицист и сторонник белого движения, в своем ''Дневнике контрреволюционера'' писал, что фашизм - это, в основе своей, движение вполне здоровое. и возлагал надежды на ''Муссолино''. Но потом выяснилось, что ''Муссолино'' это не так хорошо, как казалось, и ничего здорового в этом нет. А тут еще и Гитлер.
И вот Шульгин возлагал надежды. Впоследствии он говорил, что нет, никогда, ни сном ни духом. Ничего подобного! Он выпустил брошюру ''Аншлус (как тогда писали) и мы'', где отнесся очень позитивно к аншлюсу Австрии, и полагал, что в будущей борьбе с большевизмом Германия может сыграть положительную роль, лишь бы Гитлер и компания не увлеклись украинским национализмом, это тогда будет гибель не только для России, но и для них. Вот такие наивные рассуждения, потому что у нацистов были совершенно другие планы. И он с плохо скрытым восторгом отнесся к ''хрустальной ночи'', к еврейским погромам в Германии и к изгнанию евреев из Германии. Изгнанию, которое, к сожалению, мы знаем, в будущем не состоялось. Не потому, что нацисты не хотели выгнать евреев из Германии, а потому, что другие страны не хотели их принимать. Но это уже другая история.

Иван Толстой: Мне очень жаль, что программа длится всего 50 минут, потому что в томе переписки двух Василиев еще множество интересных сюжетов. Читайте книгу ''Спор о России'', выпущенную московским издательством РОССПЭН и подготовленную доктором исторических наук, моим сегодняшним собеседником Олегом Витальевичем Будницким.

Материалы по теме

XS
SM
MD
LG