Ностальгия и меланхолия как обусловленные чувства

Ностальгия как механизм консервации прошлого и категория утраченного пространства. Меланхолия как инструмент формирования будущего и временная категория. Постимперская ностальгия Москвы и Белграда и постимперская меланхолия Стамбула: в чем разница? Ностальгия, меланхолия и скорбь Австро-Венгерской монархии, послевоенной Германии и распавшейся Югославии. Политические и культурологические основы коллективной ностальгии и меланхолии. Почему Россия предается ностальгии по Советскому Союзу и не может расстаться с прошлым вплоть до невозможности сменить политического лидера?


Константин Мильчин, историк, литературный критик («Русский репортер»);
Григорий Дашевский, критик, переводчик, поэт, специалист по античной литературе;
Татьяна Баскакова, переводчик, египтолог;
Александр Иванов, главный редактор издательства Ad Marginem; Андрей Шарый и Ярослав Шимов, авторы книги «Корни и корона» об истории Австро-Венгерской монархии.

Фрагмент программы:

Александр Иванов: Мы знаем, что один из самых ностальгирующих людей культуры в нашем регионе, Восточной и Центральной Европы, это Шопен. Мы знаем, что такое польская ностальгия. Но представить себе, что кто-то из русских композиторов или из русских поэтов в точном смысле слова ностальгирует, то есть переживает об утраченном месте, допустим, по маленькой Тверской губернии, нет, у него все время есть вызов огромного пространства. То есть ностальгия по маленькому месту всегда под вопросом, мне кажется. В России это маленькое место все время находится под угрозой большого места. Это характерный дискурс русского писателя. Он вроде начинает с Иркутской области, а заканчивает всей Россией и ответом за всю Россию или за все православие, например, как Шмелев. Вот в этом, мне кажется, особенность пространственного катка, который раздавливает маленькую, уместную ностальгию. Есть и противоположные примеры, но я говорю о тенденции, об угрозе постоянной.
И еще одна угроза – это угроза недостаточного исторического чувства, как общераспространенного. Это означает, что здесь мы имеем дело с какими-то историческими легендами, вроде «Иван Грозный убивает своего сына», но сказать, что это как-то «историоризировано» в России – это взять на себя большую смелость. Это как с изобретенным праздником День народного единства. И естественно, никто из русских, в более-менее трезвом уме и памяти находящихся, это не ассоциирует ни с каким историческим событием, которое было бы исторически важно.
Григорий Дашевский: Есть еще одна сторона у русских чувств. Наша меланхолия легко становится радикальной. Когда Георгий Иванов пишет «хорошо, что нет царя, хорошо, нет России, хорошо, что Бога нет», он образцовый меланхолик, какого мы все хотели бы иметь и каким быть, и поставить в пример всем. И сказать: не ностальгируйте, не смотрите «Песни о главном», вот вам образец в русской культуре. И он через несколько лет, встав на замечательную дорогу меланхолии, пишет: «Я за войну, за интервенцию, я за царя, хоть мертвеца. Российскую интеллигенцию я презираю до конца. Мир управляется Богами, не вшивым пролетариатом. Сверкнет над русскими снегами Богами расщепленный атом». Попросту говоря, он призывает кинуть атомную бомбу на сталинскую Россию от имени «царя-мертвеца». То пространство, которое сейчас есть, оказывается вообще тогда ничтожным. И это важная вещь. То же происходит у нас и в культурной борьбе вокруг 90-х годов. Те люди, которых либеральная культура и, можно сказать, отчасти Болотная подает как образцовых меланхоликов, а именно – реформаторов, Гайдара, Чубайса и так далее, прямо сказали: «Руины, вперед!». Другая сторона, условная Поклонная, видит их как уничтожителей. Мы говорим так, как будто руины даны объективно. А в русской культуре вопрос стоит так, что придет меланхолик и превратит это все в руины. А пока есть аностальгики, это те, кто защищает дом от превращения в руины... Дом все время находится в зыбком состоянии. Ностальгирующий человек, деревенщина превращает его в живой дом, спасает его, а страшный человек из Гидропроекта или гайдаровский реформатор, кто угодно приходит, не видит твоего дома и говорит: «Да здесь уже руины вообще. Тебя нет». И это важная вещь. Я не знаю, как оно обстоит и обстояло в других странах, но про нас можно сказать точно: нельзя говорить про эту заданность, этот вопрос решения. Это не так, как в личной жизни, когда у тебя умер близкий человек, и вопрос: можешь или не можешь ты с ним внутренне расстаться. Когда мы говорим про общество, ситуация примерно такая, что от тебя зависит, в какую сторону качнутся, решить это все доуничтожить и пойти в сторону меланхолии, и решить все бесконечно чинить из ностальгических чувств. Вот этот субъективный характер реальности я хотел бы подчеркнуть.

В эфире в воскресенье в 18 и 22 часа, в понедельник в 7 и 14 после новостей.