Ирина Лагунина: В мае после некоторого перерыва в России возобновились массовые акции протеста. Разгон митинга на Болотной площади 6-го мая и не менее жесткие действия московской полиции в последующие дни все в большей степени радикализируют протестное движение, - таков вывод социологов из группы «НИИ митингов». Сейчас они подводят первые итоги исследований, проведенных во время Марша Миллионов и протестных гуляний начала мая. Рассказывает Вероника Боде.
Вероника Боде: Молодые социологи из группы «НИИ митингов» записали около 50-ти интервью во время Марша Миллионов: как до, так и после разгона митинга. В последующие несколько дней они работали на разных площадках Москвы, где собирались участники протестных гуляний. Поскольку первые свои исследования ученые сделали еще в декабре на проспекте Сахарова, то у них уже есть возможность проследить, как менялось протестное движение в течение полугода. Вот наблюдения научного координатора группы Александра Бикбова.
Александр Бикбов: Специфика ситуации состояла в том, что 7-10 числа на одних и тех же городских пятачках смешивались самые разные люди, формально принадлежащие к противостоящим лагерям, прежде разделенные по Болотной или Поколенной. Например в Новопушкинском сквере или у памятника Пушкину можно было видеть на расстоянии трех метров группы людей с белыми лентами и группы из движения "Местные" или "Наши". Это говорит о том, что сам протест принимает другую форму и, соответственно, меняется тактика взаимодействия и противостояния. Если раньше городское пространство использовалось исключительно как место сбора, то после 6 мая и после введения в действие машины насилия сам протест сместился немножко и принял, если угодно, европейскую форму, а именно борьбу за городское пространство.
Вероника Боде: Как повлиял разгон митинга на Болотной на настроения участников протестного движения?
Александр Бикбов: С моей точки зрения, достаточно серьезно. Это было очевидно и в тот момент, когда происходил сам разгон, по крайней мере, на сходе с моста на Кадашовской набережной было видно, что люди, которых никоим образом нельзя было заподозрить в готовности, способности противостоять физически ОМОНу, буквально бросались на омоновцев. В те моменты, например, когда происходило задержание, избиение совсем молодых, вероятно, студентов младших курсов или школьников, были случаи, когда хорошо одетые женщины бросались на ОМОН, их буквально держали за руки. Кроме того, было достаточно важное изменение самого настроя после, когда люди отошли от первого шока. На митингах начала марта мы задавали вопрос: готовы ли вы к более радикальным действиям, в частности, участию в несанкционированных акциях, противостоянию с милицией? И те, кто откликались скорее положительно на такую возможность, были в основном мужчинами. То, что произошло 6 мая, довольно показательная тенденция, все чаще и чаще можно слышать согласие участвовать в таких несанкционированных или радикальных формах протеста со стороны женщин.
Вероника Боде: То есть это говорит о радикализации протестного движения, как я понимаю?
Александр Бикбов: Да. Я полагаю, что это достаточно важный момент, который связан с изменением коллективной чувствительности. То есть если раньше противостояние с полицией, с ОМОНом воспринималось скорее как дело мужской доблести, то сегодня после 6 мая ОМОН перестал восприниматься как состязательная сторона, то есть как некоторая группа мужчин, которым должны противостоять другие мужчины. ОМОН, в целом силовые структуры, противодействующие демонстрации, стали восприниматься как некоторая угроза всему тому хорошему, коллективно выраженному, коллективно приобретенному, что произошло за эти месяцы. И респонденты воспринимали агрессию ОМОНа как дело, за которую полную ответственность несет президент.
Вероника Боде: Это был кандидат социологии Александр Бикбов, научный координатор группы «НИИ митингов». Алексей Левинсон, руководитель отдела социокультурных исследований Левада-Центра, отмечает, что в последнее время в составе участников протестных акций произошли перемены.
Алексей Левинсон: Характер демонстраций и шествия 6 мая накануне инаугурации был не совсем такой, как митингов на Болотной и Сахарова в декабре. Покраснение, полевение этого контингента было во всяком случае зримым. Я думаю, что разговоры о том, что это был средний класс, люди с дорогими часами и так далее, они полностью потеряли свой смысл. На этот раз эти люди присутствовали, но они были там в меньшинстве безусловном. Они никогда не составляли большинства, но их представленность стала меньше. Гораздо больше появилось людей из имущественно низких слоев. Не прямо, но косвенно с этим связана и повышенная милетантность этой публики, ее готовность схватиться с полицией.
Вероника Боде: Итак, состав участников протестных акций меняется, однако некоторые вещи остаются неизменными. Об этом – Владимир Шляпентох, американский социолог, внимательно следящий за развитием событий в России.
Владимир Шляпентох: Самое главное, конечно, при всех перипетиях этого движения, при появлении новых ярких лидеров, тем не менее, одна проблема остается неясной – программа. Что они хотят сделать потом, когда они даже в своих мыслях придут к власти. И об этом никто не говорит. Честные выборы – это же не программа для жизни страны, хотя этот элемент очень важен. Человек и общество не могут жить, не заглядывая в будущее, не представляя себе это будущее. Человек и общество должны иметь программу, пусть это будет мечта. Смотрите, какую в Америке играет роль так называемая американская мечта. Пусть она не реализуется, пусть огромное количество американцев ее не смогли добиться, но это фактор социальной жизни в стране. А что же мы слышим от российских лидеров? Странно, даже Удальцов помалкивает о своей коммунистической программе. Так что же они хотят, допустим, коммунисты, левые? Национализировать снова промышленность в России? Они хотят запретить малый бизнес или помогать малому бизнесу? Усилить регулирование государства над зарплатами, ценами или же они этого не хотят? А все помалкивают на этот счет.
Вероника Боде: Протестные настроения сейчас сильны во многих странах. Есть ли, на ваш взгляд, нечто общее в тех протестах, которые можно наблюдать сегодня в мире?
Владимир Шляпентох: Есть и общее, и нет. Дело в том, что в западном мире, и в Европе, и в Америке граждане озабочены тем, как двинуть экономику вперед. Экономическая проблема является центральной для западного мира. А у России что? Это же удивительно, поразительно, что никто не говорит о состоянии российской экономики, словно они тоже все надеются на высокие цены на нефть, которые гарантируют какой-то минимальный уровень существования в стране. Европа и Америка озабочены экономикой и то, как действовать в экономическом плане и более конкретно – что делать с их огромными социальными программами. Это центральная проблема западного общества. А в России что?
Вероника Боде: Говорил профессор Мичиганского университета Владимир Шляпентох. К чему приведет народный протест в Москве? – с таким вопросом корреспондент РС обратился к жителям Томска.
- Мне кажется, ничем, потому что Владимир Владимирович большинство устраивает, у него есть популярность, и с этим ничего нельзя, да и не надо делать. Раньше был царь-батюшка, сейчас есть – неплохо.
- Мне кажется, плохо, в связи с тем, что у нас нет достойной оппозиции. Все уже схвачено, народу будет сложно прорваться и противостоять.
- Мне кажется, все так и останется. Народ терпеливый у нас. У нас из крайности в крайность – или революция, или полное спокойствие. Будем надеяться, что прислушается правительство.
- К чему-то обязательно приведет. Но не хотелось бы, конечно, крайней меры.
- Нет у них людей, которые могут направить в нужное русло. Я считаю, что людям заняться нечем. Сейчас это ни к чему серьезному не приведет.
- Мне кажется, ничего не будет. Задавят и все. Они обосновались сверху, и их не сдвинешь. Мелкий ход сделают, чтобы отвертеться, людей успокоить, а так ничего не будет.
- Народу все опостылело. А кроме Путина альтернативы нет. Пусть лучше будет он, чем опять переворот. Сейчас пока стабильно.
- Хотелось бы, чтобы правительство услышало народ. Но никаким образом революция не нужна, а именно заметили народ и пытались прислушаться. Если у нас, говорят, демократическое государство – прислушайтесь к народу, чего хотят они. Если по конституции они слуги народа, то почему тогда мы перед ними на коленях должны стоять?
Вероника Боде: Наш корреспондент Мелани Бачина записала голоса жителей Томска. Почему массовые акции протеста происходят только в крупных городах, преимущественно в Москве? Отчего молчит российская глубинка? Похоже, что одна из причин как раз и заключается в отсутствии у протестного движения социальной повестки, столь актуальной для российских регионов. Вот как оценивает ситуацию политолог Борис Кагарлицкий, директор Института глобализации и социальных движений.
Борис Кагарлицкий: То, что в протестном движении не заявлена публично социально-экономическая повестка – это совершенно явный пример того, как либеральная гегемония фактически удушает само движение даже в том объеме, в каком это нужно самой либеральной оппозиции. Потому что, во-первых, именно это является одной из причин слабости движения за пределами Москвы. Во-вторых, это любопытно потому, что лозунги в защиту образования или ряд других социальных лозунгов, их на самом деле с радостью подхватит и значительная часть либеральной публики. То есть ничего специфически левого в них нет. Это на самом деле очень грустно, это свидетельствует о том, что либеральные лидеры протеста настолько боятся любой социальности, что даже умеренные требования не рискуют озвучивать.
Кстати говоря, любопытный эксперимент я сделал перед "Маршем миллионов", как раз я выступал на радио, и тогда я сказал, что если бы действительно ключевой вопрос был бы спасение образования, защитить образование от ого разгрома, который сейчас происходит, или какой-то другой подобный лозунг, если бы так же мобилизовали людей на подобного рода марш, тогда действительно вполне возможно был бы марш миллионов, то есть людей вышло бы в 5, 6 может быть 10 раз больше. К тому же вышли реально по всей стране. И тогда журналистка сказала: давайте поставим это на голосование. Началось эфирное голосование, результат был очень показателен – 90% слушателей согласились с моим тезисом. То есть это очень показательно, что именно социальный протест на самом деле будет решающим для исхода политического кризиса.
Замеры социологические показывают, что в действительности в провинции недовольство значительно сильнее, и более того, оно значительно агрессивнее и злее, чем в Москве. В этом смысле именно провинция является той пороховой бочкой, которая рано или поздно взорвет всю эту систему. Но наоборот московские элиты делают все возможное для того, чтобы вот этот потенциал достаточно радикального протеста провинции не использовать, для того, чтобы от интересов этих людей отодвинуться. Понятно, что это тотальное нежелание учитывать провинциальные российские реальности оборачивается тем, что провинция в свою очередь не принимает то, что происходит в Москове.
Вероника Боде: Так думает политолог Борис Кагарлицкий. По данным Левада-Центра, сейчас около трети россиян поддерживают московские протесты. При этом само протестное движение приобретает все новые формы. Так, оппозиционный лагерь «ОккупайАбай» на Чистых прудах, на данный момент уже ликвидированный московской полицией, все-таки просуществовал больше недели – не потому ли, что российские власти оказались совершенно не готовы к такому развитию событий?
Вероника Боде: Молодые социологи из группы «НИИ митингов» записали около 50-ти интервью во время Марша Миллионов: как до, так и после разгона митинга. В последующие несколько дней они работали на разных площадках Москвы, где собирались участники протестных гуляний. Поскольку первые свои исследования ученые сделали еще в декабре на проспекте Сахарова, то у них уже есть возможность проследить, как менялось протестное движение в течение полугода. Вот наблюдения научного координатора группы Александра Бикбова.
Александр Бикбов: Специфика ситуации состояла в том, что 7-10 числа на одних и тех же городских пятачках смешивались самые разные люди, формально принадлежащие к противостоящим лагерям, прежде разделенные по Болотной или Поколенной. Например в Новопушкинском сквере или у памятника Пушкину можно было видеть на расстоянии трех метров группы людей с белыми лентами и группы из движения "Местные" или "Наши". Это говорит о том, что сам протест принимает другую форму и, соответственно, меняется тактика взаимодействия и противостояния. Если раньше городское пространство использовалось исключительно как место сбора, то после 6 мая и после введения в действие машины насилия сам протест сместился немножко и принял, если угодно, европейскую форму, а именно борьбу за городское пространство.
Вероника Боде: Как повлиял разгон митинга на Болотной на настроения участников протестного движения?
Александр Бикбов: С моей точки зрения, достаточно серьезно. Это было очевидно и в тот момент, когда происходил сам разгон, по крайней мере, на сходе с моста на Кадашовской набережной было видно, что люди, которых никоим образом нельзя было заподозрить в готовности, способности противостоять физически ОМОНу, буквально бросались на омоновцев. В те моменты, например, когда происходило задержание, избиение совсем молодых, вероятно, студентов младших курсов или школьников, были случаи, когда хорошо одетые женщины бросались на ОМОН, их буквально держали за руки. Кроме того, было достаточно важное изменение самого настроя после, когда люди отошли от первого шока. На митингах начала марта мы задавали вопрос: готовы ли вы к более радикальным действиям, в частности, участию в несанкционированных акциях, противостоянию с милицией? И те, кто откликались скорее положительно на такую возможность, были в основном мужчинами. То, что произошло 6 мая, довольно показательная тенденция, все чаще и чаще можно слышать согласие участвовать в таких несанкционированных или радикальных формах протеста со стороны женщин.
Вероника Боде: То есть это говорит о радикализации протестного движения, как я понимаю?
Александр Бикбов: Да. Я полагаю, что это достаточно важный момент, который связан с изменением коллективной чувствительности. То есть если раньше противостояние с полицией, с ОМОНом воспринималось скорее как дело мужской доблести, то сегодня после 6 мая ОМОН перестал восприниматься как состязательная сторона, то есть как некоторая группа мужчин, которым должны противостоять другие мужчины. ОМОН, в целом силовые структуры, противодействующие демонстрации, стали восприниматься как некоторая угроза всему тому хорошему, коллективно выраженному, коллективно приобретенному, что произошло за эти месяцы. И респонденты воспринимали агрессию ОМОНа как дело, за которую полную ответственность несет президент.
Вероника Боде: Это был кандидат социологии Александр Бикбов, научный координатор группы «НИИ митингов». Алексей Левинсон, руководитель отдела социокультурных исследований Левада-Центра, отмечает, что в последнее время в составе участников протестных акций произошли перемены.
Алексей Левинсон: Характер демонстраций и шествия 6 мая накануне инаугурации был не совсем такой, как митингов на Болотной и Сахарова в декабре. Покраснение, полевение этого контингента было во всяком случае зримым. Я думаю, что разговоры о том, что это был средний класс, люди с дорогими часами и так далее, они полностью потеряли свой смысл. На этот раз эти люди присутствовали, но они были там в меньшинстве безусловном. Они никогда не составляли большинства, но их представленность стала меньше. Гораздо больше появилось людей из имущественно низких слоев. Не прямо, но косвенно с этим связана и повышенная милетантность этой публики, ее готовность схватиться с полицией.
Вероника Боде: Итак, состав участников протестных акций меняется, однако некоторые вещи остаются неизменными. Об этом – Владимир Шляпентох, американский социолог, внимательно следящий за развитием событий в России.
Владимир Шляпентох: Самое главное, конечно, при всех перипетиях этого движения, при появлении новых ярких лидеров, тем не менее, одна проблема остается неясной – программа. Что они хотят сделать потом, когда они даже в своих мыслях придут к власти. И об этом никто не говорит. Честные выборы – это же не программа для жизни страны, хотя этот элемент очень важен. Человек и общество не могут жить, не заглядывая в будущее, не представляя себе это будущее. Человек и общество должны иметь программу, пусть это будет мечта. Смотрите, какую в Америке играет роль так называемая американская мечта. Пусть она не реализуется, пусть огромное количество американцев ее не смогли добиться, но это фактор социальной жизни в стране. А что же мы слышим от российских лидеров? Странно, даже Удальцов помалкивает о своей коммунистической программе. Так что же они хотят, допустим, коммунисты, левые? Национализировать снова промышленность в России? Они хотят запретить малый бизнес или помогать малому бизнесу? Усилить регулирование государства над зарплатами, ценами или же они этого не хотят? А все помалкивают на этот счет.
Вероника Боде: Протестные настроения сейчас сильны во многих странах. Есть ли, на ваш взгляд, нечто общее в тех протестах, которые можно наблюдать сегодня в мире?
Владимир Шляпентох: Есть и общее, и нет. Дело в том, что в западном мире, и в Европе, и в Америке граждане озабочены тем, как двинуть экономику вперед. Экономическая проблема является центральной для западного мира. А у России что? Это же удивительно, поразительно, что никто не говорит о состоянии российской экономики, словно они тоже все надеются на высокие цены на нефть, которые гарантируют какой-то минимальный уровень существования в стране. Европа и Америка озабочены экономикой и то, как действовать в экономическом плане и более конкретно – что делать с их огромными социальными программами. Это центральная проблема западного общества. А в России что?
Вероника Боде: Говорил профессор Мичиганского университета Владимир Шляпентох. К чему приведет народный протест в Москве? – с таким вопросом корреспондент РС обратился к жителям Томска.
- Мне кажется, ничем, потому что Владимир Владимирович большинство устраивает, у него есть популярность, и с этим ничего нельзя, да и не надо делать. Раньше был царь-батюшка, сейчас есть – неплохо.
- Мне кажется, плохо, в связи с тем, что у нас нет достойной оппозиции. Все уже схвачено, народу будет сложно прорваться и противостоять.
- Мне кажется, все так и останется. Народ терпеливый у нас. У нас из крайности в крайность – или революция, или полное спокойствие. Будем надеяться, что прислушается правительство.
- К чему-то обязательно приведет. Но не хотелось бы, конечно, крайней меры.
- Нет у них людей, которые могут направить в нужное русло. Я считаю, что людям заняться нечем. Сейчас это ни к чему серьезному не приведет.
- Мне кажется, ничего не будет. Задавят и все. Они обосновались сверху, и их не сдвинешь. Мелкий ход сделают, чтобы отвертеться, людей успокоить, а так ничего не будет.
- Народу все опостылело. А кроме Путина альтернативы нет. Пусть лучше будет он, чем опять переворот. Сейчас пока стабильно.
- Хотелось бы, чтобы правительство услышало народ. Но никаким образом революция не нужна, а именно заметили народ и пытались прислушаться. Если у нас, говорят, демократическое государство – прислушайтесь к народу, чего хотят они. Если по конституции они слуги народа, то почему тогда мы перед ними на коленях должны стоять?
Вероника Боде: Наш корреспондент Мелани Бачина записала голоса жителей Томска. Почему массовые акции протеста происходят только в крупных городах, преимущественно в Москве? Отчего молчит российская глубинка? Похоже, что одна из причин как раз и заключается в отсутствии у протестного движения социальной повестки, столь актуальной для российских регионов. Вот как оценивает ситуацию политолог Борис Кагарлицкий, директор Института глобализации и социальных движений.
Борис Кагарлицкий: То, что в протестном движении не заявлена публично социально-экономическая повестка – это совершенно явный пример того, как либеральная гегемония фактически удушает само движение даже в том объеме, в каком это нужно самой либеральной оппозиции. Потому что, во-первых, именно это является одной из причин слабости движения за пределами Москвы. Во-вторых, это любопытно потому, что лозунги в защиту образования или ряд других социальных лозунгов, их на самом деле с радостью подхватит и значительная часть либеральной публики. То есть ничего специфически левого в них нет. Это на самом деле очень грустно, это свидетельствует о том, что либеральные лидеры протеста настолько боятся любой социальности, что даже умеренные требования не рискуют озвучивать.
Кстати говоря, любопытный эксперимент я сделал перед "Маршем миллионов", как раз я выступал на радио, и тогда я сказал, что если бы действительно ключевой вопрос был бы спасение образования, защитить образование от ого разгрома, который сейчас происходит, или какой-то другой подобный лозунг, если бы так же мобилизовали людей на подобного рода марш, тогда действительно вполне возможно был бы марш миллионов, то есть людей вышло бы в 5, 6 может быть 10 раз больше. К тому же вышли реально по всей стране. И тогда журналистка сказала: давайте поставим это на голосование. Началось эфирное голосование, результат был очень показателен – 90% слушателей согласились с моим тезисом. То есть это очень показательно, что именно социальный протест на самом деле будет решающим для исхода политического кризиса.
Замеры социологические показывают, что в действительности в провинции недовольство значительно сильнее, и более того, оно значительно агрессивнее и злее, чем в Москве. В этом смысле именно провинция является той пороховой бочкой, которая рано или поздно взорвет всю эту систему. Но наоборот московские элиты делают все возможное для того, чтобы вот этот потенциал достаточно радикального протеста провинции не использовать, для того, чтобы от интересов этих людей отодвинуться. Понятно, что это тотальное нежелание учитывать провинциальные российские реальности оборачивается тем, что провинция в свою очередь не принимает то, что происходит в Москове.
Вероника Боде: Так думает политолог Борис Кагарлицкий. По данным Левада-Центра, сейчас около трети россиян поддерживают московские протесты. При этом само протестное движение приобретает все новые формы. Так, оппозиционный лагерь «ОккупайАбай» на Чистых прудах, на данный момент уже ликвидированный московской полицией, все-таки просуществовал больше недели – не потому ли, что российские власти оказались совершенно не готовы к такому развитию событий?
