Русские книги в Америке
Александр Генис: В эфире – культурно-политический “Нью-йоркский Альманах”, в котором мы с Соломоном Волковым рассказываем о новостях культурной жизни, какими они видятся из Нью-Йорка. Соломон, я предлагаю открыть наш июньский “Альманах” разговором о событии, которое не может не привлечь Русскую Америку, да и просто Америку, и просто Россию, а именно - десант русских писателей в Нью-Йорк.
Соломон Волков: Писателей и издателей. Вообще Нью-Йорк захвачен русским книгоиздательским бизнесом. Писательская делегация - огромная, по-моему, человек 35 приехало, масса виднейших издателей и множество всяких сопровождающих это дело мероприятий: круглые столы, дискуссии, выставки, презентации самого разного рода. В общем, очень масштабное мероприятие.
Александр Генис: Для того, чтобы сказать об этом кратко и ясно, следовало бы упомянуть самое интересное начинание этого русского десанта, а именно – Антологию, изданную специально для этой книжной ярмарки, которая называется “ Яead Russia”, причем первая “R” перевернута, как русское “Я”. Это Антология, составленная из произведений современных писателей в переводах хороших переводчиков. Многие из них очень интересные, как Джейми Гамбрелл, например.
Соломон Волков: И с предисловием ведущей нашей переводчицы с русского на английский язык Антонины Буис.
Александр Генис: Вот об этом я хотел сказать подробнее. Меня очень заинтересовало ее предисловие. Надо сказать, что сборник этот оставлен Еленой Шубиной, а Елена Шубина - человек легендарный в издательском деле России. Много лет назад, как только цензура пала, Шубина стала заниматься одним очень важным делом - современной литературой, современной прозой. Она это делала в издательстве “Вагриус”, а теперь - в издательстве “АСТ”. Но где бы она ни работала, она собирает лучших прозаиков, и ее книги постоянно получают премии. Это и есть “зеркало” русской литературы. И вот теперь она подготовила эту книгу для американского читателя. О чем Антонина Буис, Нина Буис, как мы все ее называем, сказала в предисловии очень интересно. Она пишет, что каждый американец, который учился в колледже или просто в хорошей школе, знает о русской литературе одно: там много офицеров, там есть дуэли, казаки и революция. Но эта литература - совершенно другая. Как вы представляете себе, как американцы должны отреагировать на новую русскую литературу, в которой есть наркоманы, олигархи, заключенные - все то, чего не было в старой русской литературе?
Соломон Волков: Я думаю, что они подготовлены к восприятию такой новой русской литературы, в первую очередь, американской прессой. Потому что любому интересу к художественной литературе, и это подсказывает исторический опыт, предшествует интерес к политическим событиям, связанным с этой страной. Сначала в стране должна произойти революция, массовые беспорядки или ужасная катастрофа, а уже следом за этим приходит интерес к культуре данной страны, а не наоборот, как мы привыкли считать.
Александр Генис: Именно на это жалуется Нина Буис, которая говорит, что “золотым веком” русской литературы в Америке была Холодная война. Неужели нас не может объединять любовь, а не страх?
Александр Генис: То есть, кровь и любовь. Кровь понятна, а любовь - не совсем. И тут я хотел бы сказать немножко на эту тему, высказать соображение нашего коллеги Михаила Эпштейна, который написал очень любопытно, почему русская литература не пользуется тем всемирным признанием, которым она пользовалась раньше. Он сказал, что последняя книга, которая вызвала такой всемирный интерес, была всемирным бестселлером, это был даже не Солженицын, а “Доктор Живаго”. Почему у русской литературы, которая всегда была достаточно сильна, нет такого мирового признания сегодня? Он говорит, что это потому, что нет в ней ничего позитивного, а именно - любви. В “Докторе Живаго” тоже есть несчастья, белые офицеры, красные офицеры, революция, гражданская война, все ужасно, но есть любовь, которая искупает все. А в современной литературе этой любви нет. Скажем, Сорокин, которого я ценю больше всех из современных русских писателей, - уж точно ничего позитивного у него не найдешь. А без этого никогда не будет всемирного признания. Вы не согласны с этой мыслью?
Соломон Волков: Во-первых, я хочу поправить уважаемого мной Михаила Эпштейна. Последним настоящим бестселлером из России стала книга, в которой про любовь, может быть, и говорится, но это любовь специфическая и политическая. Это была книга Михаила Горбачева, и она стала большим бестселлером. И связано это было чисто с политическими событиями - с интересом, с желанием того, чтобы в России, которая воспринималась как грозный и непримиримый враг, начались какие-то политические сдвиги, и это все могло бы привести к совершенно новой геополитической ситуации. И на волне этого интереса, на волне перестройки, помните, какой был громадный интерес к русской культуре? Это была не просто “горбомания”, а интерес к русской культуре в целом. Так что связано это всегда бывает, в первую очередь, с политическими событиями, негативными или позитивными.
Александр Генис: Соломон, вы один из тех очень немногих русских авторов, который получил широкое признание в Америке, ваши книги печатаются на всех языках.
Соломон Волков: Чем я, кстати, обязан во многом отличным переводам Нины Буис.
Александр Генис: Я хочу вам задать простой вопрос: что нужно русскому писателю, чтобы добиться успеха в Америке?
Соломон Волков: Это ответ из еврейского анекдота – “таки трудно”. Нужно понимать в каждый данный момент, что же может заинтересовать тот небольшой сегмент американской аудитории, которая вообще интересуется иностранной культурой – немецкой, французской, итальянской, русской.
Александр Генис: Значит ли это, что вы пишете книги специально для американской аудитории?
Соломон Волков: Я стараюсь учесть тот элемент интереса к русской культуре, который существует у образованной части американской публики, как бы ставлю себя на место этого сегмента и пытаюсь рассказать этим людям, многих из которых знаю лично, нечто, что им было бы интересно узнать.
Александр Генис: Литература, написанная специально для какой-то аудитории, напоминает мне “чернила для 5 класса” - она годится только в узко специальных обстоятельствах. Я помню, как Аксенов написал книгу специально для американской аудитории. Для американской аудитории она не подошла, он ее потом перевел с английского на русский. То есть это довольно рискованное занятие.
Соломон Волков: Мне, вероятно, в этом смысле везло. Те книги, которые я писал в расчете на американскую аудиторию (например, “История культуры Санкт-Петербурга” - тогда я не думал еще о возможности издания ее в России), подошли, тем не менее, и для русской аудитории, которая очень быстро движется в смысле кругозора и знания реалий русской культуры, она очень быстро смыкается с западной аудиторией.
Александр Генис: Вы хотите сказать, что западная аудитория идет вперед, а русская аудитория - назад?
Соломон Волков: Приблизительно в этом смысле. Это, к сожалению, неизбежный процесс, и мы можем оставаться только его свидетелями и приветствовать мероприятия подобные “Яead Russia”. Кстати, организовал все это замечательный американский культурный деятель по имени Питер Кауфман, замечательный организатор, спасибо ему большое, и я думаю, что все это мероприятие поможет увеличению интереса к русской культуре у американской публики. Одной из идей Питера Кауфмана было сделать визуальной эмблемой “Яead Russia” портрет Мусоргского работы Репина.
Александр Генис: А почему Мусоргского? Что это за писатель такой – Мусоргский?
Соломон Волков: У него очень выразительное лицо, а Питер Кауфман - кинематографист, и мыслит, во многом, визуально.
Александр Генис: Это, конечно, для писательской аудитории не совсем точно. Надо сказать, что это не новость. Когда я был на Франкфуртской Книжной ярмарке несколько лет назад, когда Россия была там гостем, то визуальной карточкой был “Черный квадрат” Малевича, - тоже не самая писательская эмблема.
Соломон Волков: Но глаза Мусоргского очень выразительны и подходят к этому событию. Поэтому я хочу проиллюстрировать наш сюжет о десанте русской литературы в Нью-Йорке фрагментом из “Картинок с выставки” Мусоргского в исполнении Валерия Гергиева. Он дирижирует Оркестром Венской филармонии, лейбл “Филипс”.
(Музыка)
Бум Холмсов
Соломон Волков: Во всех самых больших блокбастерах.
Александр Генис: Да, это 35-летний актер.
Соломон Волков: Его зовут Бенедикт Камбербач.
Александр Генис: И никто не верил, что это - настоящая фамилия. Тем не менее, это именно так. Речь идет о том, насколько он подходит для Шерлока Холмса.
Соломон Волков: Это, по-моему, главное достоинство этой серии. Вообще у меня с этой серией очень амбивалентный опыт. Я в течение объявленных передач приникаю к телевизору, откладываю все прочие дела, я обязательно должен посмотреть эту серию. Но когда она кончается, я неизменно разочарован. Но следующую серию я все равно смотрю. Что-то в нем есть такое - ты к этому привыкаешь, тебя к этому тянет, как к алкоголю или наркотикам, что-то придумано очень ловко, что заставляет тебя возвращаться к этому зрелищу
Александр Генис: Конечно, придумано то, что Шерлок Холмс попал в 21 век. И это меня больше всего интересует. Тем более, что Холмс стал в последнее время настоящим героем массовой культуры. То есть он всегда им был, но он вернулся в 21 век с большим триумфом, чем он был, пожалуй, в 19 веке, тогда он не знал такого успеха. Перед Рождеством на экраны вышел очередной фильм о Холмсе, который снимается с большой помпой и показывается каждое Рождество, в России объявили о съемках большого телевизионного сериала, нового Холмса. И вот этот бум Холмса о чем-то говорит. Причем, все ищут разное. Одни Холмса помещают в викторианскую эпоху, откуда он и вышел, другие, как это сделано в новом британском сериале, помещают Холмса в 21 век. По-моему, сделано это очень ловко, потому что Холмс пользуется всей той техникой, которую так любит молодежь.
Соломон Волков: Ловко - это очень правильное определение. Ловкость это именно то, что ты одобряешь в этом сериале. Но, согласитесь, что там чисто сюжетное движение все время зависает, оно очень примитивное. Что-то, по сравнению с оригиналом Артура Конан Дойля, утеряно.
Александр Генис: Именно с сюжетом у Конан Дойля были немалые проблемы. Вообще, все сюжеты Шерлока Холмса, будем честными, всегда неправдоподобны. Правдоподобны всегда простые объяснения доктора Ватсона, а у Шерлока Холмса - головоломные сюжеты и абсолютно безумные, что мне у него не нравится. Вспомните, “Союз рыжих”. Ведь придумать такую фантастическую идею – собрать всех рыжих только для того, чтобы найти одного рыжего, который должен быть отвлечен, чтобы в месте, где он работает, делать подкоп. Это называется “из пушки по воробьям”. Это-то мне и нравится - это совершенно фантастический сюжет.
Соломон Волков: Что привлекает в сюжетах Конан Дойля? Некая дьявольщина, некий ужас. Что я, в первую очередь, вспоминаю? “Пестрая лента”. Какой яркий зрительный образ, когда Холмс начинает палкой бить по этой змее! Или история журналиста, который стал просить милостыню. Это тоже нечто страшное, что потом снится.
Александр Генис: Я бы сказал, что это все викторианская готика, которая годится для посредственной оперы. Но мне кажется, что у Холмса главное это не сюжет, а персонаж, герои. И в этом отношении я всех персонажей в мире делю на две категории - проходят они планку Борхеса или не проходят. Борхес сказал, что великие литературные герои это те, про которых можно придумать совсем другие приключения, не те, которые написаны автором. Например, Дон Кихот и Санчо Панса. Он говорит, что эти герои легко выходят за пределы переплета . Именно это произошло с Холмсом и Ватсоном. И в этом отношении, мало есть в литературе героев, подобных ему. Представьте себе Набокова. Какой великий писатель! А у него, кроме Лолиты, нет таких героев, которые бы запомнились на всю жизнь. Да и Лолита, честно говоря, это такая фантазия, скорее, чем человек или, даже, чем литературный герой. И мне кажется, что именно в этом и заключается бум с Холмсом, суть его. Почему Холмс так нужен нашему времени? Да потому, что своих героев нет.
Соломон Волков: Потому что люди все равно хотят чудес, приключений, сказки. И эти два персонажа, кроме всего прочего, что в них любопытно? Они еще и олицетворяют некий идеал мужской дружбы. Ведь так мало произведений мировой литературы, где бы двое мужчин дружили бы такой интересной, сложной дружбой, в которую мы все готовы поверить.
Александр Генис: “Три мушкетера”, скажем.
Соломон Волков: Да, очень похоже.
Александр Генис: Или “Три товарища”.
Соломон Волков: Поэтому эти произведения так популярны.
Александр Генис: Мне кажется, еще и потому, что дефицит таких больших героев массовой культуры связан с тем, что ушли герои прошлого, XX века, и, в первую очередь, Джеймс Бонд. Джеймс Бонд в 21 веке чувствует себя гораздо хуже, чем Шерлок Холмс.
Соломон Волков: А это - доказательство его вторичности и эрзацности некоторой по сравнению с Шерлоком Холмсом, который, я убежден, и в следующем веке будет абсолютно актуален.
Александр Генис: Совершенно с вами согласен, потому что Шерлок Холмс это архетип, он восходит к таким древним структурам, что он не может устареть, он слишком старый изначально.
Соломон Волков: Джеймс Бонд - тоже не характер рядом с Шерлоком Холмсом.
Александр Генис: Потому что Джеймс Бонд - дитя Холодной войны, он увязан со своей эпохой.
Соломон Волков: И у него нет такого приятеля-помощника, каковым является доктор Ватсон. Это придумано гениально, и это в данном сериале тоже здорово сделано. Эти два актера, которые играют Холмса и Ватсона, взаимодействуют в рамках этой новой структуры в 21 веке с той же убедительностью, какую создал для них сэр Артур Конан Дойль.
Александр Генис: И мы должны быть благодарны Конан Дойлю, который развлекает уже какое поколение, даже трудно подсчитать. И я подумал, что, может быть, с того викторианского времени, когда литература заменяла все наши нынешние развлечения, и телевидение, и кино (ведь не было ничего другого, кроме литературы, люди собирались и читали вслух книги, это было вполне нормальным досугом), сохранилось такое количество ярких образов, которыми питаются современные и телевизионный, и киноэкран.
(Музыка)
Санкт-Петербургская консерватория в США: Баланчин
Соломон Волков: Сегодня в нашем юбилейном цикле, посвященном 150-летию со дня основания Петербургской консерватории и тому, как ее выпускники воспринимаются в США, - необычный герой, потому что он и не композитор, и не исполнитель на каком-нибудь инструменте. Он музыкант, но музыкант своеобразный. Это Джордж Баланчин, он же - Георгий Мелитонович Баланчивадзе, русско-грузинский танцовщик, хореограф, который, окончив хореографическое училище в Петербурге, поступил в Консерваторию, решил продолжить свое музыкальное образование, получить его по-настоящему. И в этом смысле это был довольно необычный, новаторский шаг, потому что до него великие хореографы не имели специального музыкального образования, в лучшем случае они могли на скрипочке что-то пропиликать, показав танцовщикам, как делать те или иные па. Первым попытался выйти за рамки собственно хореографического воспитания Михаил Фокин, великий русский балетмейстер. В этом смысле Баланчин шел за ним, но Фокин играл на балалайке, а Баланчин очень хорошо освоил фортепьяно. Мне в этом смысле повезло - один раз он играл специально для меня и моей жены Марианны наедине, мы были его единственной аудиторией. Он сел к фортепьяно в своем офисе и сыграл нам Шестую симфонию Чайковского в фортепьянном переложении. Я понимаю, что необычность ситуации подогрела остроту нашего восприятия, но мне в тот момент показалось, и я так считаю до сих пор, что это было потрясающее исполнение.
Александр Генис: Соломон, а что Баланчин вынес из Консерватории для своей работы?
Соломон Волков: В первую очередь, интересно, что его привело в Консерваторию – фанатическая любовь к музыке. Чем мне так дорог Баланчин? Тем, что для него самое важное в балете это музыка, музыка - на первом месте. Уже он ищет к этой музыке, что интересно, не параллельный музыкальный ряд, то есть его хореография не иллюстрирует музыкальный ряд, но она движется в некоем загадочном и оттого еще более привлекательном контрапункте к ней. Баланчин никогда не иллюстрирует музыку. Если в музыке акцент, у него никогда на сцене не будет тоже акцента, то есть не будут в этот момент танцовщики прыгать или балерина куда-то взмывать, если это есть в музыке. В гораздо более сложных соотношениях находится хореография Баланчина и музыка. Но есть одно качество у балетов Баланчина, которое свидетельствует о том, что его балетная интерпретация музыки безупречна. А именно - один раз увидев балет Баланчина на какую-то музыку, впоследствии слушая уже эту музыку в концертном зале или дома, ты неизменно воображаешь и представляешь себе хореографию Баланчина. Уже она раздельно не существует. И в этом его гений. Поэтому для меня Баланчин был, есть и будет всегда хореографом номер один, он для меня более значительная и ценная фигура, чем легендарный Мариус Петипа. И в этом смысле он оказал грандиозное влияние на американскую культуру в целом, не просто на балетную культуру, потому что Петипа, скажем, представил аудитории музыку Чайковского в балете, без Петипа музыка Чайковского бы так не стартовала и, может быть, вообще никогда не была бы реализована на настоящем уровне, а Баланчин точно таким же образом ввел многих русских композиторов.
Александр Генис: В первую очередь - Стравинского.
Соломон Волков: Да, я и хотел сказать, что Стравинского, в первую очередь. Особенно поздние его сочинения, которые чрезвычайно редко звучат в концертных залах, но очень часто идут в театре Баланчина. И когда Баланчин представлял премьеры этих своих балетных опусов на музыку позднего Стравинского, то театр превращался в центр интеллектуальной жизни Нью-Йорка, туда сходились самые разные люди, там можно было увидеть художников, Раушенберга, Сюзан Зонтаг, американских философов… То есть это была площадка для интеллектуального обмена, для интеллектуальных споров, диспутов о новых путях американской культуры.
Александр Генис: Американского искусства в целом. При этом Баланчин находил пластическое решение для музыки Стравинского. Что поразительно в этом содружестве, что если, скажем, в 19 веке балет был зрелищем и рассказом, то в ХХ веке работу Баланчина можно было сравнить с абстрактной живописью.
Соломон Волков: Да, именно так она и воспринималась в этих черно-белых костюмах, все это как бы воспринималось как параллель каким-то новейшим событиям в мировой культуре и в американской культуре того времени, авангардной, в частности, поэтому это вызывало такой невероятный интерес.
Александр Генис: А что именно Баланчин привез из России?
Соломон Волков: Много всего. Во-первых, потрясающий интерес, знание мировой музыки, но также умение работать на аудиторию. В России он сложился как балетмейстер в обстановке нэпманского искусства, когда расплодилось в Петрограде множество всяких варьете, кабаре, в них показывали эти программы сборные, всякие эстрадные номера, балетные номера, иногда не совсем пристойного содержания. И нужно было для этих кабачков и кабаре ставить эстрадные номера. Баланчин набил себе на этом руку, ему этот опыт чрезвычайно пригодился и в США.
Александр Генис: Как говорил Тынянов, великое искусство рождается не от отца к сыну, а от дяди к племяннику. Если от цыганского романса произошел Блок, то от кабаре произошел абстрактный балет Баланчина в Америке.
Соломон Волков: Именно так. Кроме того, как я уже сказал, он, помимо Стравинского и обожаемого им Чайковского, представил еще ряд русских композиторов американской аудитории. Среди них Глазунова, который был ректором Петербургской консерватории, когда в ней учился Баланчин, а также Михаила Ивановича Глинку, которого Баланчин очень любил и на чей замечательней опус “Вальс-фантазия” он поставил совершенно прелестный номер в стиле таких кабаре, о которых мы только что говорили. Итак, прозвучит фрагмент из “Вальса-фантазии” Глинки, Василий Синайский дирижирует оркестром “Би-Би-Си” , лейбл “Чандос”.
(Музыка)
