Марина Тимашева: В театре “Сатирикон” Виктор Рыжаков поставил “Маленькие трагедии” Пушкина. Несколько ролей в спектакле играет Константин Райкин, все остальные – молодые актеры и его ученики. В эпиграф к спектаклю вынесена строка из Бродского “В настоящей трагедии гибнет не герой - гибнет хор”. Виктор Рыжаков объясняет:
Виктор Рыжаков: Попытка сохранить человека в себе, это и есть спасение. Человека в себе сохранить - единственное, что мы должны успеть.
Марина Тимашева: Текст Пушкина расчленен: за фрагментом из “Скупого рыцаря” следует отрывок “Каменного гостя”, затем из “Моцарта и Сальери”, потом - снова “Скупой”, и так далее. Похоже на свободные литературные композиции и коллажи последних спектаклей Юрия Любимова в Театре на Таганке.
Виктор Рыжаков объясняет:
Виктор Рыжаков: Это такой, простите за грубость, сальеризм. Вот разъять мне нужно было, была такая потребность все разъять, чтобы собрать в другой, в наш сегодняшний сюжет, который для нас очень важен. Играть одну за другой нет смысла, ведь Пушкин не писал это для сцены, это были драматические сцены, но написанные для чтения после страшного провала “Бориса Годунова”, которым он хотел реформировать театр. Он понял, что театр нужно изменять, что он не может таким существовать. И мне кажется, сегодня (для меня это было важно) происходит смена поколения, начинается другое какое-то осмысление Пушкина. Разъяли для того, чтобы Пушкина заново собрать себе, отказавшись от каких-то стереотипов, и разгадать его месседж, как мне кажется, который заложен, безусловно, в этом тексте, который притягивает уже 200 лет людей, и не могут никак разгадать, что же, почему написаны сцены для чтения, и как это исполнить на сцене. Значит, здесь нужно просто нарушить порядок вещей, просто нарушить, разломать это, чтобы потом Пушкина вырастить своего, вырастить новое сознание его. Потому что мы складываем свой сюжет сегодняшний, своего прочтения, как его сегодня заново сложить, сложить эти разрозненные, казалось бы, взятые из разных времен, из разных мест нашего шара, как собрать этот космополитичный сегодня мир, который смешался, и сложить в такого, не совсем складного, но очень важного по звучанию, по интонации Пушкина.
Марина Тимашева: А все-таки, мы говорим о том, что вы разбираете для того, чтобы собрать, но какой смысл пушкинский для вас важнее всего сохранить?
Виктор Рыжаков: Он – предупреждающий, предугадавший свою смерть. Ведь это Болдинская осень, когда он вдруг почувствовал какую-то внутреннюю катастрофу, несоответствие мира его законам. Его герои нарушают законы, они почему-то не хотят, они почему-то сопротивляются, и эта потребность сегодняшняя человека к разрушению, она какая-то неостановимая. Нам казалось, что это и есть про себя самого, про человека внутри, который пытается сложить музыку, и уже, наверное, что-то утеряно, что-то не может собрать до конца. И у каждого есть своя партия, которая пытается свою маленькую трагедию, пытаемся сложить свой, как мне кажется, очень человеческий сюжет.
Марина Тимашева: Казалось бы, при таком подходе, героя не просто нет, его и не может быть. Однако, он появляется: это Моцарт Константина Райкина.
(Звучит фрагмент спектакля)
Немолодой Моцарт рядом с совсем юным Сальери. Моцарт, единственный, одет в исторический костюм, на нем парик, камзол, чулки. Герои остались в далеком прошлом – видимо, так следует читать послание режиссера. Но, если умер хор, то отчего же в спектакле он звучит так ладно и гармонично?
(Звучит фрагмент спектакля)
Действие начинается “Пиром во время чумы” и, если пойти по логике спектакля, получится, что все остальные сценки разыгрываются за столом Вальсингама силами участников пира. При этом, не все собравшиеся намерены участвовать в представлении, более того, не все готовы внимать своим товарищам. Вот Мери поет скорбную песенку про кладбище, а в противоположном углу кафешантанная певичка распевает “Две гитары под окном жалобно заныли”. Вальсингам заводит грандиозный гимн чуме, а чуть в стороне играет какая-то пошлая эстрада.
(Звучит фрагмент спектакля)
Все человеческое, страстное, лирическое тонет в хаосе звуков, в информационном шуме, гуле бессмысленных увеселений, шуме беспутных пиров. Идея понятна и хороша, но, к сожалению, человеческое, страстное и лирическое заглушено в самом спектакле. Несколько превосходных сцен (монолог Скупого в исполнении Константина Райкина, и финал “Моцарта и Сальери”, в котором Райкин играет вместе с замечательным молодым актером “Сатирикона”, американцем Одином Байроном) выламываются из спектакля. Большую часть действия в нем правит бал стихия студенческих этюдов. Выучены ребята безупречно: пластичны, музыкальны, одарены вокально и пластически, они прекрасно читают стихи, танцуют, фехтуют, поют. Но спектакль время от времени превращается в путеводитель по дисциплинам, становится похожим на открытый урок для желающих поступать на актерский факультет. И был бы он очень даже неплох, когда бы не мешали ему безрадостные стихи Александра Сергеевича Пушкина. Когда что-то подобное происходит на сценах театральных учебных заведений, то зрелище подкупает отсутствием претензий и ручной выделкой. В “Сатириконе” - умопомрачительное оборудование, роскошные компьютерные эффекты, но спектакль на их фоне лишился обаяния молодости, и наружу полезли “капустные” штампы.
С точки зрения звука, света, цвета, видеопроекций спектакль “Сатирикона” - современное и очень эффектное зрелище. Вот только смысл ускользает. Сперва кажется, что речь пойдет о человеческих пороках (жадности Скупого, ничтожности его сына, развратности Дон Жуана, трусости Лепорелло, цинизме Вальсингама, зависти Сальери), но эта тема быстро исчезает, и ей на смену идет другая – быстротечности жизни и всевластия смерти. “И всяк зевает да живет —И всех вас гроб, зевая, ждет”. В финал спектакля вынесена незавершенная Пушкиным “Сцена из Фауста”, в которой Фауст призывает Мефистофеля “всё утопить”. Она решена очень эффектно и выразительно. Огненно-рыжим пламенем трепещут на экране пушкинские строки. Перед экраном - длинный стол. Между экраном и столом стоят актеры. Внезапно вспыхивает очень яркий свет, он бьет прямо в глаза и слепит зрителей. За это время актеры исчезают, перед нами – только изысканно сервированный стол, слегка звенят потревоженные бокалы. Наверное, так будет, когда взорвется нейтронная бомба: люди погибнут, вещи останутся. Значит, Фауст пожелал гибели испанского трехмачтового корабля, а режиссер, как будто бы, гибели вообще всего живого. В последнее время часто встречаешь на форумах или в социальных сетях пожелания, чтобы эта проклятая страна (то есть Россия) “утонула” вместе со всем своим населением. Вряд ли пишущие хотят, чтобы заодно со страной погибли их родные и близкие, да и себе вряд ли желают такой участи.
Если “всё утопить”, то ко дну пойдет и театр “Сатирикон”. Зачем же тогда прилагать столько сил, тратить огромные деньги на постановку, наконец, так хорошо обучать молодых актеров, как это делают Константин Райкин и Виктор Рыжаков.
