Когда живопись еще робко пробивалась на компьютерные экраны, директора музеев нервно заявили, что качество изображения не идет ни в какое сравнение с оригиналом.
- Не понятно, - сказал тогда Билл Гэйтс, - радуются они этому или огорчаются.
Сейчас технический уровень уже превосходит возможности нашей оптики. Электронная репродукция высокого разрешения требует 10-часовой съемки и миллиарда пикселей (в сто раз больше обычной цифровой фотографии). Первыми такому обращению подверглись 17 картин, выбранных каждым из знаменитых музеев. Уффици предоставил "Венеру" Боттичелли, Лондон – "Послов" Гольбейна, Эрмитаж – Каналетто, Третьяковка – "Явление Христа народу", потребовавшего 12 мегапикселей, нью-йоркский МОМА - "Звездную ночь" Ван Гога. А в целом, так или иначе, Гугл, например, показывает 32 тысячи работ из 151 музея 40 стран.
Сократив до одного клика путь к любому шедевру, интернет демократизировал мировое искусство и, как считают снобы, обесценил его.
Каждая техническая революция перераспределяет границы искусства. Так было с фотографией, которая исключила из живописи критерий сходства. Так было с кино, которое отменило реализм в театре. Так происходит сейчас, когда компьютер учит нас отделять виртуальную действительность от живого опыта. И чем больше успехи первой, тем нам дороже второй. Именно поэтому электронные музеи не заменили обыкновенные, а лишь еще больше привлекли зрителей, попутно обращая их из поклонников в паломников.
- Искусство, - говорит философ, разочаровавшийся в более радикальных мерах, - затыкает в душе ту же дыру, которая приходится на религию; они даже не спорят и требуют того же: охоты к переменам внутри, а не снаружи.
Компьютеру с этим не справиться. Взяв на себя информацию, он виртуозно доносит ее до каждого и обнаруживает пределы своих возможностей. Если раньше мы входили в музей, чтобы познакомиться с его содержимым, то теперь – чтобы побыть с ним. Чем больше мы знаем о картине, тем больше мы хотим узнать о себе – о том, как будем чувствовать себя в ее присутствии. В конце концов, живопись – трансформатор повседневности, и, деля с ним одно пространство, мы попадаем - если не торопимся - в силовое поле, преображающее жизнь в искусство.
Я испытал это на себе, когда, приехав в Вену через много лет после первого, торопливого, как поцелуй в парадном, свидания, я уселся у "Вавилонской башни", ибо сочинял тогда книгу с таким же названием и надеялся что-нибудь узнать у Брейгеля. Час спустя я так привык, что перестал различать детали, но затем у меня открылось второе дыхание, а у картины – второе дно. Я заметил, что башня - телесного цвета, что она больна и что вот-вот, будучи не в силах устоять под тяжестью очередного этажа, обрушится на ничего не подозревающий город.
Что еще мне бы смог открыть Брейгель, я не знаю, потому что один смотритель привел второго, который не спускал с меня глаз, пока я наконец не покинул зала.
- Не понятно, - сказал тогда Билл Гэйтс, - радуются они этому или огорчаются.
Сейчас технический уровень уже превосходит возможности нашей оптики. Электронная репродукция высокого разрешения требует 10-часовой съемки и миллиарда пикселей (в сто раз больше обычной цифровой фотографии). Первыми такому обращению подверглись 17 картин, выбранных каждым из знаменитых музеев. Уффици предоставил "Венеру" Боттичелли, Лондон – "Послов" Гольбейна, Эрмитаж – Каналетто, Третьяковка – "Явление Христа народу", потребовавшего 12 мегапикселей, нью-йоркский МОМА - "Звездную ночь" Ван Гога. А в целом, так или иначе, Гугл, например, показывает 32 тысячи работ из 151 музея 40 стран.
Сократив до одного клика путь к любому шедевру, интернет демократизировал мировое искусство и, как считают снобы, обесценил его.
Каждая техническая революция перераспределяет границы искусства. Так было с фотографией, которая исключила из живописи критерий сходства. Так было с кино, которое отменило реализм в театре. Так происходит сейчас, когда компьютер учит нас отделять виртуальную действительность от живого опыта. И чем больше успехи первой, тем нам дороже второй. Именно поэтому электронные музеи не заменили обыкновенные, а лишь еще больше привлекли зрителей, попутно обращая их из поклонников в паломников.
- Искусство, - говорит философ, разочаровавшийся в более радикальных мерах, - затыкает в душе ту же дыру, которая приходится на религию; они даже не спорят и требуют того же: охоты к переменам внутри, а не снаружи.
Компьютеру с этим не справиться. Взяв на себя информацию, он виртуозно доносит ее до каждого и обнаруживает пределы своих возможностей. Если раньше мы входили в музей, чтобы познакомиться с его содержимым, то теперь – чтобы побыть с ним. Чем больше мы знаем о картине, тем больше мы хотим узнать о себе – о том, как будем чувствовать себя в ее присутствии. В конце концов, живопись – трансформатор повседневности, и, деля с ним одно пространство, мы попадаем - если не торопимся - в силовое поле, преображающее жизнь в искусство.
Я испытал это на себе, когда, приехав в Вену через много лет после первого, торопливого, как поцелуй в парадном, свидания, я уселся у "Вавилонской башни", ибо сочинял тогда книгу с таким же названием и надеялся что-нибудь узнать у Брейгеля. Час спустя я так привык, что перестал различать детали, но затем у меня открылось второе дыхание, а у картины – второе дно. Я заметил, что башня - телесного цвета, что она больна и что вот-вот, будучи не в силах устоять под тяжестью очередного этажа, обрушится на ничего не подозревающий город.
Что еще мне бы смог открыть Брейгель, я не знаю, потому что один смотритель привел второго, который не спускал с меня глаз, пока я наконец не покинул зала.
