Александр Генис: В последние месяцы, даже недели, из России приходят только тревожные новости. Следя за ними, я не могу отделаться от непрошеного предчувствия. Как в мутном похмельном сне, когда снится предстоящее, но не можешь проснуться, чтобы его предотвратить. Напоминая недавнее прошлое, ближайшее будущее ему вторит, обещая настоящему знакомые этапы. Это - падение иронии, инфляция пафоса, ренессанс героизма, дефицит нюансов, триумф Эзопа, возвращение кукиша в карман и, наконец - поиск постоянного места жительства.
Такое будущее, увы, предсказать легко. Если гайки будут завинчиваться, то напор усилится, и пар начнет выходить с другой стороны океана. Это – не новость, это – закон эмигрантской гидравлики. Эмиграция и метрополия всегда напоминали два сообщающихся сосуда: чем выше давление в одном, тем выше уровень в другом. Когда после оттепели 60-х культурная и общественная жизнь в СССР замерла и усохла, Третья волна предоставила российской культуре убежище и полигон. Золотой век эмиграции в 70-е годы были вызван цензурой и расправой. Сальдо, однако, в пользу русской культуры, которой было где перезимовать, чтобы очередной весной вернуться домой книгами Бродского и Довлатова. Поэтому, в ожидании худшего, эмиграции пора прочищать каналы, оживлять онемевшие органы и готовиться к приему новой волны.
Сегодня мы обсудим эту и сопутствующие ей проблемы с главным редактором старейшего литературного журнала Русской Америки.
В гостях “Американского часа” - Марина Адамович, главный редактор “Нового журнала”, составитель, редактор книги-альбома “Русские в Америке”. Марина, я хочу основательно поговорить с вами на тему, которой живу последние треть века. Представьте, пожалуйста, книгу, которая вышла совсем недавно, этим летом и расскажите, что она собой представляет.
Марина Адамович: Это - книга-альбом, первое издание, посвященное русской эмиграции в США. Называется она очень просто - “Русские в Америке. Волны русской иммиграции в США”. Как это ни удивительно, но при мощности русскоязычной диаспоры и при очень долгой истории освоения русскими Америки - это первое издание, где под единой обложкой собраны все волны русской эмиграции, весь ХХ век.
Александр Генис: Сколько вы их насчитали?
Марина Адамович: Я знаю, о чем вы спрашиваете. Я считаю, что Первая волна - это волна, которая была вынесена из России на фоне 1917 года.
Марина Адамович: Да. Почему? До этого шло освоение Америки, но русские землепроходцы (вот сейчас мы отпраздновали 200 лет Форт-Росса в Калифорнии) воспринимали эти берега как часть Российской империи, а не как диаспору, не как эмигрантов себя. Они были на работе.
Александр Генис: Это и была часть России, которая в 18 веке - раскинулась на три континента.
Марина Адамович: Именно так! Были планы, и государственные границы возводились в головах. Далее была некая религиозная волна-не волна, политическая. Очень мощный поток был вылит на американский берег из Российской империи на стыке двух веков - 19-го и ХХ-го. Но эта волна была вызвана идеями сионизма, то есть построения самостоятельного еврейского государства. Это очень сильное и серьезное культурологическое явление
Александр Генис: Речь идет, скорее, о еврейской волне, которая бежала от погромов.
Марина Адамович: Они не просто бежали от погромов, а несли идею сионизма, к которой в Российской империи вполне серьезно относились прежде всего на правительственном уровне. Это отдельный и очень серьезный разговор. Но, как бы там ни было, большая часть евреев поехала не в Палестину, а в США. Это - отдельная история, их история, мы сейчас этим не будем заниматься.
Александр Генис: Хотя она, конечно, необычайно интересна и плодотворна.
Марина Адамович: Необычайно!
Александр Генис: Я работал в “Новом русском слове”, в газете, которая возникла еще в 1910 году, то есть задолго до 1917 года. Газета была, с одной стороны, еврейская, с другой стороны, она была очень левой и почти что революционной. Но я с вами совершенно согласен, что история эмиграции, той эмиграции, о которой мы говорим, началась после Октябрьской революции.
Марина Адамович: А та рассеянная по всем континентам диаспора, что называлась “Зарубежной Россией”, “Россией в миниатюре”, как ее профессор Марк Раев называл, возникла в 1917 году. Поэтому можно считать волны бесконечно, но будем более строго к этому относиться. Именно эта послереволюционная первая волна дала наследников. В каком-то смысле и вы - наследник той волны.
Александр Генис: Я застал все три волны в действии. Я видел людей из Первой эмиграции, хорошо знал их, например, Андрея Седых, который был редактором “Нового русского слова”. Я был, собственно говоря, его сотрудником, и мы часами разговаривали о прошлом. Он страстно рассуждал о том, что литература кончилась с Буниным, и когда я его спрашивал: “А вам нравится Шукшин?”, он говорил: “Как? Фамилия такая смешная!”. Но это были люди по-своему замечательные, я их очень высоко ценил, во-первых, потому, что у них было чувство юмора, а, во-вторых, потому что они были людьми необычайного благородства. Например, мой коллега Абрам Соломонович Геренрот однажды приехал во Флориду, но во Флориде еще были расовые законы и на вокзале стояли уборные для белых и для черных. Абрам Соломонович, увидев эту надпись, вернулся обратно в Нью-Йорк, так и не справив нужды. Вот какие были люди в Первой волне. Марина, а кто авторы вашей книги?
Марина Адамович: Книга задумана необычайно интересно и мне кажется, что мой замысел удался. Идея была такова: отталкиваясь от понятия “волна эмиграции”, создать волнообразную композицию книги. То есть, об эмиграции должны были рассказывать сами эмигранты. Поэтому даже не две трети, а четыре пятых этой книги составлены из архивных текстов, в том числе и со страниц “Нового Журнала” - это тоже архивные тексты, старые публикации. Книга - это рассказ очевидцев и участников истории Русской Америки. Поэтому авторы - Керенский, Алданов, Гуль, Николаевский, Седых, Николай Набоков, Н. Рахманинова, Иваск, Чиннов, Филиппов, Звалишин, Поляк и так дальше. Сама эмиграция рассказывает о себе. Когда возникали невольные “черные дыры” и я не могла отыскать подходящий текст, потому что история русской эмиграции в США не была собрана, не была прописана, тогда мы использовали исследования современных авторов. Они справились с этой задачей.
Александр Генис: Мне кажется, что проблема такого издания заключается еще и в том, что русская эмиграция в Америке никогда не была осмыслена. По-моему, это - первый опыт осмысления этого феномена, как именно Русской Америки. Ведь существует разница между диаспорой во Франции, в Израиле, даже в Австралии - и в Америке. Существует своя специфика, по-вашему?
Марина Адамович: Безусловно. Что позволяло говорить о “России в миниатюре”? Во-первых, все население Зарубежной России было объединено языком и русской культурой. Но дальше каждая из диаспор выстраивала свою жизнь таким образом, как это было возможно в логике той или иной страны. Конечно, русская эмиграция в Китае совсем не похожа на русскую эмиграцию во Франции. И русский Китай это - не провинция, просто другая диаспора, со своей культурой, своими традициями, часть той многонациональной земли, которую населяли русские в рассеянии.
Александр Генис: В сущности, это - постмодернистская модель культуры. Она существует в разных контекстах, пользуется разными языками, живет в разном соседстве и создает именно “многокульутрье”.
Марина Адамович: Мы с вами ее первыми и освоили.
Александр Генис: Уже давно. Интересно другое. Русская культура за рубежом всегда резко делилась на две части. Граница проходит по языку. Одно дело – музыканты, которые всегда были знаменитыми и успешными. Это было и во времена Рахманинова, и во времена Ростроповича, и сегодня, во времена Барышникова и Ратманского. Понятно, что им не нужен язык. С художниками примерно так же обстоит дело. А вот с писателями - совсем иначе. Им было легче потеряться. Как вы делите вашу книгу между литературой и другими областями культуры?
Марина Адамович: Надо с горечью признать, что в одной книге, в которой всего 300 страниц…
Александр Генис: …но большого формата…
Александр Генис: Деньгами!
Марина Адамович: Деньгами, грантом.
Александр Генис: Еще нужен замысел. Замысел и деньги, я бы сказал так.
Марина Адамович: Да, замысел и деньги. Замысел мне нравится, я не буду это скрывать. Замысел был - именно волны русской эмиграции, пройти от волны к волне, от 1917 к 1930, от 1930 к 1940-50, 1990-м, через 1970-е, через Третью волну, и немножко - о совсем ненаписанной истории современной диаспоры. Но им-то еще Бог даст.
Александр Генис: Ну, а сейчас мы займемся самым интересным для меня вопросом, - Третьей волной. Тут я себя чувствую как зверь в зоопарке, ведь что я как раз и есть, в каком-то смысле, объект изучения. Поэтому для меня Третья волна - острый вопрос. И это ни в коем случае не история, это живая современность. Поэтому у меня есть к Вам более конкретные вопросы.
Первый - такой: как вы отличаете, описывая писателей Третьей волны, их советскую карьеру от эмигрантской? Скажем, Аксенов - писатель советский, антисоветский, американский? Ведь у него было много разных ипостасей, правильно?
Марина Адамович: Согласна. И поэтому, если вы заметили, нет отдельной статьи об Аксенове, потому что все-таки Аксенов, да, это Третья волна, но Третья волна, которая опиралась всегда на то, что оставлено, а не пыталась адаптироваться в американском контексте. В отношении Третьей волны меня интересовала, если Вы заметили, некая “общественная” активность, участие в жизни и формировании диаспоры. Скажем, Белинков, или – “Новый Американец”... Впрочем, об Аксенове, как и о его возвращении в Россию, хорошо было бы дать большую обобщающую статью – обобщающую, может быть, весь поиск и движение Третьей волны. Хотя – Вы говорите о нем в своей вводной к Третьей волне статье с замечательным названием - “Примерка свободы”.
Александр Генис: Это очень интересно, потому что вся Третья волна, все знаменитые писатели, все наши “генералы” Третьей волны, по моим представлениям, они договаривали в эмиграции то, что им не дали сказать в России. И в этом смысле Третья волна была, скажем, филиалом “Нового мира” или “Юности”. И Аксенов - не исключение. Хотя Аксенов писал много по-английски, печатался в Америке, и жил даже не в Нью-Йорке, а в Вашингтоне. Как сказал однажды Аксенов, он был самым знаменитым писателем в Вашингтоне, заметив при этом, что Вашингтон - столица политическая, а не литературная. Но, если не они, то кто? Кого же тогда вы относите собственно к писателям Третьей волны?
Марина Адамович: Вообще, Третью волну, хочется нам этого или не хочется, но стоит определять, исходя из временных границ - вот пошел поток...
Александр Генис: Какие временные границы? Как вы определяете границы Третьей волны?
Марина Адамович: Это 70-е годы. Это вполне четкие границы, которые были определены как раз политически, когда были открыты ворота Советского Союза, и волна хлынула. И она не была литературной, она не была диссидентской, она опять была национальной - еврейской. Плюс на этой волне кто-то был выслан, кому-то удалось уехать, как Коржавину, не по политическим причинам, но, с другой стороны, из-за невозможности дальше существовать в Советском Союзе. Потому эта волна все-таки, в целом, бытовая, украшенная рядом имен, среди которых и ваше имя.
Александр Генис: Спасибо. Но комплиментом Вы не отделаетесь, я с вами все равно не соглашусь. Об этом, однако, мы поговорим отдельно.
Марина Адамович: Так вот, я знаю, что, будь жив Солженицын, он бы резко отрицательно отнесся к идее отнести его к Третьей волне. Но он был выслан именно на этом гребне. Он не принадлежал на самом деле ни к одной волне, он так и прожил в Вермонте особняком, делал свое дело. Это была такая религиозная задача, поставленная им перед собой, и он ее выполнил. Но по времени он принадлежит именно к Третьей волне. По менталитету, по формации, поколенчески он принадлежит именно к этому потоку.
Александр Генис: Хорошо, что он этого не слышит, потому что Солженицын не признавал существования Третьей волны вовсе. Я это знаю по себе. Мы издавали “Новый американец”, где собрали и напечатали антологию русского рассказа. Обратились к Солженицыну за правом на перепечатку одного из его рассказов, и жена Солженицына сказала, что Солженицын принципиально не имеет дело с эмигрантским изданиями. То есть никоим образом себя к Третьей волне он не причислял. А кого вы причислили, кроме Солженицына?
Марина Адамович: Юру Кашкарова, которого забыли все.
Александр Генис: Кроме меня. Я его еще хорошо знал в Риге, мы были знакомы, старые приятели.
Марина Адамович: Вы должны о нем написать.
Александр Генис: Он был великим эстетом и большим знатоком истории искусства.
Марина Адамович: И очень талантливым прозаиком, которого никто не знает. Вот вы знаете, я знаю, но вы не поверите, как тяжело было что-то найти, когда был юбилей его; тогда о нем профессор Марина Ледковская, из Колумбийского уиниверситета, вспоминала - шапочное буквально знакомство, по “Новому Журналу”. вместе работали. Слава богу, чтодля книги мы смогли из “Нового Журнала” Сашу Сумеркина перепечатать, блестящий очерк о Юре Кашкарове. Кстати, в последнем, июньском номере “Нового Журнала”, посвященном русской эмиграции в США, мы делаем такую архивную перепечатку, главу берем из его повести “East-West”. Но ведь никто не знает!
Александр Генис: Очень славно, что вы вернете его читателям.
Марина Адамович: А его надо возвращать. Далее - Довлатов.
Александр Генис: Довлатов это и есть Третья волна par excellence.
Марина Адамович: Дальше - Поляк.
Александр Генис: Гриша Поляк. Все свои!
Марина Адамович: Кроме того - Игорь Ефимов.
Александр Генис: Слава богу, жив!
Марина Адамович: Инна Близнецова, тоже живая-здоровая, о которой кто же вспоминает?..
Александр Генис: Я. Инна Близнецова – человек, который пишет скальдические стихи. Это большая редкость!
Марина Адамович: Я должна сообщить вашим слушателям, что вступительную статью к Третьей волне написали вы, и именно вы эту страницу открыли.
Александр Генис: Потому что я, увы, всех пережил.
Марина Адамович: В эмиграции надо долго жить, как это ни парадоксально.
Александр Генис: В русской литературе надо долго жить, как известно. Скажите, Марина, как, по-вашему, чем Третья волна принципиально отличается от первых двух?
Марина Адамович: Не обидитесь, если скажу?
Александр Генис: Нет.
Марина Адамович: Это - советская волна.
Александр Генис: Это мне сказали в первый раз задолго до вас. Тот Абрам Соломонович Геренрот говорил, что советский язык отличается от русского примерно так, как турецкий Стамбула от греческого Константинополя.
Марина Адамович: Наверное. Дело в том, что я тоже принадлежу к советским поколениям. Но это серьезно. Почему? У Первой волны был очень жесткий, очень сильный положительный образ России… Между прочим, она, собственно, здесь, в эмиграции, блестяще адаптировалась, не надо говорить, что сидели на чемодане. Чемоданы, конечно, были, и надеялись сначала… Почему во Францию многие ехали, а не в США? Потому что ближе из Франции возвращаться потом в Петербург и Москву.
Александр Генис: Кроме всего прочего, французский язык многие знали, в отличие от английского.
Марина Адамович: Который не был популярен, прямо скажем, казался им бессмысленным языком. Так вот, задача была какая? Почему вообще была эта Зарубежная Россия выстроена? Сохранить все, чтобы вернуть. Да на освобожденную от большевиков землю, в Россию. Вернуться не просто стихами, вернуться жить, вернуть сохраненную культуру и традиции. Хотя прекрасно здесь адаптировались, очень хорошо выстроили себя и, в том числе, американскую культуру. Посмотрите - балет, музыка, радио, телевидение, даже - рестораны.
Александр Генис: Какой был самый популярный ресторан в Нью-Йорке? “Russian Tea Room”.
Марина Адамович: Конечно! То есть много здесь сделали. При этом задача была религиозной. Не случайно профессор Николай Тимашев, кстати, один из основоположников, вместе с Питиримом Сорокиным, американской современной социологии, а я бы еще добавила - культурологи (чего тогда не оценили, а сейчас это уже понятно, что на самом деле он первым занимался культурологией), так вот, Тимашев назвал это “Священный союз” по сохранению культурного сокровища России. Многонациональное, многоконфессиональное мультикультурное сообщество. Как в Российской империи - все слои были представлены. Такова была их задача. А очень сложная судьба Второй волны, “дипийцев”, она их просто прибила к Первой волне. Мы должны вспомнить, что сначала их воспринимали как советских. Но этот период был коротким, мировоззренчески они сумели прилепиться именно к Первой волне.
Александр Генис: И, может быть, в этом заключается культурная трагедия Второй волны, потому что она не смогла выразить себя как самостоятельное культурное явление. Вторая волна это - имена, а не феномен.
Марина Адамович: Там, скорее, недоразвившиеся таланты. Но о трагедии Второй волны прекрасно сказал Сергей Голелрбах в последнем номере нашего журнала, буквально один абзац, как вставочку к статье Валентины Синкевич “Вторая волна русской эмиграции”. Это была волна, поколения, которые выживали, они из одного концлагеря попали в другой концлагерь.
Александр Генис: Это была очень трагическая судьба.
Марина Адамович: Задача стояла - выжить бы, а дальше все приложится.
Александр Генис: И, несмотря на это, они любили и занимались культурой. Вячеслав Клавдиевич Завалишин, которого я хорошо знал, в лагере перемещенных лиц, этих самых Ди-Пи, выпустил первое собрание сочинений Гумилева.
Марина Адамович: А вы знаете, что он “Конька-горбунка” для детей дипийских выпустил?
Александр Генис: А еще он был великий знаток Малевича. Я очень любил Вячеслава Клавдиевича, и горевал, когда он умер.
Марина Адамович: И я вам скажу, что хотя талант Второй волны недоразвился - просто не так жизнь выстраивалась - но ведь то, что мы называем сегодня славистикой, было выстроено именно Второй волной - все кафедры, всю профессуру они воспитали.
Александр Генис: То есть это та самая советология, которая функционировала, когда мы уже появились в Америке?
Марина Адамович: Конечно!
Александр Генис: Но что же такое советская волна?
Марина Адамович: Когда-то давно, на фоне перестройки, в каком-то ток-шоу мы размышляли о том, почему так все быстро и славно в Чехии и в Польше лепится, а вот в экс Советском Союзе, в России, в частности, не лепится. Распалась вся территория, все связи, все механизмы сломаны и, в общем-то, и сейчас, прямо скажем, еще только лепится, а все уже живут. Дело в том, что у других постсоветских народов и наций еще жива была... бабушка. То есть период коммунистической власти был настолько коротким, что сохранились еще носители исторической памяти, которые могли рассказать о прошлом. Бабушка могла рассказать.
Александр Генис: Это как в Латвии, где у каждого оказались документы на владение отобранной собственностью.
Марина Адамович: Да, еще не истлели эти документы. А в России их уже не было.
Александр Генис: То есть, бабушки спасли Восточную Европу?
Марина Адамович: Абсолютно! А наши бабушки помнила только целину - и все. Поэтому не было носителей реальных. Что страшно. Любопытно, ведь ни одной песни из Российской империи в Советском Союзе наше с вами поколение не знает. А правнуки Первой волны их поют до сих пор и в Париже, и в Нью-Йорке...
Александр Генис: Зато Вторая волна прекрасно знает сталинские песни и очень их любит петь, как я знаю по всяким филологическим сборищам.
Марина Адамович: Конечно, это ностальгическое, по детству, не по режиму.
Александр Генис: Так что же главного можно сказать о нашей волне?
Марина Адамович: Советская волна, это советские люди по менталитету. Да, вот незадача... Идеократия вообще страшна, как феномен, тем, что выковывается некий новый образ человека. И он был выкован, «советский человек». Отсюда весь комплекс проблем. Советский человек возник, памяти исторической у него нет. Точнее, она есть – советская, искаженная, с какими-то несоответствиями, которые заставляют тех, кого мы называем “интеллектуальной элитой”, в определенный момент задумываться: ну как же? А вот дырка-то! Шло, шло, шло и, вдруг - упс! - и не совпадают факты, не работает логика... И отсюда начинается рефлексия, отсюда поиски, самиздат, тамиздат, и так далее. Но ведь это не в массе, масса-то - советская.
Александр Генис: Мне трудно с вами согласиться, потому что сам я не считаю Третью волну исключительно бытовой или, как ее называют в России, “колбасной”. Просто потому, что Третья волна вынесла в Америку крупнейших писателей, литераторов, художников, и вообще самые интересные явления в русской культуре 70-е годы были здесь, а не там. И сказать, что советским человеком был Бродский, уже трудно, Синявский - тем более. Довлатов - может быть. Но тогда, что такое советский человек? И мы уже с вами впадаем в сложные головоломные проблемы. Поэтому Третья волна, в сущности, и была продолжением России на американской территории. Но это - то продолжение, которое привело к перестройке. Марья Синявская сказала, что “Третья волна это капля крови, взятая на анализ”.
Марина Адамович: Это красиво. Она умная женщина. Тем не менее, для меня – волна советская. Конечно, кроме массы в любом потоке есть интеллектуальная элита. Это - хорошо, это нормально. Это - свободный интеллект. Мне очень нравится заголовок вашей статьи о Третьей волне - прорыв в свободу.
Александр Генис: Точнее – “Примерка свободы”.
Марина Адамович: Эти отдельные представители , творческие интеллектуалы Третьей волны. Что их характеризовало? У них ведь тоже свои особенности. В частности, неразличение интеллектуалами России исторической и Советского Союза, ибо прошлой России они просто не знали. Но таким образом, происходит подмена объекта ненависти и борьбы. И, опять же, я не претендую на объективность, но для меня это многое выстраивает.
Александр Генис: Дореволюционной России?
Марина Адамович: Да, бунинской, скажем, алдановской России. Почему не понимали Бунина, не понимали Алданова вообще? Потому что нет точек соприкосновения. Они потеряны. Слишком большой исторический отрезок времени был прожит, все забыто.
Александр Генис: Марина, наверное, мы с вами легко согласимся с тем, что Третья волна закончилась перестройкой. Хотя ваша книга вышла совсем недавно, буквально сегодня ситуация резко меняется в России, а, значит, и в эмиграции. Как уже говорилось, эмиграция и Россия это сообщающиеся сосуды и, чем хуже чем хуже в метрополии, тем активные культурная жизнь в эмиграции. Последние законы, ужесточающие ситуацию в России, возможность цензуры, преследования интернета ведут к тому, что роль эмиграции может опять стать очень существенной. Как вы относитесь к такому анализу ситуации?
Марина Адамович: Здесь есть своя правда. Но я все-таки занимаюсь культурологией, и я вижу все это глубже. Вы упомнили достаточно расхожее определение вашей же эмиграции - “колбасная” эмиграция. Парадоксально, но я хорошо отношусь к желанию человека просто жить, сытно есть, иметь дом.
Александр Генис: Не столько сытно, сколько вкусно.
Марина Адамович: То есть к нормальной бытовой жизни. Может быть, потому что я резко отрицательно, безоговорочно отрицательно, отношусь к идеократии. Не может оправдать никакая благая идея загубленную человеческую жизнь. Нет хорошей идеи, если при этом умер человек. Поэтому, с одной стороны, в России идет некий процесс выстраивания. Для меня (надеюсь, что и для вас) 1917 год был катастрофой, Сталин и все, что с ним связано, - не было ни одного шанса выжить. Просто не должно было быть этого народа, этой страны, ничего не должно было быть - так было задумано. Почему-то выжили. Вот Господь спас, в чистом виде... И после такой пропасти... - как вы из ледника будете подниматься, из этой расщелины?
Александр Генис: Я знаю - как. Так же, как поднимается из-под руин коммунизма Восточная Европа, как Центральная Европа, как Прибалтика, как Грузия. Существует уже немало примеров.
Марина Адамович: Но у каждого своя длина пути. Я в этом смысле такой исторический православный оптимист – все там будем. То есть требуется больше времени и, я думаю, в качестве оптимиста исторического, что мы, Саша, с вами до этого времени не доживем, это уже очевидно. Но оно будет.
Александр Генис: Тем важнее, что произойдет по дороге. Как бы хорошо или плохо это не кончилось, но сейчас, сегодня, завтра, мы должны быть к тому, что роль эмиграции изменится.
Марина Адамович: А она уже меняется. Она уже становится более активной. Вообще-то человек имеет абсолютное право на жизнь. И у человека есть врожденное право жить там и так, как он хочет. Поэтому те мигранты, которые предпочли жить - по самым разным причинам, от колбасы до идеи, вспомним Солженицына, - вне территории современной России , они будут вести себя активно, потому что они - полноценные люди, и это - их полноценная жизнь.
Александр Генис: Но, говоря о культуре, не так тут все просто. Я знаю это по себе. Для меня эмиграция была естественным состоянием - как литератор я сложился в эмиграции. Поэтому для меня было нормальным печататься в эмигрантских журналах, газетах, создавать их, работать в них. Но с тех пор, как цензура кончилась в России, я, как и все остальные здешние писатели, перебрался туда, где больше читателей. Естественно, что я печатаюсь там. Однако, сегодня ситуация опять меняется и легко предположить, что в связи с зажимом гаек вновь хлынет на Запад поток и литературы, и культуры, а значит опять понадобятся эмигрантские газеты и журналы. Может, теперь это уже будет в виде интернетских изданий или каких-то видеопроектов. Так или иначе, ваш “Новый журнал”, который казался тонущей Атлантидой, может оказаться таким новым местом сбора. Готовы ли вы к такой ситуации?
Марина Адамович: Готовы абсолютно, потому что это ситуация осознанная. И она осознана раньше, еще в 90-е годы. Что произошло для эмигрантской прессы, журналов, в частности, в 90-е годы? Максимов ведь перевел “Континент” не только потому, что был болен.
Александр Генис: Он так и написал: “Я не знаю, зачем теперь нужен “Континент”.
Марина Адамович: А в России, - перестройка, там жизнь. И он перевел туда журнал. Потом, к несчастью, заболел, передал дело Игорю Виноградову. Но “Континент” был переведен. То же самое было с НТС, с “Посевом”, и так далее. Вот сейчас Пушкарев вернулся. Он, правда, пожилой человек уже, но, тем не менее, он вернулся. А поехали они туда, чтобы там строить, потому что в России было основное. И получалась странная ситуация: все переакцентировали внимание на Россию, а в тот момент вне границ Российской Федерации, оказалось около 25 миллионов русскоязычного населения.
Александр Генис: В какой момент?
Марина Адамович: 1995 год, условно. Это статистика неточная, но отражающая суть дела. Та же русскоговорящая Грузия, та же Прибалтика - это уже диаспора, потому что русскоязычные оказались культурным меньшинством. Русский - не основной язык, русская культура - не основная культура, которая позиционирует себя в процессе становления национальных государств. Но - 25 миллионов вне России! И где же им печататься, где им читать о себе? Поэтому я считаю, что заслуга корпорации “Нового Журнала” и главного редактора того времени, 90-х годов, Вадима Крейда, что ни в один из этих моментов не было мысли перевести “Новый журнал” в Россию. Потому что в России есть и “Звезда”, и “Новый мир”, есть свои журналы. Все ниши культурные заполнены. А здесь негде печататься.
Александр Генис: То есть, вы ждали и готовились?
Марина Адамович: Да нет, просто надо было дать площадку, где людям печататься. Ведь эти люди пишут, творят. И важно сохранить идею, которая мне очень близка, – идею, выношенную первой эмиграцией. Ведь структура Зарубежной России сложилась. Наша книга - тому доказательство. Это - отдельная культура, это - отдельная территория, это - население целого государства, у него просто нет границ. И как оставить это государство без печатного органа? Для меня большая трагедия, что закрылась газета “Новое русское слово”. Потому что газета была национальным достоянием Зарубежной России.
Александр Генис: Старейшая русская газета в мире.
Марина Адамович: Что угодно нужно было сделать, но оставить ее в любом виде. Не надо жить на 5-й авеню, идите в Бруклин, дома делайте, но газета обязана была остаться, потому что это - часть структуры культуры Зарубежья. В культуре, и вы это лучше меня знаете, не бывает пауз. Или это поступательное развитие или обрыв.
Александр Генис: Надеюсь, что ваш журнал послужит мостом через этот обрыв и, к счастью или к несчастью, русская культура найдет себе дом и в Америке.
Последний вопрос. Вернемся к вашей книге. Кто ваш любимый герой в книге?
Марина Адамович: По-разному. Если говорить о писателях, то одно имя возникает, а если об общественных деятелях или журналах… Начнем с общественных деятелей. Это два человека, два князя. Князь Алексей Павлович Щербатов…
Александр Генис: Как из летописи.
Марина Адамович: Два Рюриковича. Только сейчас я это осознала. С которым я дружила много лет, и который очень много мне дал для меня нынешней, для моего понимания эмиграции. И человек, которого я не знала, но я знаю его дела, это князь Белосельский-Белозерский.
Александр Генис: Когда он умер, я служил в “Новом русском слове”, и пришлось выпустить отдельную газету, чтобы напечатать все похоронные объявления, столько было у него поклонников.
Марина Адамович: Он был достоин того, поверьте мне. Сколько он сделал! Он фактически выстроил послевоенную эмиграцию.
Если мы будем говорить о том, что ближе к “Новому жЖурналу”, я преклоняюсь перед двумя людьми. В частности, перед профессором Михаилом Карповичем, который выстроил “Новый Журнал” в том виде, как вы его видите. Конечно, журнал обновлялся, но, тем не менее, все это было им задумано при помощи Романа Гуля. Роман Гуль в нескольких ипостасях…
Александр Генис: В том числе, и достаточно неприятных. Я-то помню, как Гуль напечатал статью про моего любимого Синявского. Статья называлась “Прогулки хама с Пушкиным”. Это не прибавило моей любви к Гулю.
Марина Адамович: Я знаю эту статью. Сильный характер, ужасный характер, но без этого не может быть главного редактора. Нужно уметь стукнуть и сделать, даже если это большинству неприятно, даже если это ошибка. Потому что иначе развалится дело. Журнал - это дело, это некий проект, который нужно уметь структурировать. Общественный деятель, Роман Гуль, - сколько он сделал для антикоммунистического движения! Одна “Народная правда” чего стоит! Идеалист просто до невероятности был. Очень нежный человек, в частности, в отношениях с женой. Я хорошо знакома с его перепиской. В ней он как-то неожиданно открывается. Очень талантливый писатель, которого сейчас тоже не знают, хотя в России выпускают.
Александр Генис: Благодаря Андрею Арьеву были выпущены его тексты.
Марина Адамович: Но любимый мой писатель все-таки Алданов. Я очень рада, что и в России теперь его знают. И это - заслуга “Нового Журнала”. Было время, когда не знали.
Александр Генис: И Набокова, который сказал, что про Бунина он не знает, но Алданова он точно любит. Услышать такое от Набокова было очень трудно.
Марина, вы надеетесь издать продолжение вашей книги?
Марина Адамович: Надеюсь, но нужно найти грант. Можно ту же идею повторить, но более фундаментально, даже фотографии покрупнее хотелось бы…
