Ссылки для упрощенного доступа

Картинки с выставки


Скандинавский центр Нью-Йорка (фото: Александр Генис)
Скандинавский центр Нью-Йорка (фото: Александр Генис)

Александр Генис: Прощаться с 2012 годом наша рубрика “Картинки с выставки” отправилась в Скандинавский центр Нью-Йорка, где сейчас проходит очень зимняя выставка - “Пейзажи саг”.
Выставка, которую устроил старинный и авторитетный в Америке, где живет столько эмигрантов из Северной Европы, Скандинавский фонд, задумана очень оригинально. Два параллельных ряда экспонатов. Один представляет работы английского художника-акварелиста и филолога Коллингвуда. В 19-м веке он объездил всю Исландию, вооружившись сагами, и зарисовал пейзажи тех мест, где происходили описанные в них события. Век спустя крупнейший исландский фотограф Эйнар Инглфсон объездил те же места и снял их, сделав роскошные видовые фотографии. Фокус, однако, в том, что почти ничего не изменилось. Исландии времен саг, а это 10-11-е века, осталась такой же и в 19-м веке, и в 21-м. Пустая и прекрасная, она предоставила свои горы и долины в распоряжение литературы - первой и лучшей прозы Европы.

Читать и любить саги я научился еще первокурсником, на летней практике, когда бродил по балтийским торфяникам, собирая народные песни, в основном - Эдиты Пьехи. Хутора тогда были колхозами, церкви стояли без крестов, но местные уважали дубы, знали в лицо каждый валун и сообщали пчелам о смерти хозяина, как это повелось с эддических времен в этом тоже северном краю. Днем я слушал, как старухи пели Пьеху, а по вечерам читал про свирепых людей с именами из одних согласных. Северяне казались мне альтернативой гладкому Югу, который я тогда представлял себе по репродукциям в “Огоньке”, предпочитавшему - вслед за вождями - сладкую болонскую школу. Саги были резко другими. В самой их поэтике чудилось что-то антисоветское, дерзкое, чужое - и свободное, как я намного позже понял из Орвелла.
- Свобода, - писал он, - возможна лишь тогда, когда ты можешь двинуть боссу по физиономии и отправиться на дикий Запад.
Собственно, именно так поступили северяне, открывшие и населившие необитаемую до них Исландию, где и были написаны все знаменитые саги.
Они гениальны на любом языке, но лучше всего - кинематографическом. Я об этом и раньше догадывался, но в этот раз мне открыл тайну главный саговед страны, которого я выловил в президентской библиотеке Рейкьявика.
- Когда мой коллега приехал в Голливуд, - рассказал он мне старую историю, - его отвели в секретную комнату, где лежали все исландские саги в английском переводе. Здесь, сказали ему, мы черпаем сюжеты, тон и характеры для наших вестернов, которые, как и саги, повествуют о рождении закона и борьбе с ним.
Меня, однако, больше занимает стиль саг, живо напоминающий хемингуэевский айсберг. Тут ведь тоже весь драматизм ушел в подтекст. Саги пользуются прозой так, будто ее нету.
Ее, впрочем, тогда действительно не было, и у нас ушло 1000 лет, чтобы вернуться к той же точке - забыть все, чему научились, и писать, как в сагах, только нужное. Эта брутальная проза избегает любых украшений, всякого пафоса и выражает эмоции ироническими недомолвками - как Клинт Иствуд или Гуннар, сын Хаммуда и Раннвейг, который и в драке был так спокоен, «что его держал всего один человек».
И дальше:
- «Я обещал, - говорит перед атакой Торгейер, - принести Хильдугинн твою голову, Гуннар!
- Едва ли это так важно для нее, - отвечает Гуннар, – тебе, во всяком случае, надо подойти поближе ко мне».

Саги – главное сокровище Исландии. Недаром единственный полицейский, которого я встретил во всей стране, охранял пергаментный манускрипт лучшей из них – «Саги о Ньяле». Прильнув к стеклу, я жадно глазел на невзрачную книжицу. Бисерные буквы бежали по строчкам, как муравьи, если б те смогли выжить в исландском климате. В соседнем стеллаже меня ждала «Старшая Эдда», и я перестал дышать от благоговения. Шартр Севера, эта ветхая книга с обглоданными временем полями была тем великим монументом, что сохранил европейцам альтернативу олимпийской мифологии.
Самое поразительное, что исландцы до сих пор все это могут читать. Не как мы - «Слово о полку Игореве», не как англичане – «Беовульфа», а как дети – «Три мушкетера»: ради драк и удовольствия. Объявив свой язык живым ископаемым, власть запрещает пользоваться чужими корнями, а когда приходит нужда в новых словах, чиновники и поэты создают их из старых. Телефон называется «нитью», телевизор составляют глаголы «видеть» и «забрасывать удочку», компьютер объединяет слово «цифра» с пророчицей «вёльвой», что указывает на способность машины рассчитать будущее, которое, как позволяет надеяться выставка Скандинавского фонда, не слишком исказит вечного пейзажа острова саг.

Эдвард Григ
Эдвард Григ
Нашу зимнюю, столь уместную в новогоднюю ночь, тему подхватит музыковед Соломон Волков: зимняя музыка Севера.

Соломон Волков: Я стал думать о том, какие скандинавские композиторы могли бы представить нашу тему «Мифология скандинавской музыки», и все-таки, как ни крути, а два классика скандинавской музыки, каждый из которых является визитной музыкальной карточкой своей страны – Григ для Норвегии и Сибелиус для Финляндии - это делали лучше всего. Начну с фортепьянной пьесы Грига. Эти его фортепьянные пьесы - одновременно и скрытое сокровище творческого наследия Грига. Это цикл под названием «Лирические пьесы». Это 66 миниатюр, которые писались на протяжении многих лет. Первая была написана, когда Григу было 24 года, а последняя - за несколько лет до смерти. Они объединены в циклы, и они, одновременно, и очень популярны, и не так широко известны. Вот такой парадокс. В России эти пьесы нашли непревзойденного исполнителя в лице Михаила Плетнева, замечательного пианиста. Я хочу показать, как он играет пьесу под названием «Кобольд». Кто такой «Кобольд»? Это в нордической мифологии некий добродушный домовой, который обыкновенно изображается в виде ярко-красного карлика.

Александр Генис: Я был в доме-музее Грига, и весь этот дом - деревянный, красивый, похожий на русскую дачу - заполнен фигурками всяких сказочных чудовищ и, в первую очередь, конечно, троллей. Потому что норвежцы троллей боятся, но, с другой стороны, и любят. Потому что тролль - зловредное существо, оно бывает разных размеров, бывают гигантские тролли, бывают маленькие…

Соломон Волков: Бывают интернетские тролли.

Александр Генис: Но у Грига были такие мелкие, противные тролли, которые делали мелкие гадости. Ну, ключи сопрут, окно разобьют, что-то такое нестрашное.

Соломон Волков: Хулиганы местного значения.

Александр Генис: Они были ужасно симпатичные. По всему дому расставлены статуэтки. Мне кажется, это отражает характер Грига.

Соломон Волков: Это, по-моему, прекрасно выражается в этой пьесе «Кобольд». Михаил Плетнев, лейбл «Мелодия».

(Музыка)

Другой гигант скандинавской музыки и очень важный представитель мифологического направления в северной культуре – Сибелиус. Его вдохновляла Калевала, знаменитый эпос финского народа, прекрасно переведенный на русский язык. Он всю жизнь вдохновлялся сюжетами и образами из Калевалы.

Ян Сибелиус
Ян Сибелиус
Александр Генис: Как вся Финляндия. Это такой этнообразующий элемент для Финляндии, все, что связано с Калевалой. Когда был в Финляндии, меня поражало, что все названия улиц идут прямо от названий имен и мест в этом эпосе.

Соломон Волков: У Сибелиуса есть симфония «Куллерво», вдохновленная образами из Калевалы, и фортепианный цикл под названием «Кюлликки» – это сочинение 1904 года, три фортепианные пьесы, совсем неизвестные за пределами Финляндии. В Финляндии, кстати, они очень популярны. Они отражают, каким-то косвенным образом, образ гордой девушки по имени Кюлликки. По характеру своему это очень интересная романтическая музыка с явным влиянием частично Чайковского, частично Рахманинова. Сибелиус – строгий, гордый, монументальный северный Сибелиус, прошел через увлечение этими композиторами. Кстати, недавно мне знакомый, который руководит финским лейблом «Ундина», прислал несколько дисков Рахманинова в исполнении и российских, и финских музыкантов.
Я ему в ответ написал: «Да, я давно подозревал, что Рахманинов – это финский композитор, но сейчас точно в этом убедился». Он очень подходит для этой страны, вот эта сдержанность, сумрачность.

Александр Генис: Не только Финляндия, вообще вся северная музыка. Знаменитый концерт Грига и второй концерт Рахманинова кажутся очень близкими друг другу.

Соломон Волков: Пьеса из этого цикла «Кюлликки» прозвучит в исполнении финской пианистки Мариты Виитасало, лейбл «Finlandia Records».

(Музыка)

А теперь посмотрим, как северная традиция в музыке трансформировалась на протяжении последнего времени. Здесь мне показалось любопытным продемонстрировать нашим слушателям творчество Яна Гарбарека, знаменитого норвежского саксофониста и композитора, очень успешного в коммерческом отношении, раскрученного, между прочим, фирмой «ЕСМ», которую мы часто вспоминаем. У создателя и руководителя «ЕСМ» Манфреда Айхера есть слабость к нордической культуре, к нордической музыке. Гарбарек является замечательным представителем этой традиции. Он, в данном случае, выступает на своем диске «Mnemosyne» в содружестве с английским вокальным ансамблем, специализирующимся на исполнении старой музыки, и представляет в своей обработке - ансамбль «Hilliard» и Гарбарек на саксофоне – «Колыбельную» замечательного эстонского композитора Вельо Тормиса, которому 82 года, и о котором мы рассказывали в одной из передач о национальных бардах.

(Музыка)

Эту передачу мы завершаем нашим новогодним подарком для наших слушателей – это вальс-экспромт Грига из его цикла «Лирические пьесы» в исполнении Михаила Плетнева. Он играет эту пьесу так, что нетрудно себя представить сидящим у камина с бутылкой хорошего вина, в приятной компании. Счастливого Нового Года!

(Музыка)

Александр Генис: Ну а теперь я хочу закончить этот выпуск небольшим травелогом, который расскажет о лучшем в этом году моем путешествии - поездки на родину саг в Исландию.

Если с самолета Нью-Йорк кажется листком под микроскопом, то Исландия – смятой подушкой с такой же белой пуговицей на месте Рейкьявика.
- Какой прогноз? - спросил я у шофера, но он пожал плечами.
- Дождь?
- Да.
- Снег?
- Обязательно.
- Солнце?
- Не без этого.
- Землетрясение? – съязвил я, но он опять махнул головой, и я замолчал обиженный.
К концу дня, однако, сменилось три времени года, а ночью тряхнуло отель. Шкала Рихтера показала 4.3 балла, и я решил не беспокоиться, узнав, что в среднем на каждые сутки приходится по 20 землетрясений. Хуже, что началась пурга, и местные пересели на велосипеды, чтобы не торчать в пробках. Я не жаловался, но гид меня все равно успокоил:
- Если вам не нравится погода, подождите 15 минут.
- Станет лучше?
- Хуже.
Смирившись, я отправился гулять, следуя не карте, а «Эдде». За улицей Фрейи шел проспект Бальдера, на котором стоял кабачок коварного «Локки» неподалеку от мстителя Тора. Несмотря на божественную топонимику, архитектура казалась скромной и пользовалась рифленым железом: уже не бараки, еще не дома. Церкви напоминали Бергмана: ничего лишнего, да и обязательного немного. Памятники состояли из камней и изображали их. Но все равно Рейкьявик был неотразим, потому что все его улицы доверчиво утыкались в свободное от льдов море. На другой стороне залива высилась трапеция ледяной горы Эсьи. Она играла со столицей в прятки, то и дело скрываясь в безоглядном тумане.
- Англичане, - пристал я к местным, - всегда говорят о погоде, потому что она такая изменчивая. Но по сравнению с исландской британская погода устойчива, как пирамида Хеопса. Почему же вы о ней не говорите?
- Стоит только начать, и ни на что другое не останется времени, поэтому никто не жалуется. Климат зависит от интерпретации. Мороз считается бодрящим, туман – завораживающим, землетрясение – будоражащим, извержение - незабываемым, и купаться можно круглый год. Температура воды всегда одинаковая – плюс 10°. Младенцев у нас в любую погоду проветривают на балконе, но только дома, потому что за границей за это сажают.
Живя на краю света, особенно зимой, когда его так мало, исландцы не преобразовали природу, и оставили ее, как есть: пейзаж, непригодный для жизни. Так, встреченный мною город Гриндавик исчерпывался ледниковым озером и каменной пирамидкой с геральдическим львом. Никто другой не выжил бы на лавовых полях. Они выглядели так, будто землю засадили колючей проволокой, а выросли острые кочки. Ходить по ним нельзя, разве что астронавтам, которые здесь тренировались перед высадкой на Луну.
И, правда, похоже! Это - неумышленная пустота Луны, а не искусственная - заповедника. Пустыня Исландии не подлежит ни освоению, ни охране. Она не казалась вызовом, как Сибирь, или угрозой, как Сахара. Она была сама собой, и человек лепился к ней, словно мох, который сушат и едят – раньше от голода, теперь от пресыщенности.
Небо над холодной пустошью вытворяло что-то фантастическое и напоминало Солярис. Ему вторил гейзер, пускающий пар и струю.
Оргазм природы, - сказал мой спутник, но сравнение показалось натянутым, потому что к любви эта земля не имеет отношения. Туман и снег, белый пар, черная лава, бурая трава - все это придает пейзажу абстрактный вид и экзистенциальный характер. Здесь хорошо ставить Беккета. Будто зная о театре абсурда, на снегу свернулась черная кошка. Судя по ошейнику, ее звали Африка.

Исландия - размером с Кубу, но живут здесь лучше, дольше и дальше друг от друга, о чем никто не забывает
- Исландцы, - начал я на банкете давно задуманный тост, - маленький народ...
- Редкий, - вежливо, но твердо поправил меня распорядитель торжеств, - мы лучше всех на душу населения.
Так и есть. Когда делишь триста тысяч на число симфонических оркестров, шахматных гроссмейстеров или королев красоты, исландцы всегда оказываются на первом месте. Даже нобелевских лауреатов по литературе один - Халлдор Лакснесс. Он первым взял себе фамилию. Другие обходятся отчеством, поэтому в телефонной книге столько тезок, что она вынуждена описывать абонента с помощью его профессии. К тому же, в Исландии лучший оперный театр – и на душу населения, и просто так. Дивной, космической красоты, здание называется Арфой и представляет собой неведомую никому, кроме придумавшего ее математика, геометрическую фигуру. Убранная цветным стеклом она оправдывает авангардное зодчество в глазах его многочисленных жертв.
Зная, что театр построили в разгар экономического кризиса, я спросил у капельдинера, сколько стоит это чудо.
- Не дороже, чем Нотр-Дам, - ответил он, не скрывая надменности, и я не решился настаивать, помня, чем кончаются распри в сагах.
Сегодня, впрочем, исландцы стали мирными и убийства случаются так редко, что когда одно, в 90-м, все-таки произошло, непривычной полиции пришлось выписывать детектива из Гамбурга. Характерно, что осужденный убийца написал популярную книгу о ловле лосося, который изображен на всех монетах.
Большая часть исландцев исповедует христианство, полторы тысячи – по-прежнему язычники, есть три коммуниста, включая смотрителя маяка Олли, который держит на стенке портрет Сталина, несколько буддистов и вегетарианцев, одна палестинка в парламенте и, для равновесия, бухарская еврейка, она же - первая леди. Среди пришельцев - пятьсот русских. Одного я встретил в термальном бассейне. Он был единственным, кто не улыбался.
Здесь это – редкость. Жизнерадостность – валюта Севера, ибо в таком климате не мудрено спиться. Исландцы знают меру и считаются – по научным опросам - самым счастливым народом в мире, даже теперь, когда деньги кончились, а власть под судом.
- То ли было, - говорят мне, - не зря мы едим протухших акул.
Их мясо держат в отдельном холодильнике и только в гараже из-за того, что оно пахнет аммиаком, как в вокзальном сортире. Акулу едят для укрепления воли, чтобы не расслабляться, подобно остальным скандинавам, забывшим общих предков.
- Викингов? - спросил я.
- Не совсем, - объяснили мне, - Викинг – это глагол, не национальность, а хобби, позволяющее, когда нет дел дома, путешествовать в дальние края, знакомиться с местными жителями и убивать их.
Один такой, рыжий и могучий, сидел со мной за обедом. По профессии Эггерт Йохансон был скорняком. Кроме того, он играл на гитаре в клубе «О-блади, о-блада», искал Грааль в центре острова, подозревал в исландцах потерянное колено Израиля и объезжал коней из собственных конюшен, но только весной, потому что зимой представлял на миланском дефиле придуманные им платья из лососевой кожи. Ярый защитник природы, Эггерт умел ею пользоваться и шил из тюленьих шкур непромокаемые сапожки.
- И ради этого, - ужаснулась соседка-американка, - вы убиваете тюленей?
- Нет, мэм, - вежливо ответил викинг, - я делаю это из удовольствия.
К Америке исландцы относятся покровительственно. Ведь Лейф Эриксон ее не только открыл, но и привез в Новый Свет демократию, родившуюся на первом в Европе парламенте-тинге.
Впрочем, как сказал Черчилль, «у исландцев хватило ума забыть, что они открыли Америку». Зато, когда во время войны Америка открыла - и оккупировала - Исландию, это не прошло для острова даром. Разбогатев на военных поставках, вся страна купила телевизоры и вместе с оккупантами смотрела американские сериалы задолго до того, как они добрались до континента. Поэтому по-английски исландцы говорят лучше всех в Европе.
Расположившись, как я, посередине между Америкой и Европой, Исландия со всеми дружит. Я убедился в этом на приеме у президента, с которым гости запросто болтали, не вынимая рук из карманов.
Меня, однако, мучил вопрос. Изучив старинный президентский особняк, я нашел много интересного. Рог нарвала, палехскую шкатулку, портрет Путина, когда он был президентом, портрет Путина, когда он президентом уже и еще не был, фото Обамы, меч викинга с рунами на лезвии. Чего в доме не было, так это охраны. Не выдержав, я пробился к президенту, который угощал нас кониной, и задал прямой вопрос:
- Мистер президент, где вы их прячете?
- А зачем нам охранники? - сказал он, будто цитируя саги, - Я присмотрю за вами, вы - за мной.
- Завидно живете.
- Приезжайте еще, адрес простой: 66°.

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG