Номинации на «Грэмми»

Александр Генис: Соломон, о чем говорят на зимнем Бродвее?

Соломон Волков: Вы знаете, конечно, что Бродвей у нас - музыкальная столица Америки, и когда объявляются номинации на главную в США музыкальную премию «Грэмми», то на Бродвее говорят только об этом, потому что она - аналог «Оскара» в Лос-Анджелесе.

Александр Генис: Если в Лос-Анджелесе говорят о кино, то на Бродвее говорят обо всем, но о музыке уж точно.

Соломон Волков: И на сей раз среди музыкальных произведений и исполнений, номинированных на «Грэмми» в области классической музыки, а это та область, которая и нас с вами интересует в первую очередь, и всех моих знакомых американцев, потому что большая часть из них связаны со сферой классической музыки, их заинтересовало, кого и как номинировали в этой области, хотя для «Грэмми» в целом, может быть, это и не самая актуальная часть. И на сей раз в классических номинациях «Грэмми» оказалась продукция российского лейбла «Мариинский». Это диск, записанный дирижером Валерием Гергиевым с коллективом Мариинского театра. Выдвинут на премию продюсер этого диска Джеймс Маллинсон. Выдвинута опера «Дон Кихот» Жюля Массне, очень редко исполняющаяся и, что любопытно, написанная Массне в свое время специально для знаменитого тогда уже и легендарного русского баса Федора Шаляпина. Традиционно считалось, что опера не принадлежит к шедеврам Массне и, вообще, оперного жанра, но единодушно признавалось, что Шаляпин поднял ее на грандиозную высоту.

Александр Генис: То есть, это опера одного певца?

Соломон Волков: Считалось так. И действительно, Шаляпин не только записал оттуда многое, но и снялся в фильме «Дон Кихот», как известно. В свое время и музыкальное, и киноисполнение считались очень и очень примечательными. И Гергиев, как мне представляется, поставил своей задачей реабилитировать оперу, в данном случае.

Александр Генис: Это вообще популярное для него дело, ведь он все время возвращает в строй какие-то музыкальные произведения, которые давно уже вышли из обихода, не так ли?

Соломон Волков: Вообще репертуарная политика Гергиева чрезвычайно любопытна и заслуживает отдельного разговора, но в данном случае он пригласил на шаляпинскую роль, на роль Дон Кихота, певца, который является одним из солистов Метрополитен Оперы - Феруччо Фурланетто. И я хочу показать одну из тех арий, которые сделали эту оперу памятной в исполнении Федора Шаляпина, как она звучит у Фурланетто и оркестра Мариинского театра под управлением Гергиева. Лейбл «Мариинский». А мы пожелаем ему успеха тогда, когда будут объявлены результаты «Грэмми».

(Музыка)

Еще один диск, номинированный в области классической музыки, очень необычный. Там записаны произведения двух авангардных композиторов, оба они венгры, это Дьёрдь Лигети, уже покойный, и Дьёрдь Куртаг, ныне здравствующий. А исполнительницей является знаменитая американская альтистка Ким Кашкашьян. Я хочу показать произведение Куртага, одно из серии записанных на этом диске, под названием «Оммаж Джону Кейджу».

Александр Генис: Столетие которого мы так долго праздновали в прошлом году.

Соломон Волков: Опус 1991 года, пьеса эта называется «Faltering words», «Запинающиеся слова» или «Запинающаяся речь». И действительно, тут Куртаг обыгрывает типичную для Кейджа игру не столько со звуками, сколько с паузами между этими звуками.

Александр Генис: Что, собственно, и создает эффект заикания. Важно не что говорят, а что не говорят - паузы между слов.

Соломон Волков: Именно так. И Кашкашьян очень деликатна и выразительна в своем исполнении, а эта пьеса для альта соло, прочерчивает эту связь между Кейджем и Куртагом.

(Музыка)

И, наконец, третий диск, тоже номинированный на «Грэмми» и выпущенный, как и предыдущий диск Куртага и Лигети, лейблом «Nonesuch», сделан пианистом, кстати, тоже выходцем из Венгрии, Андрашом Шиффом, нашим с вами, Саша, общим любимцем. Это «Хорошо темперированный клавир» Баха. Мне кажется, что каждый раз за такие грандиозные задачи, какую в данном случае себе поставил Шифф, представить публике новую интерпретацию «Хорошо темперированного клавира», стоит браться тогда, когда у тебя есть очень четкая идея, что ты вносишь нечто совершенно новое. И, должен вам сказать, что, на мой взгляд, в данном случае Шиффу, который обыкновенно всегда представляет новаторские интерпретации, будь то Дебюсси, Яначек, Шуман или Шуберт, с Бахом в данном случае я такой уверенности не имею. А каково ваше впечатление, Саша?

Александр Генис: Мне кажется, что это сдержанный пианист, и каждый раз, когда он играет новаторски, он играет новаторство без скандала, это точно. И «Хорошо темперированный клавир» это такая штука, что про нее что ни скажешь, все будет правильно. Меня поразил один факт. Вот, казалось бы, Шопен и Бах - ничего общего. И вдруг я выяснил, что когда Шопен отправился к Жорж Санд, он взял с собой две рубашки и «Хорошо темперированный клавир», потому что без него он никуда не ездил. Это то, без чего не может существовать западная цивилизация. И каждый раз, когда начинают играть «Хорошо темперированный клавир», это делают то по-старому, то по-новому, но каждый раз он звучит заново. И не согласен с вами, что это не новая обработка, нет, это исполнение меланхолическое, я бы сказал, центрально-европейская грусть в этом есть, и оно такое замедленное, как в песне писали – «раздумчивое». И на самом деле оно мне все равно очень нравится.

Соломон Волков: Ваша параллель - Шопен и Бах - не такая необычная и в интерпретационном плане. Я в свое время, когда Гульд, скажем, выпустил свою запись «Хорошо темперированного клавира», ее так и воспринимал - Бах, как Шопен, и тогда для меня это и было открытием, и до сих пор является важным аспектом в понимании гульдовской интерпретации. И я бы как раз в исполнении Андраша Шиффа предпочел, быть может, больше Шопена, чем у него есть. А у него, как вы правильно заметили, центрально-европейская сдержанность некая, в ней недостает для меня какого-то современного витамина. Но пускай об этом будут судить наши слушатели. Андраш Шифф исполняет прелюдию из «Хорошо темперированного клавира», лейбл «Nonesuch».

(Музыка)

Тренды. Ренессанс книжной лавки?

Александр Генис: Американская торговля подводит итоги рождественскому сезону. И тут выяснилось, что в целом довольно хорошо обстоят дела, и американцы потратили в эти рождественские праздники больше денег, чем в предыдущий год, что говорит о каком-то здоровье американской экономики. Но самое любопытное для меня было не это. Книжный рынок это больная тема для всех, кто пишет, и для тех, кто читает.

Соломон Волков: И для тех, кто издает.

Александр Генис: Для всего человечества. Нам эта тема точно не чужая. И вдруг выяснилось, что если в целом с книжными продажами дела обстоят неважно, и очень много потеряли такие большие магазины как «Барнс и Нобел»… Я это точно знаю по себе, потому что на моем берегу Гудзона было три книжных магазина «Барнс и Нобел», сначала закрылся один, потом второй, потом третий. И нет больше книжных магазинов на всем берегу Нью-Джерси от Манхэттен Бридж до Холланд Таун. Это катастрофа для меня, потому что я не представляю, как можно жить без книжных магазинов. И не я один. Потому что выяснилось, что если большие книжные магазины, эти сети, теряют деньги, сокращаются и закрываются, то маленькие книжные магазины, частные, уникальные, живут неплохо и даже лучше, чем раньше. И хотя цифры очень невелики, несколько процентов увеличения, тем не менее, вдруг заговорили о том, что книжный магазин, который уже почти похоронили, он еще трепещется, подает признаки жизни и, может быть, даже вернется в строй. Как вы считаете, что происходит?

Соломон Волков: Мне кажется, что это отражает одну фундаментальную черту человеческой психологии, связанную с таким актом как приобретение книги. Человек, который собрался купить книгу, хочет, чтобы ему помогли в выборе, посоветовали что-то. И в этом плане продавцы, которые работают в небольших книжных магазинах, во много раз и профессиональнее, и больше знают, и больше склонны к тому, чтобы вступить в контакт с потенциальным покупателем и убедить, уговорить его приобрети ту, а не иную книгу. И они в конце такого разговора, если их объяснения успешны, испытывают чувство удовлетворения. Это очень важно.

Александр Генис: Это очень точное замечание. Дело в том, что, приобретая книгу, мы вступаем не в коммерческие отношения, а в интеллигентные отношения салонной беседы. И именно это ощущение салона продуцирует хороший книжный магазин.
У нас в Манхэттене есть магазин букинистический антикварной книги. Как они называют себя - «пять миль книг». Что святая правда. Это, конечно, что-то страшное, его никак не назовешь маленьким. Но продавцы в этом книжном магазине это обычно студенты, молодые ребята и девочки, и, чтобы попасть туда, они должны ответить на вопросы теста. Я посмотрел на эти вопросы. «Когда написан «Улисс» Джойса?». Или: «Какие романы Виржинии Вулф вам нравятся больше всего?». Человек, который может ответить на эти вопросы, это человек, который может поддержать любую беседу. И этим такой магазин отличается от универмага книг как «Барнс и Нобел». Кроме того, мне кажется, что сама атмосфера книжного магазина придает некий лоск и тем, кто туда приходит, там приятно находиться. И «Барнс и Нобел» пытался использовать это - там были кафе, журналы, все это верно, но ощущение этой книжной норы, которая отнюдь не должна быть стильной, а, наоборот, пыльная нора это та вещь, которую очень трудно имитировать, она должна вырасти, это как грибы, они должны появиться сами по себе. И мне кажется, что книжные магазины должны преобразоваться в то, чем они были когда-то, и стать книжной лавкой. Не магазином, а именно лавкой. И в таком качестве, мне кажется, у них еще есть будущее.

Соломон Волков: Я совершенно с вами согласен. Вот вы упомянули, что «Барнс и Нобел» закрылись у вас. И на Манхэттене они тоже позакрывались. И не зря. Когда-то тенденция была такой: Ну что такое книжный магазин? Это неинтересно. Давайте мы к нему присобачим кафе. И это и сделали во многих магазинах «Барнс и Нобел». Но кафе осталось кафе, оно никакго соединения с книгами не имело. Люди приходили туда выпить чашку кофе. А от того, что они могли посидеть в уютной обстановке, от этого кофейный бар процветал, но продавцы в книжном отделе, их эрудиция и желание помочь покупателю от этого не возрастали. Наоборот, может быть, продавец в кофейном баре был лучшим помощником в выборе кофе, чем продавец книг в книжном отделе.

Александр Генис: Помните рассказ Чехова, где человек приехал в провинцию, чтобы просвещать население и стал торговать книгами, а потом потихонечку чернилами, другим товаром. В конце концов, книги переехали под лавку и это оказалась обыкновенная бакалея. Вот примерно то же происходит и сегодня.

Соломон Волков: И в России сейчас так и считают, что торговать только книгами невыгодно. И те книжные сети, которые ощущают, что начинают нести большие убытки, пытаются это возместить тем, что у них продают и то, и то, и скоро уже будут мочалки и мыло продавать.

Александр Генис: Я считаю, что тот книжный магазин, в который я хочу прийти, должен иметь индивидуальность и личность, это не «Макдоналдс». Книжный магазин должен иметь хозяина, должен иметь свое лицо, быть индивидуальностью.

Соломон Волков: Кстати, как хороший ресторан.

Александр Генис: Потому что книжный магазин и есть ресторан для духа, для интеллекта. И в этом отношении его нельзя заменить бездушной забегаловкой.

Зеркало: “Три сестры” как модель России

Недавно один из лучших колумнистов «Нью-Йорк Таймс», да и всей Америки, Томас Фридман приехал в Москву. Каждый раз, когда Фридман приезжает в другую страну , он пытается найти ключ к ней. И какой ключ он может найти в России? Конечно же, литературу. И он сказал и написал очень любопытную аналогию. Ему представляется, что ключ к современной России нужно искать в пьесе Чехова «Три сестры». Почему? По очень простой причине. Он представляет себе как эти умные, интеллигентные три сестры застряли в глухой российской провинции, мечтают из нее выбраться, но 11 лет выбраться не могут, пути из этой глухой, неинтересной, тупой, бездуховной жизни нет. И вот такой он видит нынешнюю Россию. Это страна, которая населена высокообразованными людьми, которые уже понимают и знают, что такое интеллектуальная, духовная, моральная жизнь, но он - как одна из сестер в «Трех сестрах» , которая знает уже итальянский язык, но не знает, как его применить в том городе, где она живет. И они заперты в этой духовной провинции, из которой выбраться не могут, потому что путинский режим никоим образом не позволяет им вырваться. И это трагедия, которую Фридман увидел в России. Как вам такая аналогия?

Соломон Волков: Она мне представляется справедливой, хотя я должен сказать, что не все аргументы Фридмана в этой его колонке могут остаться без комментария. В частности, он говорит о том, что расширение НАТО, его продвижение к границам России было большой ошибкой, но правительству Путина, нынешней администрации следует закрыть глаза на эту американскую ошибку и продолжать сотрудничество с Америкой как ни в чем ни бывало. А мы сыграем здесь роль адвоката дьявола и поставим себя на противоположную сторону. Если один раз вам обещали или намекнули, поскольку это, как мне помнится, никогда не было зафиксировано ни в каком обязывающем дипломатическом документе, что НАТО не будет расширяться и придвигаться к границам России, а потом проделали именно это, то обжегшись на молоке, вы будете дуть на воду, не так ли?

Александр Генис: Нет, моя геополитическая мечта, сон о величии России заключается в том, чтобы Россия вступила в НАТО. Я помню, я с этой идеей приехал в Россию и сказал, что не понимаю, в чем проблема. Ведь если Россия исповедует те же западные идеалы прав человека, демократии, свободы, то что может быть лучше, чем если они будут вместе, как пишет Фридман. Не может быть у Америки лучшего партнера, чем Россия, когда они могут вместе противостоять и исламскому экстремизму, и возрождению Китая. То есть нет лучшего союзника у этих двух сверхдержав. И я сказал, что мечтаю о том, чтобы Россия вошла в НАТО. Я разговаривал об этом с Захаром Прилепиным, и он говорит: «Я полностью с вами согласен, я тоже считаю, что НАТО должна вступить в Россию». И в этом, мне кажется, большая ошибка. И я не считаю, как Фридман, что приближение НАТО к границам России такая уж очевидная ошибка. Спросите об этом у латышей, у чехов, у эстонцев. Вряд ли они думают, что это ошибка - это самый счастливый день в их национальной жизни. Однако вернемся к Чехову. Я-то говорил о другом. Насколько справедливой вам кажется аналогия с «Тремя сестрами»? Ведь это пьеса по-своему загадочная. Я читал в Брокгаузе и Эфроне об этой пьесе следующее: Это - символическая пьеса, потому что Чехов не мог не понимать, что город, о котором идет речь в пьесе, это миллионный город, там есть, конечно, много интеллигентных людей, это такой символ. Но на самом деле Чехов отнюдь не символически обрисовал провинциальную жизнь, он ее рисовал с Перми, как говорят исследователи, и с точки зрения Чехова единственные интеллигентные люди в городе это были офицеры, которые там стояли. И когда они ушли, нормальная жизнь кончилась. И в Америке эту пьесу трудно понять, потому что в Америке вообще нет понятия провинции. Я не очень себе представлю как это можно изложить. Есть масса людей, которые не хотят жить в Нью-Йорке, и не живут, и проклинают этот город, и никоим образом не чувствуют себя обойденными. Им понять, что такое «В Москву! В Москву!» никак не удастся.

Соломон Волков: А подумайте о людях, и их множество, которые говорят «В Нью-Йорк! В Нью-Йорк!» и устремляются из отсутствующей, по вашим словам, американской провинции, так сказать, наплевав на родителей, на друзей, обрывая все свои связи, чтобы сделать в Нью-Йорке или в Лос-Анджелесе какую-то необыкновенную творческую карьеру.

Александр Генис: И что же они пишут в йью-йорках и лос-анджелесах, в этих американских столицах? Они пишут: «Вернись в свой дом, ангел». То есть память о провинции, тяга к возвращению это доминирующая черта американской культуры, которой свойственен регионализм. Не в столицах она вся сосредоточена. Лучшая американская литература - на Юге. Лучшая музыка - на Среднем Западе. Короче говоря, культура размазана по всей стране, она никак не сосредоточена в столицах, как бы ни рвалась молодежь в Нью-Йорк или Лос-Анджелес. И в этом отношении Чехов здесь не так звучит. Но в России, я думаю, эта аналогия по-прежнему работает. Соломон, как вы относитесь к тому, что американцы, говоря о политике, вспоминают русскую классику?

Соломон Волков: Потому что русская классика является необходимой составной частью и образования, и духовного багажа любого приличного американского интеллигента. Невозможно встретить образованного американца, который не читал бы Достоевского, Толстого и Чехова, и я постоянно встречаюсь с американцами, может быть, это специфический круг моих знакомых, но с ними можно упоминать в разговоре и Пастернака, «Доктора Живаго», в первую очередь, и Булгакова с его «Мастером и Маргаритой». И в последнее время я даже встречаю американцев, которые уже знают, кто такие Пелевин и Сорокин.

Александр Генис: Но все равно главным остается Чехов - первая и последняя любовь американского интеллигента.
Соломон, когда мы обдумывали этот сюжет, мне пришла в голову странная мысль: я не знаю ни одного музыкального сочинения на темы из Чехова. Если есть 50 опер по Пушкину, то неужели никто ничего не написал по Чехову?

Соломон Волков: Первое, что мне приходит в голову, разумеется, это два довольно известных балета Родиона Щедрина, которые он написал для Майи Плисецкой. Один по «Чайке», а другой по «Даме с собачкой». Но поскольку мы начали наш разговор именно с «Трех сестер», то я хочу представить на суд наших слушателей отрывок из оперы венгерского композитора Петера Этвёша, который родился в 1944 году, которая так и называется - «Три сестры». Это опера по Чехову, он сочинил ее в 1996 году. И послушайте, насколько удалось Этвёшу, который является не только известным композитором, но, можно сказать, знаменитым дирижером, пропагандистом авангардной музыки и классики ХХ века, воплотить в своей музыке чеховский дух.

(Музыка)