Приход весны, который чуть омрачил несвоевременный буран, нью-йоркский музей Метрополитен отметил феерической выставкой "Импрессионизм и мода". Она объединила любимые всеми картины и наряды, на них изображенные.
Последние играют решающую роль на выставке. Экспозиция втягивает зрителя в платоническую игру с реальностью: если костюм – оригинал, то живопись – лишь его отражение, но какое!
Эмиль Золя провозгласил женщин драгоценными плодами цивилизации. Любуясь ими, как редкими цветами, импрессионисты считали, что дамы призваны украшать жизнь и себя с помощью роскошных платьев. Каждое из них обходилось в состояние и занимало комнату, поэтому дамы лучше выглядели на пленэре. Но и здесь в них было не больше естественного, чем в манекенах, которых напоминали “Женщины в саду” Клода Моне. Для всех них позировала одна Камилла, подражая тем модным журналам, откуда же ее муж взял фасоны платьев. Одно из них выставлено по соседству. Ослепительный белый хлопок скрывает стальной, как у еще не родившихся небоскребов, кринолин. Эта широко раскинувшаяся юбка служила достойным пьедесталом бюсту. Быть самой себе памятником нелегко, но это особенно трудно, когда ты в белом. Умение носить такое – без пятнышка – платье требует контролируемых эмоций и осмысленных движений, то есть хороших манер.
Помня о своих нарядах, дамы на картине ничем не заняты – как клумбы. Как раз из-за этого жюри Салона отказалось принимать работу: в ней не нашли сюжета. Холст Моне ни сам ничего не рассказывал, ни другим не давал. Лишенная наррации живопись шокировала, как абстракционизм Хрущева. Критикам понадобилось радикально обновить словарь, чтобы увидеть в шедевре Моне самый яркий солнечный свет во всем французском искусстве.
Убедившись в этом, я с уважением оглядел платье, послужившее мастеру моделью. Теперь мне казалось, что к нему прилипли лучи летнего солнца. Как бы оно ни палило, у импрессионистов никогда не жарко – ни дамам, укутанным метрами ткани, ни джентльменам, даже на пикнике носившим пиджак и жилетку, ни зрителям, которых будто бы обдувает ветерок с картины. Научившись писать воздух, художники его не жалели, поэтому нам в их картинах не бывает душно.
Продолжив исследование белых платьев на картинах Ренуара, оттенки белого у которого так же бесконечны, как черного у Мане, выставка перебралась с первой половины дня во вторую.
Даме из общества приходилось брать в недельную поездку 20 платьев. Переодеваясь трижды в день, она выходила к обеду всегда в черном уже потому, что красильщикам этот цвет обходился дороже других. Безукоризненная чернота, не отливающая зеленым или желтым, обнимала даму, словно черную кошку, которых часто сажали в картину для сравнения. Изыск такого платья заключался в том, чтобы оно было не траурным, а праздничным. Одетые в них женщины на холстах Мане столь же элегантны, как кавалеры у подававшего ему пример Веласкеса.
Мужчинами, однако, импрессионисты почти не интересовались, ибо, лишенные фантазии, они одевались скучно и в Лондоне. Парижский портной отличался от английского не меньше, чем повар, и на холстах компания собравшихся у биржи дельцов напоминает о тараканах.
Обойдя выставку дважды, я нашел в экспозиции то, что ее объединяет. Все модели на картинах одеты по последней моде. Это надо понимать буквально. Пока Клод Моне работал над монументальным “Завтраком на траве”, он постоянно вносил изменения в уже написанные наряды, чтобы они не вышли из моды.
Страх устареть вызван принципом, сформулированным Бодлером. Он требовал от современного искусства одного – быть современным. Услышавшие его лучше других импрессионисты не хотели иметь дела с прошлым. Они жили своим днем, и он им нравился.
Это только кажется простым. На самом деле нет ничего труднее, чем полюбить свое время. И только те эпохи, которые с этим справились, по-настоящему удаются истории.
