Миллиардер Леонард Лаудер подарил нью-йоркскому музею Метрополитен свою коллекцию живописи кубизма, в которой 33 работы Пабло Пикассо. Стоимость этого подарка при нынешних ценах на живопись примерно один миллиард долларов. Дар Лаудера тем более ценен для музея, что до сих пор Пикассо был представлен в нем мало.

Это хороший повод поговорить о Пикассо и кубизме. Тема эта неустаревающая, ибо она жгуче современна, актуальна на протяжении всей новейшей истории, начинающейся с двадцатого века.

О кубизме в целом и о Пикассо в частности написаны горы книг. В этой необъятной литературе мне случилось прочитать два очень характерных текста, в одном из которых дан чисто эстетический анализ работ и самого метода Пикассо, а в другом – его философский смысл. Первый – книга Ивана Аксенова "Пикассо и окрестности", вышедшая в 1917 году, и второй текст – статья Николая Бердяева о Пикассо, вошедшая в его брошюру того же 1917 года "Кризис искусства".

Аксенов подходит к Пикассо и кубизму строго технически, технологически, со стороны приемов его живописной работы. Не-художнику и не-искусствоведу не все у него понятно. Но можно понять самую его установку – о живописи говорить в терминах живописи, живописного мастерства: в чем художественная новизна Пикассо, как он работает с красками, какие изменения претерпели у него традиционные приемы художества, например трактовка перспективы и объема. У Пикассо происходит как бы самосознание живописи, избавившейся от иллюзий предметности, понявшей, что подлинная ее сущность – плоскость холста и краски. Живопись у Пикассо перестает изображать вещи видимого мира, она сама становится вещью, вещью-для-себя. В сущности это то же, что говорили о литературе формалисты: искусство – это сумма приемов. Еще одна литературная реминисценция: эренбурговский Хулио Хуренито говорит с поэтами и художниками о корнях слов или качестве красок, оставляя метафизические рассуждения об искусстве английским туристам и художественным критикам. То же самое у Ивана Аксенова: один из разделов своей работы он посвящает критике статьи Бердяева о Пикассо, то есть самой претензии говорить об искусстве с философской точки зрения.

Между тем статья Бердяева – отнюдь не лишнее в любом разговоре о Пикассо и современном искусстве вообще, да и о самой современности. По Бердяеву, сущность нынешнего искусства, кризис искусства, как он говорит, в том заключается, что в мир победоносно вошла машина.

Возрастание значения машины и машинности в человеческой жизни означает вступление в новый мировой эон. Ритм органической плоти в мировой жизни нарушен. Жизнь оторвалась от своих органических корней. Органическая плоть заменяется машиной, в механизме находит органическое развитие свой конец. Машинизация и механизация – роковой, неотвратимый космический процесс.

Именно отсюда – новая живопись, кубизм, Пикассо, отвечающие на этот катастрофический слом, говорящие на его катастрофическом языке:

Живопись была связана с крепостью воплощенного физического мира и устойчивостью оформленной материи. Ныне живопись переживает небывалый еще кризис... Его нельзя назвать иначе как дематериализацией, развоплощением живописи. В живописи совершается что-то, казалось бы, противоположное самой природе пластических искусств. Все уже как будто изжито в сфере воплощенной, материально-кристаллизованной живописи. В современной живописи не дух воплощается, материализуется, а сама материя дематериализуется, развоплощается, теряет свою твердость, крепость, оформленность. Живопись погружается в глубь материи и там, в самых последних пластах, не находит уже материальности.

Правильно: в глубинах материального бытия, как стало известно, нет уже непроницаемой материи, там первенствует энергия.

Но дело не в физике, да и не в метафизике, а в самой живописи. Оттого что Пикассо на своих картинах разложил материальный мир и пластические формы, они, картины, не перестали быть глубоко живописными, они многое говорят глазу, не меньше, чем традиционная живопись, и говорят они о современности, о новом смысле человеческого бытия.

Я не берусь объяснять в технических терминах, почему картины Пикассо хороши в чисто живописном смысле, – я не искусствовед и не художественный критик. Хочу только подчеркнуть, что бердяевская трактовка Пикассо и кубизма поразительно правильны, и эта правильность возрастает с течением времени. Ход времени ныне – это углубление техногенной цивилизации. Все большее место в мире занимают плоды технических изобретений, вторгающихся уже непосредственно в самую биологию человека: чего стоит, например, размножение в пробирках или перспективы клонирования или генной инженерии. Гены, то есть биология, – и в то же время инженерия. Как мне однажды случилось сказать, овечка Долли – современный субститут евангельского Агнца. Природа перестала быть основой человека, бытия вообще и делается чем-то, нуждающимся в охране.

В чем влияние машины сказалось еще на творчестве Пикассо, на современной живописи вообще? Это и есть осознание живописи как игры с ее техническими приемами, в этом уже машинность, технологичность, конструктивность. Вспомним формалистов, говоривших о литературе как о сумме приемов. Безусловно, тут можно вспомнить Джойса или, скажем, Гертруду Стайн, игравших в лингвистические игры. Но литература – особая статья, это искусство вербализованное, словесное, а слово, хочешь не хочешь, всегда относит к смыслу. Но вот что можно заметить: в литературе начинает, уже начала, и давно начала, меняться ее тематика: темой ее стала та же машина. Началось с Уэллса, но посмотрите хотя бы на русских авторов: братьев Стругацких или Пелевина, особенно на последнего. А кино? В нем самое интересное сегодня, самое, можно сказать, живое – все эти матрицы и звездные войны. Вообще весь этот машинный апокалипсис. Допустим, это коммерческое кино; но Тарковский – его "Солярис", его "Сталкер"?

Вернемся к живописи, к попыткам вернуть ей фигуративность. Возьмем очень крупного художника-портретиста – Люсьена Фрейда. Вот уж у кого преизбыточествует плоть, современный Рубенс, так сказать. Но какова эта плоть? Она мертвая, это падаль, начавшая разлагаться, – и уже без всякого кубизма, разлагавшего объем на плоскостные планы. Это торжество духа принципом от противного. Люсьен Фрейд в сущности гностик, как и Бердяев, написавший в статье о Пикассо, что машина клещами вырывает дух из плена материи.

Нам, существам из плоти и крови, остается одно утешение – секс. Тем более отделенный техникой от деторождения.