И речь не о силе слов

В День России в Петербурге на Марсовом поле прошел не-митинг, в ходе которого полиция задержала поэта, аспиранта филологического факультета СПбГУ, лауреата премии Андрея Белого Павла Арсеньева – за то, что он прочитал в мегафон стихотворение другого поэта, Эдуарда Лукоянова. Павел провел остаток дня в отделении полиции, а затем в суде.

Эти часы прошли в наблюдении за происходящим: на следующий день утром в ЖЖ появилось его стихотворение "День России", которое я републикую ниже с разрешения автора. Этот текст вряд ли нуждается в каких-либо комментариях, потому что содержит сразу и описание произошедшего, и рефлексию по поводу состояния страны, интенсивности гражданского протеста и умонастроений граждан, участвующих и не участвующих в нем.

Я попросила Павла Арсеньева прочитать оба стихотворения – и то, которое не понравилось полиции, и то, что появилось на свет благодаря публичному чтению первого. Мне хотелось сделать акт прочтения многократно воспроизводимым без участия читающего. Каждый раз при запуске этой записи некая идеальная (в платоновском смысле) российская полиция будет дергаться с намерением немедленно арестовать произносящего эти слова – и каждый раз будет оставаться с носом.

В ходе разговора, впрочем, выяснилось, что эта моя фантазия вполне вписывается в стратегию протестного формотворчества, на важности которой настаивает Павел. Остальное – слушайте. Мы говорили о важности уплотнения социальной ткани, о создании коммун, о разнице между московским и петербургским протестным движением и о том, почему поэтическая серия kraft издается в бумажном виде.



Павел Арсеньев
День России

в тот день я решил все-таки заехать на митинг,
хотя велосипед так и не удалось починить,
на марсовом поле собралась типичная политическая тусовка:
немногочисленные фрики, ратующие за отделение ленобласти от россии,
еще какие-то психоделические флаги –
было видно, что протест выдыхается:
люди уставали и одновременно
начинали опасаться ходить на митинги.
меня попросили прочитать стихотворение
в поддержку узников 6 мая,
я решил прочитать одно стихотворение
эдика лукоянова, которое мы недавно издали в крафте,
посвященное тому, как героические сюжеты
превращаются в реакционные символы,
и еще несколько других
(ненавижу читать публично свои стихи).
после этого, когда ваня овсянников
забирал у меня мегафон,
он успел шепнуть мне, что "власти недовольны прочитанным
(и, нужно полагать, написанным),
и тебя могут повинтить"
я рассмеялся этой старомодной опасности,
в уме пронеслось словосочетание
"третье отделение" и другие
ностальгические фантазии на тему "поэт и власть",
и тут ко мне действительно подошли
двое представительных
и, разумеется, не представившихся мужчин в форме
и предложили пройти с ними.
по тому, как они приглушенно говорили,
было понятно, что им неуютно
участвовать в этой постановке по мотивам xix века.
когда меня сажали в машину,
от скандируемых лозунгов
о неподсудности мысли и все такое –
мне тоже стало неловко.
по дороге мы дружелюбно обсуждали с сотрудниками то,
может ли поэтическое произведение содержать бранные выражения,
с каких лет детям допускается слышать последние ("там же были дети!"),
является ли публичным только митинг или та ситуация,
в которой меня везли в отделение,
в то время как сотрудники щедро пользовались нецензурной бранью.
они также спрашивали, кто же такое печатает
и каковы тиражи у этих изданий.
еще меня попросили дать почитать книжку,
а пробежав соответствующее стихотворение, улыбались,
и явно были разочарованы: они понимали, что
десять служивых мужиков едет по жаре в пыльном автобусе
из-за какой-то непонятной им причины, которая сильнее их,
и они не могут ничего с этим поделать.
и речь не о силе слов.

по приезде в отделение я узнал еще больше
о своей стране в день ее независимости.
кадровый состав в основном состоял
из скучающих мужчин и женщин,
у большинства из которых
роль мелодии звонка выполняла песня группы "любэ".
коллектив был поистине многонациональным,
как народ страны, покой которого они охраняли:
узбеки, славяне, тувинцы, армяне
одинаково расслабленно расхаживали в серой форме
с какими-то бумажками,
и было видно, что никому не хотелось ничего делать.
во всем царила беззаботная усталость и предпраздничная атмосфера.
в углу был прикован человек
руками к двери, перемежавший
угрозы повесить дежурного на осине
("ты видно, забыл, падла, некоторые годы нашей истории")
с мольбами принести воды.
из камеры выпустили модного молодого человека,
колобродившего вчера на скутере и больше всего, по-моему,
раздосадованного разбитым айфоном
(мне пришлось дать ему свой телефон,
когда он хотел сообщить кому-то,
что с ним все в порядке).
вскоре несколько рослых мужчин привели
невысокую осторожно улыбающуюся женщину,
торговавшую виноградом,
принесли и поставили на пол и сам виноград.
("миша, я что слепой, блядь, тут нет слова виноград в протоколе").
привели и каких-то малолеток за распитие
легкого алкоголя на детской площадке
(задержавший их с ними же, перепуганными, и заигрывал).
прикованный продолжал осыпать всех проклятиями
и умолять о том, чтобы его отвели в камеру
(сначала, не поняв, что он прикован наручниками, я подумал,
что это довольно странное желание).
сотрудники продолжали орать друг на друга
и заниматься всем чем угодно,
только чтобы не оформлять протоколы.
в какой-то момент скучающий инспектор по делам
несовершеннолетних пожаловался своему коллеге,
что торчит здесь с 9 утра, а малолетнего правонарушителя
так и не привезли.
тот ему посоветовал сходить за 0,33, чтобы было веселье,
проверка все равно в отделении не раньше восьми.
привели снова за распитие,
потом каких-то музыкантов за то, что они играли музыку на улице,
и в общем картина того, что сегодня находится вне закона,
вырисовывалась довольно отчетливо.

еще в отделении постоянно болтался ребенок,
какая-то пристав или майор решила привести сына на работу,
чтобы не нанимать няню, он еще все время ластился к дежурному,
пока мамаша брала отпечатки пальцев
("можно 24, пункт 5 – как ты любишь!"
"вы что там ебанулись? он же таджик!"
"и что?" – "ну в смысле без документов").
пока мы ждали в суде,
сопровождающие меня девушка и молодой мент
рассказывали друг другу о том, как они провели отпуск.
он говорил, что летал в таиланд в январе
и ходил там по ночным клубам – "а хуле?",
ей пришлось в ответ рассказать, что она предпочитает шарм-эль-шейх,
потому что это то же самое солнце и вода, а лететь ближе.
когда отпускные темы иссякли, она обратилась вдруг ко мне
по имени-отчеству и спросила, почему я выбрал
именно это стихотворение. но это было скорее
из какой-то рудиментарной вежливости к мифам литературы,
почерпнутым в школе, в которой девочки учатся всегда лучше.

судья явно торопилась домой,
хотя некоторая литературоведческая дискуссия
все же состоялась, тем более что в качестве адвоката мне достался
человек с серьезными гражданскими амбициями,
в результате чего литература вновь рисковала
стать предметом морального осуждения (и оправдания),
чего с ней не случалось уже давно.
но судье это быстро наскучило,
она была намного более современным человеком, чем мы.

наконец при выходе из здания дзержинского суда,
что на восстания, 38,
меня встретили ухмыляющиеся товарищи,
которые давно уже мечтали перестать переживать
по телефону и хотели просто отметить
сегодняшний день россии.